Деревянное кресло, которое вскоре после войны смастерил какой-то военнопленный из лагеря в деревне Опочно, стоит сейчас в тесном моем кабинете, заваленное старыми журналами и газетами. Временами, разобрав накопленный за месяц бумажный хлам, я сажусь в кресло и невольно вспоминаю, что когда-то мы запросто умещались на нём втроем, легко превращая его то в корабль, то в машину, то в самолёт… Оно стояло тогда в большой комнате справа от двери и казалось незыблемым, как постамент для памятника.
В кресле любил сиживать отец, бабушка частенько дремала в нём, устав от суеты по хозяйству, облюбовал его и кот Тарзан, сердито шевеливший обрубком хвоста (хвост ему прищемили в дверях, когда он был котёнком), если мы досаждали ему своими неуместными, на его взгляд, ласками...
Спугнув кота, мы спрыгивали с кресла на пол, обратив его в спортивный снаряд, гроздьями висели на подлокотниках, пытаясь исполнить на нём какие-то гимнастические этюды. Оно выдерживало все наши шалости и проказы, оно терпело нас, лишь изредка, когда мы переходили допустимые границы, скрипуче жалилось на жизнь потревоженной домашней тишине. Но этого никто, кроме Тарзана, не слышал, а он тайну сию никому не выдал.
Маленького Сашеньку сажали в кресло сбоку, чтобы он, свесив ножонки в крохотных ботиночках, доставшихся ему по наследству от сестры Наташи, держался за подлокотник, как на детском стульчике. Пуская слюни, он вертел головёнкой и всякий раз, когда кто-то из нас, не обратив на него внимания, пробегал мимо, принимался хныкать...
В кресле любил сидеть дядя Петя, гость из Москвы. Он и запечатлел трофейным фотоаппаратом и Саньку в кресле, и всё наше разросшееся к тому времени семейство...