Нет города, который возник бы сам по себе, как чертополох в чистом поле. Всякий город, подобно ласточкиному гнезду, лепится к реке, озеру, морю… Малая Вишера прилепилась к железной дороге. Начиналась она 170 лет тому назад с казённой избы, срубленной артелью крепостных крестьян в 1843 году для строителей Николаевской железной дороги. Строилась дорога, строился и хорошел город, центром которого стал железнодорожный вокзал, спроектированный архитектором Р.А. Желязевичем.
Вокзал и по сей день остался самым заметным, самым интересным и значительным зданием Малой Вишеры. И когда он сгорел (а запылал он средь бела дня в июле 1998 года от удара молнии), город точно осиротел. Вокзал тогда напоминал кадры военной хроники: голые обгорелые стены, провалы окон и дверей…
Казалось, так будет всегда. Но пришли иные времена. Вокзал в Малой Вишере восстановлен. Восстановлен и, казалось бы, безвозвратно утраченный Императорский фонтан, который украшал привокзальную площадь, когда августейшая чета вместе с чадами и домочадцами, следуя на отдых в Ливадию, прогуливалась вдоль синего царского эшелона, пока поезд заправлялся углем и водой.
«Все проходит, все уходит, все пропадает, тает, тает, тает...», - чугунной скороговоркой частят колеса, и поезд, уходящий в прошлое, перебивая себя на стыках, мчится в ночи, мелькая освещенными окнами и оставляя позади спящие леса, безмолвные станции и полустанки, бесконечную тьму прожитых дней и ночей. И в той слепой, безликой мгле тускло, как зарево гаснущего заката, как свет давно забытых керосиново-калильных фонарей, вспыхнут и засияют в памяти живые картины из того непостижимо далекого прошлого, которое навсегда осталось за пылающей гранью войн и революций.
Те времена воскрешают в памяти карточки Всемирного почтового союза с видами вокзала, привокзальных улиц и рыночной площади, сохранившиеся в семейном архиве.
Каменные мостовые, неподвижная фигура городового, бакалейные, винные и москательные лавки, тенистые сады за высокими дощатыми заборами… Следы зажиточности и довольства лежат на всем, что попало в объектив громоздкого, как фисгармония, фотоаппарата, которым снимал ничем не примечательные маловишерские достопримечательности фотограф Цыбульский… Пожелтевшая, наклеенная на паспарту карточка напоминает окно, приоткрытое в прошлое. Жаль, что его нельзя распахнуть пошире и, высунувшись по пояс, разглядеть, куда, в какую даль уходит мощенная камнем улица и что там за переулок, в который вот-вот свернет попавший в кадр случайный прохожий в долгополом пальто…
И вот ведь как странно устроен мир: частицу той жизни сохранил для потомков не какой-нибудь важный чин, местная знаменитость, а скромный железнодорожный служащий, которого мало кто знал. Едва ли сильные мира сего раскланивались с Иваном Васильевичем Волынкиным, когда встречали его на улице или в церкви, где он бывал по будням и праздникам, оставив подробные описания церковных служб.
Закончив мирские дела и помолившись на ночь, он садился за обеденный стол, открывал заветную тетрадь и витиеватым писарским почерком заносил в нее всё, что казалось ему на тот момент важным, на что доставало времени и сил.
Я хорошо представляю его в эти минуты. Пахнет печным теплом, кислой капустой и овчинами, тикают на стене ходики, мышь скребётся за шкафом, а он, поскрипывая пером, нанизывает на строку букву за буквой, выстраивая в словесный ряд только что прожитый день, уместивший в себя бездну житейских мелочей, выбирая из них те, что понятнее и ближе.
Вряд ли он читал византийского историка Льва Диакона, жившего в десятом веке и предпославшего своим работам такие слова: «Берясь за труд, превышающий мои силы, я хочу, чтобы в усердии моём меня не постигла неудача, хочу приблизиться к величию всего случившегося и подобающим образом о нём рассказать».
