Написанный как дипломная работа на на журфаке МГУ, очерк был опубликован в газете «Известия» за 2 мая 1984 года.
В который раз я уезжал из дома. В Боровичах бранчливо кричали нахальные городские вороны. И пока я шёл через сквер, обсаженный тополями, мне казалось, что ругают они меня. Сгущались сумерки. В мрачноватой аллее они были темнее и глуше. Смутно и горько было на душе. Вороньи полчища, каркая, взлетали и тут же исчезали в серой небесной мути. Снег под ногами лежал затоптанный, грязный. Так холодно и неуютно было кругом, что невольно приходили мысли о доме с его чистотой, уютом, запахом книг. И в который раз подумалось: «Зачем, куда я еду?».
Сквер с его крикливым населением кончился. Под гору шагалось легко. Коротко подстриженные тополя растопыривали во все стороны обрубки сучьев. Жёлто мигали фонари. И свет их, казённый, холодный не согревал, не успокаивал…
Как много значит для каждого из нас дом, и нет, наверное, на земле человека бесполезнее, чем существо без роду и племени, которому всё едино: где жить, где умирать. От таких ни тепла, ни света, как от тусклых уличных фонарей.
***
Большой, рубленный из нового лесу, дом. Павел Иванович Гусев помнит, как парнишкой ездил с отцом в лес. По зимнику возили заготовленные брёвна. Неошкуренные сосновые туши волочились, гремя на выбоинах, глухо звенели.
Помнятся разговоры о том как рубить: «в лапу» или в «охряпку». По весне уже пахло свежей сосновой щепой, чистые смоляные слёзы янтарно горели на солнце. Гулкий стук топора, весёлое вжикание пил… Дом поднимался не медленно и не быстро, а так, как и должно, когда строишь надолго, рассчитывая не на одну свою жизнь. Сложили печку, большую и крепкую, как ладья. В потолок вбили крюк с кольцом, для зыбки. Лихо качалась плетёная корзина с ошалевшим дитём, когда ребятам постарше надо было с товарищами идти, а тут изволь укачивать сестрёнку.
Взрослели, наливались молодой силой меньшие обитатели дома. Работали дружно и умело. В семье труд был главным мерилом ценности человека.
Великое и трудное время переживала страна. В газетах мелькали слова: «социализм», «пролетариат», «индустриализация», «пятилетка». Уже встречалось зловещее слово «фашизм», суля близкую беду. Газетные строчки будили воображение. Дом казался тесным, хотелось уехать в большие города, участвовать в большой жизни.
Первым уехал Алексей. Брат отца обещал устроить в Ленинграде. Это было не так-то легко. Пришлось взять фамилию дяди, сменить отчество. Думал временно, а получилось — на всю жизнь. Так и остался Алексеем Григорьевичем Григорьевым, хотя по старым метрикам он Гусев Алексей Иванович.
Учился в школе ФЗО при Балтийском заводе, потом в судостроительном техникуме. С десяти вечера уже неудержимо клонило в сон, а занятия иногда кончались и заполночь. Полупустой трамвай, гремя на стыках, резал сырую Ленинградскую тьму. На жёсткой дощатой скамейке дремал, привалясь к холодному стеклу, будущий кораблестроитель, который днём уже наработался на заводе. Но случалось пешком идти от трамвайного депо, где уснувшего студента будили ночные сторожа.
Утром в бессильной ярости громыхал на столе латунный будильник. Но хозяин скрипучей железной кровати вскакивал только на последних особенно гневных переливах латунного трескуна, помятые бока которого свидетельствовали о верной и долголетней службе.
Нрав у будильника был крутой. Начавши звенеть, он прыгал и елозил по клеёнке, только что не топал раскоряченными ножками, и, случалось, с грохотом падал на пол, напоследок обиженно звякнув медной шляпкой.
Позже в этой комнате жили маленькой коммуной два брата средний и старший. Алексей и Павел. Были ссоры о текущем моменте, разговоры об учебе, о доме, который всё чаще снился по ночам. Но и Питер (как по старинке называли Ленинград)уже становился по-домашнему привычным.
Молодые годы. Где они? Река времени уносит невозвратные мгновения быстротекущей жизни нашей. Глянешь назад и сердце замрёт- так много осталось позади…
Нет уже в живых Алексея. Обелиск со звёздочкой в городе Чудове — последнее пристанище честного, работящего русского человека. Немногословного, скромного, с душой, открытой людям… Нет его, но след, оставленный им на земле не зарастёт травой забвенья. Добро и благородство, душевная чистота и спокойное мужество не пропадают бесследно.
