Зимним утром, когда от мороза перехватывает дух, а хрустальный купол неба подпирают колонны печных дымов, особенно приятно слушать как весело и напористо гудит в топке рыжий огонь, возвращая в дом утраченное ночью тепло. На крашеный пол ложится из поддувала теплое пятно света, припахивает дымком, сосновой щепой, и уже не страшно выбегать на улицу, еще темную и глухую а этот ранний час. Невольно думаешь, что печка — это живая душа дома, она и накормит, и обогреет, и создаст тот особый деревенский уют, который дорог во всякую пору, а особенно снежной и холодной зимой.
«Печка-матка, укрась своих деток,» — приговаривает мама, сажая противень с пирогами на расчищенный от углей под, и я не помню случая, чтобы наша старая, много на своем веку послужившая, русская печь подвела ее. И вот на обеденном столе аппетитно дымятся румяные пироги, рыбники и ватрушки. А жаром пышущий печной свод уже тесно заставлен чугунами, горшками и плошками — пришел их черед. За железной заслонкой томятся щи и топленое молоко, вот-вот приспеет запеканка и варево для коровы и поросенка, высохнут и заскорузнут на жарких кирпичах валенки и рукавицы, а дом наполнится сухим, мягким теплом, от которого «поплывут» и запотеют расписанные морозом окна.
Хвала печнику, на совесть сделавшему свою работу. Долгие годы вспоминают его добрым словом, если не схалтурил он, поддавшись минутному порыву управиться с делом поскорее, если все правильно рассчитал и ни в чем не ошибся. Ну а коль что не так, долго будут пенять за поспешную небрежность, покуда сам не исправит собственную оплошку. Слава ступает за хорошим печником по пятам, дыша ему в затылок. От заказов нет отбоя. И будь он похитрее, да покапризнее да не носи он деньги в винную лавку, давно бы разбогател, завел приличествующий положению костюм, приобрел бы осанистость и важность, а не бегал бы вприскочку в застиранной кацавейке и смешной, легкомысленной шапочке с целлулоидным козырьком. Но таков уж он есть: ни убавить, ни прибавить. Другим Ефим Павлович Веселов быть не желает и жизнью своей вполне доволен, ничего не собираясь в ней менять, хотя временами она бывает к нему незаслуженно сурова…
Сколько он на своем беспокойном веку перелопатил песку, сколько извел глины и кирпича — представить себе невозможно. Если бы все собрать, вышла бы наверное, целая гора, ростом этак с пирамиду египетскую. Но какое дело Ефиму Павловичу до пирамид, с какой-то стати поставленных в пустыне? Он привык рассуждать конкретно: о качестве кирпича, например, который теперь ни к черту не годится, не идя ни в какое сравнение с тем, что делали раньше.
Но рассуждать об этом недосуг, когда киснет в бадье глина, а в пустом неуютном доме стоит запах сажи и кирпичной крошки. Работает печник неторопко, без суеты, кажется, что кирпичи сами ложатся друг к другу, выстраиваясь плотным полукружьем внутри железной облицовки.
К вечеру, когда все будет готово, и хозяева, как водится, выставят угощенье, Ефим Павлович соберет инструмент, степенно закурит, проверит тягу, и, убедившись, что все в порядке, посоветует протопить хорошенько печку денька этак через три, когда подсохнет и затвердеет раствор.
Домой он возвращается в хорошем расположении духа, забыв про усталость и ломоту в костях. Лохматый Дозор, издалека заслышав шаги хозяина, заливается радостным лаем. Ночь опускается на деревню. В гулкой настылой тишине слышно, как старая береза рассеянно роняет в грязь последнее свое золото, как встряхиваются в гнездах сонные вороны да попискивает где-то в траве мышь-полевка.
Мастер всегда больше принадлежит людям, чем себе. Его зазывают, просят, уговаривают, не соглашаясь с доводами в оправдание отказа. И он в конце концов сдается, бросает начатые дома дела и берется за чужие, не умея отнестись к ним кое-как, лишь бы отстали. Смешно сказать, но собственную печку ему некогда иной раз посмотреть.
Хороший печник теперь всюду большая редкость. Но в те голодные и скудные послевоенные годы, когда Ефим Павлович (а тогда еще просто Ефимка) постигал основы этого древнего мастерства в школе ФЗО в Боровичах, мастеров хватало, и многому у них можно было научиться, благо секретов своих они ни от кого не скрывали. Люди тогда много строились, в большом ходу были русские печки, без которых не обходился тогда ни один русский дом. Ефим Павлович до сих пор уверен, что ничего лучшего в печном деле не придумано, и широкая, как ладья, русская печь по теплоотдаче и разумности устройства далеко оставит позади любое новомодное творение. Но времена меняются, и теперь чаще всего приходится класть обыкновенные круглые печки, снабжая их по желанию хозяек конфорками, чтобы можно было на скорую руку сварить суп или щи, поджарить картошку или согреть чай. Есть у них свои тонкости, и, если их не учитывать, не отслужат они положенных двадцати пяти лет, измучив хозяев необыкновенной прожорливостью на дрова и коварной склонностью к угарам.