Но и не зная этого, Иван Васильевич поступал точно так же, скрупулёзно описывая исчезающие мгновения быстротекущей жизни, кои и составляют свод бытия. Если исходить из утверждения, что история – это воскрешение, возвращение прошлого, то ей совершенно безразлично, кто займется этим – родовитый византиец или скромный мещанин, родившийся на Дону и осевший в Малой Вишере, где уже в зрелые годы, обременённый большой семьей и постоянной нуждой, взялся вести дневник.
Время пощадило тронутые желтизной листки, не претендующие ни на широту обобщений, ни на изысканность литературных форм и предназначенные исключительно детям и внукам. Дочь Ивана Васильевича Мария Ивановна Коняхина обнаружила их на сеновале в доме сестры и не поленилась переписать, слово в слово, в две большие амбарные книги, сопроводив записки отца своими комментариями.
Было ей в ту пору семьдесят три года. Прошлое в этом возрасте ближе настоящего. Дневник обрастал подробностями, которые прошли мимо взрослого внимания, но зацепились в детской памяти. И получилось нечто вроде семейной хроники, написанной с полувековым интервалом.
Мир рушился и вставал из пепла, снова рушился и снова поднимался, суля впереди новые беды и напасти, а люди на маленькой железнодорожной станции находили в себе силы жить и радоваться, не впадая в отчаяние.
Пришвин называл свой дневник кладовой несгораемых слов, считая его главным делом всей своей жизни. У Ивана Васильевича Волынкина задача была много скромней и первоначально не выходила за рамки обычных фенологических и хозяйственных заметок, какие ведут многие не лишённые любознательности люди. Целые страницы пестрят записями о дождях и ветрах, морозах и оттепелях, о ценах на сено и видах на урожай... Казалось бы, скучная материя, сухой перечень повторяющихся явлений, не представляющих особого интереса. Но читая их, невольно видишь перед собой картины, чем-то напоминающие старинные гравюры.
3 мая 1900 года. Целый день дождь, снег не устоял, подался. Май выглядит сентябрем.
13 июня. Два раза был небольшой дождик и гром, но понятности дня не нарушил.
27 сентября. После карканья вороны с двух часов дня пошёл дождь. Тепло.
2 октября. При встрече поздравляемся хорошей погодой. В ночь – дождь. Тепло.
20 марта 1901 года. И у нас стало похоже на весну. Тепло, ветер, слякоть, мокрый снег, – всё вместе взятое означает весеннюю распутицу.
4 апреля 1902 года. Дни вешния, ясныя, ночи лунныя и морозныя.
20 января 1908 года. Снег валит, бедному люду заработать копейку даёт.
13 мая. День вполне майский, но деревья оделись ещё не все: дуб и яблоня в ожидании.
20 июня. Разверзлись хляби небесныя, словно всё хочет вымочить дождем. Печально.
3 мая 1909 года. Сегодня май и сентябрь чередовались. К вечеру стало тихо. Ночь ясная.
Взявшись вести свои бесхитростные заметки, Иван Васильевич незаметно для себя стал вглядываться в мир глазами летописца, откликаясь на события, происходившие далеко за пределами станции Малая Вишера. Стоит ли удивляться, что многие его предвидения сбылись, и мир, ещё недавно казавшийся единым и монолитным, раскололся на обломки и заполыхал заревами войн и революций? И увидел это со своей провинциальной колокольни далекий от политики человек, мещанин, обыватель, доказав тем самым, что и с одного места можно углядеть многое, ежели смотреть долго.