Узкая тропинка в один след петляет среди сугробов. В метель её быстро заносит, и дом напоминает корабль, который лёг в дрейф, чтобы переждать бурю. Зимой Павел Иванович остаётся здесь в одиночестве. Хозяйка уезжает в Ленинград, к детям. Долгие зимние вечера коротает вдвоём с большим серым котом. Иногда разговаривает с ним, браня за лень и привередливость в еде. Голубой экран телевизора приносит тревожные вести. Ближний Восток, Африка, маленькое государство Никарагуа… Нет в мире покоя,нет его и в сердце старого человека.
От скуп на слова, насмешлив в разговоре, упрям в убеждениях и поступках. Характер старшего брата, которому в мальчишках пришлось взвалить на себя взрослую ношу. Отец в первую мировую попал в плен и домой вернулся только в девятнадцатому году. Обратного пути в детство не бывает. Так и остался Павлуша Гусев маленьким мужичком, хозяином. По праву старшего ворчал на младших, опекал их, командовал, если надо. Его слушались, не из боязни, — уважали в нем раннюю взрослость.
Молодым уехал в Ленинград. Работал на заводе «Вулкан», в промартели «Металлкомбинат». С гордостью называл себя рабочим. Поступил учиться на рабфак, а оттуда в текстильный институт. Жизнь впереди казалась ясной. Все шло как задумывалось. Освоил кузнечное дело, стал помощником мастера, бригадиром. Вступил в комсомол, подал заявление в партию.
Алексея по старой привычке поучал, посмеивался иногда над ним. Брат не обижался, но делал все по-своему. Характер на характер. Жили, тем не менее, дружно, ценя друг в друге самостоятельность. Скучали, не признаваясь в этом, по дому. Каждое письмо от родителей читали и перечитывали. В деревне жилось не сладко. Большая семья, большие заботы. Тянуло хоть не надолго съездить, повидаться.
И, однажды, написав заявление на отпуск, старший из братьев Гусевых махнул домой. Запах родной земли, разве забудешь… Сердце ликовало, хотелось бежать в припрыжку. Но в дом вошел, сохраняя солидную неторопливость. Сдержанно поздоровался. Что тут говорить — все были рады гостю.
Похожая на хутор деревня Подол. Пять изб, кузница, баня, огороды, колодец за дорогой. Он и сейчас на том же месте. Года три назад меняли сруб, чистили, выскребая заилившееся дно. Колодец ещё послужит. Весь свой долгий век он поит чистой, чуть пресноватой водой всё невеликое население деревни .Тропа вдоль жердяной изгороди ведёт к озеру .Ночью в низине перекликаются дергачи, болотной сыростью, волглым запахом тумана тянет оттуда. Прибитая росой пыль холодит босые ноги…
Отмерено семь десятков лет и зим. В памяти, в снах, волнующих душу ты ещё молодой и сильный, и у тебя ещё всё впереди. А проснёшься — душная ночь обнимает со всех сторон, цепко хватает за сердце боль от прожитых лет.
Деревня опустела, обезлюдела. Крапивой заросло то место, где стояла кузница отца. Тяжёлые белые искры гасли на черном земляном полу. Весёлый железный звон спозаранок будил округу. Так было изо дня в день. Отец поднимался рано и пропадал в кузне допоздна. Сработанные его руками дверные ручки, щеколды, ухваты и сейчас исправно служат людям. Скромный памятник мастеру. Ивана Григорьевича Гусева ценили за редкое умение сделать самую замысловатую вещь.
Старая берёза, под которой в хороший год собирают грибы росла под окнами соседнего дома. О том, что был он когда-то напоминают замшелые камни фундамента, которым и время нипочем. По весне на берёзу прилетает кукушка, и, словно в насмешку, кукует и кукует, обещая жизнь такую длинную, какая не снилась и кавказским долгожителям. А может быть она считает непрожитые годы тех, кто не вернулся сюда с самой тяжкой и страшной войны?
Братья Гусевы — Леонид, Николай, Василий— похоронены вдали от родного дома. На Пискарёвском кладбище в Ленинграде, под Брянском, на польской земле под городом Кюстрин их скромные солдатские могилы.
Первую похоронку принесли в сорок втором. Ненамного обогнав её, пришло письмо в котором Леонид писал, что попал в окружение, двенадцать дней выбирался болотами, питался одной клюквой, сильно ослабел и сейчас лежит в госпитале. «Вот немного окрепну и опять попрошусь на фронт». Во второй раз он попал в госпиталь после ранения и оттуда уже не вышел. Умер от потери крови. Николай погиб в Брянских лесистых краях. Скупые строчки на казённом бланке:«Пал смертью храбрых». Больше о нём ничего не известно.
Не по годам серьёзный военный лётчик пристально смотрит с пожелтевших, ещё довоенных фотографий. Похудевший, осунувшийся после госпиталя. Лейтенатские погоны на выгоревшей гимнастёрке. Эта фотокарточка была вложена в одно из последних писем.
