Пути истории, как и пути Господни, неисповедимы. Ни одному из смертных, каким бы прозорливым он ни был, не дано узнать, что будет завтра, послезавтра, через неделю, через год… Можно составить гороскоп хоть на тысячу лет вперед, сопроводив его для пущего правдоподобия наукообразной лексикой, можно сочинить футуристический прогноз о вероятном развитии целой цивилизации, но невозможно сочинить историю и одного дня, если день этот еще не отлетел к вечности вместе с последними лучами заходящего солнца. Все может измениться в любую минуту, и причудливая мешанина больших и малых событий, находящихся друг с другом в непостижимой взаимосвязи бытия, способна до неузнаваемости перекроить мир, в котором мы живем, и мы, наверное, никогда до конца не поймем, какую роль сыграли в этом сами.
Столь долгое и многословное вступление понадобилось нам, чтобы напомнить об одном незаметном восьмидесятипятилетнем юбилее, мелькнувшем в череде дней тихо и буднично, точно и не было никогда того мглистого мартовского утра 1918 года, когда «красное колесо» истории, на миг притормозив у ничем не примечательной станции Малая Вишера, замерло, готовое покатится дальше или откачнуться назад, к прежней, еще не вполне утраченной жизни…
Однако, все по порядку.
Тысяча девятьсот восемнадцатый год. По городам и весям, изнуренным четырехлетней мировой войной, бродит тень разрухи и голода. Мирные переговоры в Брест-Литовске зашли в тупик. 18 февраля немцы, демонстрируя военную силу, развернули наступление по всему фронту. В Петрограде объявлено осадное положение. В городе бурлят митинговые страсти. На Знаменской площади перед Николаевским вокзалом, на Гончарной, на Лиговке – голодные, наэлектризованные слухами люди, вслушиваются в сорванные голоса ораторов, скандируя вслед за ними: «Большевики – шпионы!», «Ленин должен уйти!», «Да здравствует учредительное собрание!» Раздаются призывы формировать «отряды общественного спасения», «гнать чекистов, красногвардейцев, продажных дипломатов»… Никто не сомневается, что большевики вот-вот побегут из города, как крысы с тонущего корабля…
Решение об эвакуации советского правительства из Петрограда в Москву к тому времени уже принято. Обсуждалось оно поздней ночью, на закрытом заседании Совнаркома, в обстановке сугубой секретности. Посвящены в него лишь те, кому это нужно знать. Но слухи упорно ползут по городу, будоража озлобленных, доведенных до края людей. Чтобы развеять их и хоть как-то ослабить общественное негодование, «Kрасная газета» выходит с заявлением:
«Центральный исполнительный комитет Советов
раб., солд. и кр. депутатов заявляет:
– Все слухи об эвакуации из Петрограда Совнаркома и ЦИK совершенно ложны. Совет народных комиссаров и ЦИK остаются в Петрограде и подготавливают самую энергичную оборону Петрограда.
– Вопрос об эвакуации может быть поставлен лишь в последнюю минуту в том случае, если Петрограду угрожала самая непосредственная опасность, чего в настоящий момент не существует».
Официальной печати никто не верит. Американская и японская дипломатические миссии перебираются из столицы в Вологду. В английских, французских, итальянских и бельгийских посольствах пакуют чемоданы для выезда за границу. С фронтов в Прибалтике, с кораблей и морских баз Финляндии на Петроград обрушился неудержимый людской вал. На прифронтовых станциях каждый поезд, каждый порожний вагон брался с боем. Добравшись до Питера, солдаты становились еще злей и беспощадней. Царскосельский, Николаевский, Варшавский, Балтийский и Финляндский вокзалы оказались под непрерывным натиском солдат, уходивших из-под Пскова, Нарвы и Гельсингфорса. Озябшие, голодные и озлобленные, они рыскали по путям, захватывали поезда, требуя отправить их в тыл вне всякой очереди. Распоряжался отправкой управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Были составлены списки всех подлежащих эвакуации должностных лиц, членов их семей, мальчиков на побегушках, бойцов караула, секретарей и машинисток. Каждому было разрешено взять с собой до десяти пудов клади на человека. 8 марта всем выдали зарплату за февраль и подъёмные на дорогу. Ленин, как председатель СНK, получил 500 рублей жалованья и 200 рублей подъёмных. Чтобы обезопасить переезд и ввести в заблуждение правых эсеров, готовивших покушение на большевистского вождя, утром, 10 марта 1918 года, «Известия» вышли с крупно набранным на первой полосе объявлением: «Вследствие многочисленных обращений, настоящим объявляется, что Совет народных комиссаров предполагает выехать в Москву в понедельник 11 марта, вечером». Под утро его сморил сон. Он не слышал, как на станции Малая Вишера поезд, визжа тормозными колодками, остановился, как с тендера, где занял свои места караул, рассыпчатой дробью ударила пулеметная очередь и донеслись крики и голоса… Он не видел, как из замершего на соседних путях состава высыпали перепоясанные пулеметными лентами моряки, вооружённые наганами, маузерами и винтовками, как ощетинились штыками теплушки, а с крыш правительственных вагонов нацелились на моряков пулеметы и лежащие за ними латыши красиво, как на стрельбище, уперлись в снег локтями и уставились на толпу сквозь прорези пулеметных прицелов. В ожидании отправки матросы шумели, требовали у коменданта разъяснений по какому праву их тут держат, когда другим обеспечена «зеленая улица»… Они понятия не имели с кем имеют дело и рвались к вагонам, чтобы узнать, кого так истово охраняют молчаливые, как сфинксы, латыши. Караульные, отбиваясь прикладами, стояли насмерть. С крыш по нападавшим ударили пулеметы. Пули, просвистев над головами, распороли беспокойную предутреннюю тишину. С криком и руганью матросы отошли. Страсти накалялись. Трудно сказать, во что бы они выплеснулись, если бы не железная решимость Бонч-Бруевича. В наступившей тишине стало слышно, как топоча сапогами, рассыпаются по перрону латышские стрелки, замыкая в клещи взбунтовавшийся состав. Они так и не узнали, что никакого поезда со стрелками и кавалеристами не было и в помине, что им, озлобленным и недовольным, ничего не стоило, арестовать всех, включая грозных латышей, и захватить не просто эшелон за номером 4001, но даже (подумать страшно!) изменить ход истории, которая с этого дня могла бы пойти по иному пути.
