«Пара гнедых, запряжённых с зарёю…» Песню эту я впервые услышал от друга, прибывшего на побывку. И мы как-то раз горячо и неумело пели её, когда на поляне в сосновом лесу распили на двоих бутылку вина, закусив холодное вино плавленым сырком. Был месяц март. Над нами, над соснами, тесно нас обступившими, сияли звёзды. Звёзд было так много, так ясно и чисто мерцали они, то приближаясь к земле, то отдаляясь, что нам казалось, будто мы там, в небесах, и оттуда наблюдаем город, раскинувшийся внизу. И видим с поднебесных высот улицы и проспекты, освещённые фонарями, видим лес, видим костёр, догорающий на снегу, две тёмные фигурки у костра, слышим песню, от которой нам, преисполненным счастья, хочется плакать…
Но мы, только что спустившиеся с небес на землю, не плачем, мы допиваем остатки вина и, оставив у мерцающих углей пустую бутылку, два гранёных стакана и золотинку от плавленого сырка, по тропке, пробитой в снегу, выходим на дорогу, поблескивающую следами санных полозьев. От нас пахнет дымом, вином, мартовским снегом… А от дороги, от леса, темнеющего по краям, наносит конским навозом, сенной трухой, хвоёй сосновой, корой и шишками… Шишками, сорванными по пути, мы швыряемся друг в друга, хохочем и… бросаем это никчемное, легкомысленное занятие. Поскрипывает под сапогами зернистый мартовский снег, звенит в ушах звёздная тишина, и сквозь мерцающий сумрак вечности доносится до нас дальний звон колокольчика, конский топ и замирающий в звёздной тиши голос: «Пара гнедых, запряжённых с зарею…».