«1 марта 1945 года лейтенант Гусев и воздушный стрелок Малышев в 14 часов 05 минут над целью на первом заходе при вводе в пикирование прямым попаданием снаряда зенитной артиллерии противника сбиты в районе 1 км севернее Торнова. Самолёт рассыпался и упал в районе цели. Экипаж погиб». Выписка из архива 106 штурмового авиаполка. Совсем недавно отыскались люди, служившие в одной части с Василием. Авиатехник Хурчак Алексей Петрович(он живёт в Астрахани)прислал фотографию: на фюзеляже самолёта надпись белой краской: «За Васю Гусева».
Не раз случалось бывать в этом большом гостепреимном доме. Александра Павловна редкой домовитости хозяйка. Дом ее стараниями сохранил свою живую неповторимую душу. Каждая вещь живет здесь долгой и полезной жизнью. Старые кадушки, кастрюльки, глиняные горшки, отслужив свой век, находят другое применение. Растут в них цветы и рассада, храняться необходимые в хозяйстве мелочи.
Опрятный запах сена, чистых полов, печного тепла, размеренное тикание будильника на комоде — тишина и покой. Из окна на кухне видна дорога, по который пылит два раза в день рейсовый автобус. Впрочем, бывает, что и ни разу, и тогда приходиться в Кобожу и Мошенское добираться как придется. Кобожа рядом, можно и пешком, а до райцентра долгих тридцать верст.
Ближний лесок — Санькино болото — в середине лета дарит грибами-подосиновиками. С июня по сентябрь население деревни заметно прибывает. Приезжают дачники из Ленинграда. Гостят взрослые дети с семьями. Домом полновластно распоряжаются внуки. Громко хлопают тяжелые двери. Тишина возвращается в дом только ночью.
Кукушке в эту пору есть кому обещать длинную вереницу лет. Гулкие хрипловатые звуки тают в ночной сырости и слабым, еле слышным эхом возвращаются назад. Трудно уснуть под эту странную тревожную песню. Вспоминается детство, дом, в котором вырос. Единственное на земле место, куда не устаешь возвращаться. Там тебе всегда рады, ты там всегда желанный гость. И только там понимаешь, как много значат для тебя старые бревенчатые стены, пыльный чердак со сломанным верстаком, запах антоновских яблок, закопченная банька в огороде, книжный шкаф со скрипучими створками… Твоя маленькая вселенная, твой родник, из которого течет, впадая в большую жизнь, речка твоей судьбы.
Думал ли Павел Гусев, что краткий отпуск на родину в 1932 году растянется для него на всю оставшуюся жизнь? Вряд ли. С легким сердцем планировал: «Вот помогу немного и назад, в Питер». Но вышло иначе.
Работал счетоводом в колхозе «Верный путь», директором сельмага в Кобоже, завторгом, председателем райпо. Был инструктором райкома партии, заведующим орготделом. В армию не попал по болезни. Медицинская комиссия вчистую освободила от воинской обязанности.
В сорок втором, когда набирали кандидатов в школу политруков, чуть было не уехал на фронт. Но в военкомате, прочитав заключение врачей, дали полную отставку.
В Тихвине, где оказался по служебным делам, случайно встретился с Алексеем. Брат в сапогах и гимнастерке ждал отправки своего эшелона. Алексей расспрашивал, как дела дома, сказал, что был в партизанском отряде, а теперь вот едет на фронт. Распрощались, не надеясь на скорую встречу. Так и вышло. Домой Алексей вернулся в сорок пятом с четырьмя нашивками за ранения, двумя орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги».
Работал, растил детей. Но сказывались раны, болело сердце, натруженное войной и послевоенной разрухой. И вот остановилось. Из всех братьев остался только Павел.
Дом за годы войны поскучнел, ссутулился, как убитый горем человек. Выветрился смолистый сосновый дух. Не время было заниматься своим жилищем. Была бы крыша над головой. Работали, не зная отдыха, на пределе сил.
В МТС, куда начальником политотдела назначили Павла Ивановича Гусева, трактористов заменили девчонки, вчерашние школьницы. Сколько слез пролито ими у никак не желающих заводиться ХТЗ с газогенераторными двигателями… Но пахали и сеяли не хуже мужиков. Рекордные по тем временам урожаи снимали в колхозах. Село отказывало себе во всем, случалось, голодало, но страну кормило. Кормит и сейчас. И маленькая деревня Подол, пусть незаметное, но несет свое зерно в каравай страны. И дети, выросшие здесь, верно служат огромной стране.
Притяжение родного дома для них с годами не слабеет, перерастает в потребность вернуться к тому, от чего ты ушел. Это — не от разума, скорее от сердца.
Деревня Подол не обозначена на карте страны. Дом, который окнами своими смотрит на поле, ничем не знаменит. Люди, что жили и живут здесь, пахали землю, уходили на войну, как могли, приближали Победу, чтобы все мы жили в мире и радости.
В.Краснов.
Новгородская обл.