Дневник – не только документ эпохи, это ещё и письмо, адресованное потомкам, то есть нам с вами. Прочитаем же его внимательно, отдав дань уважения человеку, исполнившему в меру сил и способностей свой гражданский долг, к которому никто его не понуждал, и присмотримся попристальнее к нему самому – рассказывая о других, он, конечно же, рассказал и о себе, невольно преподав урок мудрого и терпеливого отношения к жизни. А она никогда не была лёгкой и во все времена ставила человека перед выбором: жаловаться и скулить, пребывая в непрестанной горести и печали, или стойко превозмогать житейские невзгоды, помня четыре заповеди Эпикура: не бояться врагов, не страшиться смерти, презирать страдания, верить в возможность счастья для всех.
***
31 мая 1899 года. 26-го станция Малая Вишера праздновала столетний юбилей величайшего из русских поэтов Александра Сергеевича Пушкина, назвав в честь его одну улицу.
6 января 1900 года. Крещенье. День холодный. Редактор газеты «Свет» разъяснил, что не 19 век, а 20-й, и я с ним вполне соглашаюсь.
23 января. Дни тёплые, изморось. Опять прения о столетии. Смотритель магазина «остался» ещё на один год в 19 столетии, контролер-механик – тоже. Смотритель зданий «перешёл» в 20-й век.
3-5 февраля. Наступили морозы, доходящие до 33 градусов.
Сведения даны на 1900 год: Ольге Ефимовне (жене – Е.И.) 38 лет, детям: Владимиру – 13, Екатерине – 8, Ивану – 6, Марии – 4, Александре – 1 год. Матери – 65 лет.
11 августа. Август, по выражению «Петербургского листка», взялся исправлять обязанности июля. Сегодня в тени 24 градуса.
5 сентября. Сегодня прочитал в газете «Свет», что император германский, провожая графа Вальдерзе в Китай, дал ему для охраны двух вахмистров из своей охраны и лично приказал им всюду его сопровождать и оберегать, револьверы держать всегда наготове, отвечая жизнью за его жизнь.
Мне кажется, наш государь никогда не поручит своих фельдмаршалов вахмистрам, а поручит их Богу и святым заступникам нашим.
7 ноября. Ожидание экстренного поезда с Чудотворной иконой Иверской Божией Матери. Вечер, темно, народ стал понемногу собираться в церкви. Раздался удар церковного колокола, за ним другой, третий и слились в один общий гул. Каждый набожно перекрестился. «Должно быть, скоро прибудет Царица Небесная», – пронеслось в толпе. После удара колокола народ повалил беспрерывно, и каждый старается поскорее купить в церкви свечку и выйти навстречу поезду. Начинают толпиться по обеим сторонам пути.
Все злобы отходят на задний план, у каждого одно желание: как бы огоньки паровоза увидеть прежде всех. Тишина полная. Но вот показались ожидаемые желанные огоньки, и в руках народа зажглись сотни огней. Вышел из церкви крестный ход, тихо подошёл поезд. Пение: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое». Сигнал обер-кондуктора, поезд остановился, стали ставить Чудотворную икону, все лезут, толпятся, опережают один другого, каждому хочется взглянуть на божественный лик. Картина торжественная и умилительная, многие плачут.
1 января 1908 года. День тёплый, 4 градуса мороза. Поздравляем друг друга. Желание одно: снять кошмар, висящий над Родиной. Ведь не хочется верить, что всё это происходит в России. Ну, хоть бы взять Малую Вишеру, это самый мирный уголок. Ну, нет, начальству этого мало. Прислали сюда стражников, понацепили на них ружья, расставили по путям, и вот они утаптывают дорожки взад и вперёд.
Глядя на всю эту кутерьму, вспоминается наше рабское продажное подчинение в силу условий, поставленных бюрократией к нашему беспомощному положению.
Начальство в пылу своей гордой надменности кричит: «Заставлю тебя караулить палку и ты будешь ее караулить!». И действительно караулим. Не будь человек забитым нуждой, разве он позволил бы издеваться над собой?
10 апреля. До 10-го числа дождь и холод переменно чередовались. Четверг Страстной недели. В шесть часов благовест ко Всенощной, в десять часов – отошла. Вечер тихий, народ расходится из церкви с огнями. Картина прекрасная и вместе с тем умилительная. Особенно красивый вид был с железнодорожного моста. Видно было отражение огней в воде.
