Почему-то вспомнилась мне баня тётки Тони Кисловой. Мы – Гена, Вовка и я - собирались на школьный вечер, и нас, может быть впервые в жизни, пустили на первый пар, строго-настрого наказав, чтоб не угорели. Баня топилась по-чёрному, в предбаннике гуляли свежие, стужей вызнобленные сквозняки, пахло дымом, копотью, запаренным в бадье веником… Напарившись, мы вылетали на улицу нагишом, нырком бросались в синие мартовские сугробы, барахтаясь в них, как в воде, швырялись друг в друга пригоршнями сухого мучнистого снега и, толкаясь, вновь вваливались в тесное банное нутро, лезли на полок, и ковшиком швыряли на камни кипяток.
Каменка взрывалась жгучим облаком пара, и мы, как от шрапнели, невольно клонили головы вниз. В висках стучало, сухую юношескую плоть томил угарный жар, но мы не замечали ни жара, ни угара, ни древнего запаха сажи и копоти. Мы хохотали, дурачились, кривлялись, нещадно истязая друг друга вениками и неся при этом несусветный вздор. Баня казалась нам тесной, как яичная скорлупа - готовым вылупиться цыплятам, и мы вновь и вновь ломились из неё наружу, топча уже утоптанные сугробы и уже не замечая ни стужи, ни сквозняков, ни шатких затоптанных полов, ни дров, рассыпанных по снегу…
Пока мы плескались горячей водой и хлестались березовым веником, к бане дважды подходила тётка Тоня и, громко колотя в дверь поленом, спрашивала: «Мальчишки, вы там не угорели?»
- Нет, тёть Тонь, не угорели… Классная у вас баня! – кричали мы в ответ и смеялись незнамо чему.
О чём мы разговаривали, когда, распаренные и умиротворенные, одевались в холодном предбаннике, не помню. Может, говорили о вечере, на который каждый из нас, тщательно скрывая это, возлагал какие-то туманные надежды, может, болтали о пустяках или просто молчали, изредка перекидываясь короткими, как выстрел, фразами...
...Присыпанный ольховыми опилками снег розовел, как раннее весеннее утро, звенела в тишине синица, звенела в небе синева, разорванная надвое инверсионным следом сверхзвукового самолета. Задрав вверх головы, мы смотрели вслед крохотному серебристому лучу, летящему в небе, и уносились вместе с ним в высь поднебесную.