Вот уж вечер синеет за окнами, наливаясь морозной стынью и винной терпкостью (вином в морозы пахнет от колотой ольхи, которой так хорошо топить по вечерам печку), но у меня и без вина голова идет кругом от воспоминаний, обступивших меня, как деревья в лесу.
Вот ходил я по лесу, тихому, настороженному к ночи, и вспоминал и этот синий лес, который помнит меня маленьким мальчиком, притащившим однажды домой огромную ёлку. Первую в моей жизни ёлку, которую я сам выбрал в заснеженном лесу и срубил тупым детским топориком, не умея еще соизмерить высоту дерева и высоту комнат деревенского дома…
Елку я тащил волоком, пристроив в сердцевину ветвей лыжи и лыжные палки. Тащил, теряя попеременно то лыжи, то палки, то мокрые от снега варежки, тащил, выбиваясь из слабых своих силенок, и все же притащил высокую, как колокольня, ёлку к дому, оставив ее у калитки, в которую она никак не входила…
Отцу пришлось расчищать снег и отворять ворота, чтобы втащить ее во двор. О том, чтобы внести ее в дом не могло быть и речи. Поставленная на попа, она вознеслась выше крыши. Домой была внесена густая колючая макушка с гроздьями еловых шишек. Все остальное – могучий комель с широкими разлапистыми ветками – пошло на дрова, из коих у забора была сложена небольшая смолистая поленница.
И это, и многое другое я вспомнил, когда бродил по нашему лесу, в котором уже не водятся волки. А ведь водились когда-то, и однажды (это было в 1955 году) волк задрал любимую мою собаку по кличке Султан… Бедный, глупый Султан, по которому я долго горевал, на свою беду сорвался в тот злополучный морозный вечер с цепи и не вернулся на отцовский зов…
Добродушный облик беспородного пса Султана сохранился не только в моей памяти, он остался на снимке в семейном альбоме… Есть в этом альбоме и фотография затравленного дядей Сашей Поляковым волка, еще не успевшего переварить в своем волчьем желудке останки бедного Султана. По ним-то и определили, что это именно «тот» волк. Я долго после этого боялся волков и никогда не ходил в лес без самолично вырезанного из деревяшки кривого кинжала, в магическую силу которого я свято верил тогда.
Верил я и в то, что, когда вырасту, обязательно стану писателем и буду сочинять для детей интересные книжки и рисовать картинки к ним.
Писать я еще не умел и какое-то время опасался, что так и не выучусь писать (я даже подумывал, что в таком случае могу воспользоваться печатной машинкой, которую видел у отца в кабинете), а рисовать, как мне казалось, умел, и рисовал, помнится, немого охотника дядю Сашу, застрелившего волка из двуствольного охотничьего ружья…
Этот рисунок, один из немногих, к счастью, сохранился. Дядя Саша там изображен лежащим на земле с огромным, больше волка, ружьем, целящимся прямехонько в волчий хвост, упирающийся едва ли не в дуло ружья – так я тогда представлял себе охоту на волков…