13 апреля. Пасха. К заутрене благовест в 11 часов 30 минут ночи. На дворе тихо. В половине четвертого утра были дома.
1 января 1909 года. Двенадцать часов ночи. Я в церкви Подворья. Народу много. Перед началом службы священник сказал проповедь. Собравшихся встретить Новый год в храме сравнил с мудрыми евангельскими девами, а препровождающих это время вне храма – с юродивыми. Говорил долго и многое от себя и, конечно, невпопад, но всё-таки кончил. Молебен многолетию Государя, и под звон колоколов стали расходиться.
Ночь тихая, тёплая, а на душе грустно и вопрос: когда же, когда же кончатся кровавые года?
8 февраля. Масленицу провожают, спешат, лошадей гоняют. Катающихся порядочно, погода солнечная, тихо и морозно. В четыре часа благовест, иду к вечерне. Народа против прежних годов совсем мало.
1 января 1910 года. Итак, ещё один год канул в Лету. Прочтут наши потомки о 1909 годе и покачают головами (если только они на них будут, т.е. головы-то). Что за год ужасный, год озверения, какого-то непонятного озверения: грабежи, насилия, изнасилования всех родов, возрастов, всех классов? Это с одной стороны. А с другой стороны – обыски, ссылки, казни – страшные, и чёрные страницы займут в истории эти года.
Итак, лети старый год в тартарары. Что несёт нам Новый год? С Новым годом!
26 августа. Празднуем столетие Отечественной войны. На площади была устроена площадка деревянная, украшена флагами, убрана зеленью. К 12 часам прошел крестный ход, были собраны все учащиеся. Народу не очень много. Погода была ветреная, но без дождя. Праздник прошел как-то сухо, по казённому шаблону.
1 октября. День осенний. События идут своим чередом. В России идут выборы в Государственную Думу. На Ближнем Востоке идёт война. Но что одно, то и другое не приковывает к себе внимания, как это было во время англо-бурской войны, или же когда нас дули японцы.
15 ноября. Почти месяц не брал в руки пера. А ведь воды утекло за это время много...
Чуть ли не вдребезги славяне разбили Турцию. Конечно, Турции это не нравится, да не нравится, как видно, и немцам, хотят вложить палку в колёса. Поживём – увидим. А полмиллиончика, если не больше, нашего брата на тот свет отправили, да не меньше покалечили и у нас на Руси.
В ноябре открылась Государственная Дума. Покуда только начали говорить. А мы будем читать их речи и просить о прирезке земли к кладбищам для похорон голодающих.
29 декабря. В субботу приобрели бурёнку за 55 рублей.
1 января 1913 года. Новый год встречали в церкви. Народу было много. Мороз 8 градусов.
6 января. Крещенье Господне. День серый. По народным приметам, хорошего года на урожаи не предвещается.
31 января. Январь закончился морозом 20 градусов. Были оттепели вплоть до капели с крыши. Так что январь, в общем, можно назвать спокойным месяцем. Но неспокойно он прошел в общенародном положении. Война славян с Турцией держит всю Европу в напряжении. Девятое января вызвало большие забастовки, из-за них тысячи рабочих выкинуты на улицу. Бедная Родина, когда же кончатся твои испытания!
20 февраля. Вишера готовится к празднованию 300-летия дома Романовых. Украшают флагами станцию. Ходил ко всенощной, служили три священника, только мало было молящихся.
15 августа. 15 градусов в тени. Ярмарка в сборе, только, по мнению вишерских, плохая: нет ни цирка, ни маломальского балагана.
18 августа. С утра стало известно, что полетит аэроплан. Авиатор капитан Яцука. В шесть утра стало известно, что он опустился в Бабине. Ожидаем в пять тридцать вечера. Слышим в воздухе шум мотора, а сам аэроплан летел по линии и опустился на Петровской даче. Минут через десять собрался народ. Погода прекрасная, вышли и стар и млад. Ярмарочная площадь вмиг опустела.