Ничего этого они не знали и через десять минут, ворча и препираясь, сдали оружие, оставив на всех две винтовки с ничтожным боезапасом из шести винтовочных патронов.
Клацнули затворы. Матросы сомкнули ряды и изготовились стрельбе. Каждую минуту с обеих сторон могли затрещать выстрелы, мог завязаться короткий и кровавый бой. Но… Ввязываться в драку у матросов не было охоты. Они торопились по домам. И какое им было дело до того, куда и зачем следует этот странный эшелон, составленный из синих царских вагонов? Главное – добраться до места. А это им Бонч-Бруевич пообещал.
– Вы должны меня знать, – сказал он, выступив вперед, – я Бонч-Бруевич. За нами следует полк латышских стрелков и два эскадрона кавалерии. Предлагаю сдать оружие и разойтись по теплушкам. В противном случае все будут арестованы и преданы суду военного трибунала. Даю на размышление десять минут.
Не ведал спящий вождь, что на одной из станций Бонч-Бруевич получил секретную депешу, извещавшую о том, что впереди состава идет поезд, битком набитый анархиствующей вооруженной толпой. Во избежание опасности, Владимир Дмитриевич распорядился остановить состав в Малой Вишере и по возможности разоружить. Но что мог сделать с прошедшими огни и воды матросами небольшой отряд местных железнодорожников под командованием комиссара Яковлева? Силы были слишком неравны.
На Николаевском вокзале для маскировки шла неспешная загрузка двух составов, в то время, как хорошо охраняемый эшелон под номером 4001 днем раньше, чем было обещано, готовился к отходу с Цветочной площадки. В десять ноль-ноль, когда за окнами клубились жидкие петроградские сумерки, без гудков и огней, поезд двинулся по направлению к первопрестольной. Владимир Ильич, которого вместе с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной, доставили к платформе на черном совнаркомовском лимузине в сопровождении броневиков, долго не ложился спать. Попив с дамами чаю, уединился в купе и засел за статью, которую озаглавил длинно и скучно: «Главные задачи наших дней».
Охранявший вагоны караул Петропавловской крепости заменён надежной нерассуждающей стражей из латышских стрелков Первого коммунистического отряда под командованием Оскара Берзиня. Сто отборных бойцов, вооружённых винтовками и станковыми пулеметами, оцепили Бычью платформу, где началась погрузка имущества и клади.
В Питере, между тем, продолжалась подготовка к эвакуации. Для связи Смольного с наркоматами и вокзалом был сформирован особый отряд мотоциклистов из десяти человек. Одетые в кожаные куртки, они с ревом носились по стылым, заледенелым улицам, развозя пакеты и распоряжения адресатам. В разоренной столице пусто, хоть шаром покати. Первый состав классных вагонов удалось собрать на станции Обухово, второй заняли у Северо-Западной железной дороги, третий прислали из Москвы. Все составы тайно переправлены на Бычью платформу в районе пересечения Забалканского проспекта и Обводного канала. Место там уединенное, глухое. Никому и в голову не могло придти, что на бывшем скотопригонном дворе сосредоточены правительственные поезда. Неподалеку находилась удобная для погрузки Цветочная платформа, с которой и должны были отправиться в ночь с десятого на одиннадцатое литерные, особой важности составы.
«Похабный и грабительский договор», как его называл сам Ленин, в конце-концов подписан. Согласно ему, Россия лишалась громадных территорий общей площадью около 780 тысяч квадратных километров с населением около 56 миллионов человек, взяв на себя разорительные обязательства выплатить три миллиарда рублей в качестве контрибуций «для покрытия расходов по содержанию пленных». 12 марта договор требовалось ратифицировать на IV Всероссийском съезде Советов, который должен был состояться уже не в революционном Петрограде, а в мещанской Москве.
История не признает сослагательного наклонения. На мгновение запнувшись о маленькую железнодорожную станцию между Петроградом и Москвой, с лязгом и грохотом пронеслась она мимо Малой Вишеры в литерном составе из синих царских вагонов в ту хрестоматийно погибельную даль, которой могла бы избежать, если бы чаша незримых весов качнулась в то мглистое мартовское утро в другую сторону.
Владимир Краснов рассказывает об этих событиях во втором эпизоде докуменитального фильма “4001-й литерный”.