Евгению Денисову
Он ещё тогда смутно догадывался, что всё это он должен пережить и обо всём этом когда-нибудь рассказать. И об этой бугристой дороге в угрюмом лесу, где когда-то заблудился царь Пётр, и о том напряжённом молчании, которое тяготило их, и о том, как время от времени она останавливалась и вытряхивала песок из стареньких босоножек, цепляясь при этом за рукав его белой рубахи… Как в глубине леса глухо и горестно вдруг закуковала кукушка, и она не глядя на него сказала:
- Это она тебе кукует, а не мне.
- Почему? – недоумённо спросил он.
- Не знаю, - пожала плечами она.
Так дошли они до крохотной станции, представлявшей собой исхлёстанную дождями будку на помосте из брёвен.
- Твоя электричка пойдет через час, - лёгкой скороговоркой проговорила она, глянув на часики, блеснувшие на запястье.
- Я тебя провожу…
- Не надо. Я сама дойду.
Помолчала и, привстав на цыпочки, коснулась сухими губами его щеки, выдохнув в самое ухо: «Не приезжай пока, я тебе напишу…»
Он закурил, поперхнувшись от дыма. Она обернулась и крикнула:
- Не кури! Тебе не идёт. - И, помахивая веточкой, сорванной по дороге, свернула на тропку, взмахнув на прощанье рукой.
Эту веточку, и этот взмах, и её, уходящую за поворот, он запомнил навсегда. Запомнил он и мужиков в прокуренном вагоне, когда сидел, опустошённый, привалясь плечом к мутному стеклу и, не видя ничего, вглядывался в мелькавшую за окнами даль.
- Эй, парень, - окликнули его, - в «дурака» играешь?
Он пожал плечами.
- А чего хмурый такой? Умер кто?
- Нет…
- Давай тогда сюда. – И протянули ему стакан. – Выпей, легче будет.
Он послушно поднёс ко рту гранёный, захватанный пальцами стакан, отхлебнул. Тёплый, разбавленный водой спирт опалил ему горло, вызвав приступ резкого, удушливого кашля. Мужики захохотали, а один из них – худой, горбоносый - хлопнул его по спине и, скаля железные зубы, сказал:
- Ничего, жить будешь…