Печка, если разобраться, своеобразный индикатор общественного благополучия. Пока все идет своим чередом, ей отводится скромная неприметная роль, но стоит размеренное течение жизни подвергнуть какой-то опасности, как люди начинают испуганно жаться к ней. С чердаков и из пыльных чуланов извлекаются «буржуйки» не раз спасавшие людей в горькие, беспросветные годы. Не приведи Господь, чтобы вновь понадобились они. Пока что спрос на печки определяется, главным образом, дачным бумом, прокатившимся по стране. Чего только не громоздят затейливые горожане в своих дачных «дворцах», пытаясь совместить в них несовместимое. Крестьянского происхождения сруб, еще не забывший тепло русской печи, загромождается викторианским камином, который по замыслу хозяев должен привнести в дом оттенок роскоши и уюта. Но вместо этого он нещадно коптит, тепла от такого камина ни на грош, все улетает в трубу. И остается, сидючи у «аглицкого» очага, кашлять, задыхаясь от дыма, да сожалеть о напрасно потраченных деньгах.
Впрочем, есть теперь мастера и по каминам. «Новые русские», отстраивая загородные особняки, не жалеют средств на то, чтобы и внутри и снаружи они поражали роскошью и великолепием. Спрос рождает предложение. И русский мужик сегодня уже делает то, о чем вчера не имел ни малейшего представления. Наверное, и Ефим Павлович, при его-то опыте и сноровке тоже соорудил бы этакую печную «храмину». Но пока что основной заказчик у него — дачник средней руки, благоустраивающий на свой манер деревенское жилье. Русская печка ему, как правило, мешает, занимая, по его разумению, слишком много места, и просит он взамен сложить небольшую компактную «шведку», очень экономную и теплую. Заказов так много, что все, даже при большом желании, выполнить невозможно. А ведь на его попечении еще и огромные сушильные печи на льнозаводе, где он отработал уже не один десяток лет. Несколько лет назад он перебирал их, заработав на этом очень даже неплохие деньги. Но деньги в реестре жизненных ценностей никогда не стояли у Ефима Павловича на первом месте. Он и за труды свои просит по нынешним временам немного, другие берут (если не сказать «дерут») гораздо больше. «Зачем обижать людей? — Рассуждает он. — Мне и так хватает».
Дом его, на краю деревни Ласичиха, не отличается ни ухоженностью, ни богатством. Все как у всех. Зато на большой старой березе, осеняющей крышу золотой лиственной осыпью, живет ручная галка по имени Кузя, которая, только кликни, впорхнет в раскрытое окно, сядет на подоконник и, хитро кося черным блестящим глазом, будет ждать угощения. Отведав крошек и заглянув вглубь комнаты, галка улетит по своим делам, а на смену ей, бранясь и толкаясь, опустится на подоконник шумная ватага воробьев. Птицы, привыкшие к гостеприимной, улыбчивой хозяйке, без страха садятся на руку и, в благодарность, лопочут и лопочут что-то на своем беззаботном языке.
Много лет Нина Ивановна Веселова маялась ногами, из дому почти не выходила, в меру сил хлопоча по хозяйству. Смолоду работала на пару с мужем, выучившись у него и раствор месить, и кирпичи обкладывать и кладку вести… Бойкая и веселая, от него ни в чем не отставала. Печи они клали на удивление быстро и хорошо. И хворая, она не утратила доброты и приветливости. На мужа, даже если, бывало, придет выпивши, не ворчала, понимая как тяжело ему нести двойную ношу, как устает он на заводе, как выматывается, помогая людям, не умея ни отказать им, ни сделать кое-как.
Так было всегда. Но умерла в одночасье хозяйка и дом опустел. Птицы, прирученные ею, по-прежнему прилетают к старой березе, поглядывая на окно — не откроется ли оно и не насыплют ли им пшена и крошек на знакомый подоконник. И все чаще видят они хмельного хозяина, нетвердо шагающего домой с видавшей виды торбой, в которой грустно позвякивает инструмент.
Холоден и неуютен мир вокруг нас. Но с каждой новой печкой прибавляется в нем тепла и света. Вспомним же о человеке, сотворившем это обыденное чудо из кирпича и глины, когда будем греться у огня, протягивая к нему озябшие ладони.