Заправив машину, подзакусив, сам летчик в 6.40 вечера тихо и плавно поднялся на воздух, описав круг на площади. Ему кричали «Ура!», бросали шапки вверх.
Тысячи людей пожелали ему счастливого пути.
21 августа. Страшная гроза с ливнями. Было несколько громовых ударов, повреждены телеграфные столбы. В магазине от грозы звонил телефон, а в конторе был такой оглушительный удар, что конторщика Шумакова пришлось отправить в больницу.
1 октября. Склонно к дождю, снег тает.
Призыв новобранцев. Вишера ожила. Гармошки, сквернословие, пьяной молодежи хоть отбавляй. В ночь на второе – дождь.
1914 год. 1 января. Новый год встречал в постели, слишком был утомлён. Семья ходила в церковь, народу было полно, но и в клубе, говорят, также было много народу. Кто чего ищет, тот то и находит.
31 января. Январь окончил своё существование разорительно для всех: сделал наводнение, путь попортил, ни сена, ни дров из деревень привезти нельзя.
12 июля. За убийство наследника австрийского престола Австрия предъявила Сербии такие требования, что чуть ли не все сербские министры должны извиниться перед австрийским папой и поцеловать туфлю. Сербия на унизительные предложения ответила миролюбивым и вежливым ответом. Австрия не удовлетворилась и объявила Сербии войну. В предупреждении всеобщих осложнений дать понять Австрии, что Сербия Россией одна оставлена не будет – мобилизовали запас. Германия объявила войну России.
19 июля. Первый день привоза запасных, в 2 часа – в Вишеру, а в четыре на подводы и в Крестцы. Но это только легко говорить, а что пережито за эти часы, кому приказано: «Собирайся». Проводы – это душераздирающие крики жён и детей.
20 июля. Вторая партия отбыла также на подводах. Вечером молодежь ходила с пением: «Боже, царя храни» и «Спаси, Господи, люди Твоя».
21 июля. Манифестация была внушительная, от Курженковых пришли музыканты. В 9 вечера прибыл пассажирский поезд. В нём было много военных, нижних чинов и офицеров. Манифестанты прошли несколько раз по платформе с пением. Пассажиры, видимо, были растроганы. Когда поезд отходил, из окон и дверей махали фуражками, платками.
И вот я дома, а семья на вокзале. Слышу музыку и крики: «Ура!».
Сегодня читаем Высочайший Манифест о призыве народа на защиту чести России и слова Государя: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей».
***
Иван Васильевич Волынкин писал в своих дневниках о пожарах, недородах, видах на урожай, об отлучении Льва Толстого от Церкви, о переименовании Петербурга в Петроград, размышлял о путях развития российской государственности… Но ему и в голову не могло придти, что история буквально ломится в его двери, что судьбоносные для державы события будут связаны с маленькой железнодорожной станцией, служащим которой он был.
Он так и не узнал, что в семнадцатом году, в ночь с 28 февраля на 1 марта на станцию Малая Вишера прибыл синий эшелон под литерой «Б» с государем-императором Николаем Вторым, следовавшим в Царское Село. Здесь государю сообщили, что Любань и Тосно заняты перешедшими на сторону Временного правительства войсками.
«Ночью повернули с М. Вишеры назад», - записал Николай Второй в дневнике. Маршрут царского поезда был изменен, и, вместо Царского Села, он двинулся на Псков и Дно, где 2 марта (15 марта по новому стилю) государь-император отрёкся от престола в пользу брата, великого князя Михаила Александровича.
…Мир рушился и вставал из пепла, снова рушился и снова поднимался, суля впереди новые беды и напасти, а люди на маленькой железнодорожной станции находили в себе силы жить и радоваться, не впадая в отчаяние.