1 декабря 93 года
14:20 Новгород. Обегал полгорода, ноги гудят от усталости. И рука почему-то дрожит. Лену в лицее и не дождался. Станислав Маркович перевел мне письмо директора Костиной школы, написанное в превосходной степени. …
2 декабря 93 года
08:40 Купил билет на Малую Вишеру. Утро холодное, непроспавшееся. Чувство опустошенности, как это бывает по утрам, тревога на душе. И тоска.
В редакции все неопределенно, непонятно. Все и над всеми смеются: друг над другом, над собой
…Стояла удивительная для этой поры погода, морозы не спадали вот уже почти месяц, а снега все не было и не было. Беспомощный и легкий, он сыпался иногда прямо из настывшего застоялого воздуха, сверкая на солнце и тем только напоминая о себе, и снова прекращался, переставал, не имея сил даже кое-как припорошить скованную морозами землю. Мир застыл в ожидании, покорно принимая, приемля выпавшую ему нынче (неразб.).
Лед на ручьях и канавах сочился по краям желтым (неразб.), как сироп, густеющим на морозе, и пацаны, бегущие в школу, шлепали по нему, поднимая тяжелые сахарные брызги
… И он представил себе город, разрезанный надвое каналом, вдоль которого день и ночь летели по шоссе машины и дом, похожий на корабль, вздрагивал, натужно скрипел и хлопал лифтом, точно в дверь кто-то ломится (и было похоже, что стальную, обитую деревом, дверь кто-то молча настойчиво ломится). Из окон дуло, от сквозняка ширились занавески и на ледяном полу невозможно было стоять
Все мы застигнуты жизнью, как грозой чистом поле и бежим от нее, точно дети, бегущие от грозы (спасаемся)
Убежать от грозы невозможно
Уже совсем светло. Медленно и неохотно порхает снег. Ветер носит его, не желая возвращать на землю, шевелит и покачивает сухую, давно увядшую траву.
Два скворечника на длинных шестах похожи на долговязых, мирно беседующих великанов
– Ты Ганга, и я Ганга и мама – Ганга
– А что такое Ганга?
– Просто Ганга
(Девочка двухлетняя)
3 декабря 93 года
23:40 Снег идет. Выходил с ведром на улицу и, к удивлению своему, почувствовал как скользнули по лицу легкие, прохладные снежинки. Для нынешней весны (осени?) это событие. Завтра Введенье. Большой праздник
Вчера мылись у отца Дмитрия в бане. После бани пили чай с царским, как Вера сказала, вареньем, сваренный по особому рецепту из крыжовника и вишневого листа. Дети, как всегда, бесились и кричали, родители перебивая друг друга, говорили громко и одновременно. Перед тем, как сесть за стол, Мирон, стесняясь и прячась за отца, прочитал молитву “Богородица, дево радуйся…”
Отец Дмитрий рассказывал, как ездил в Валдай за вином для церковных нужд, как шел в монастырь пешком километра три по острову и что монастырь ему понравился, он почти не разрушен и только нуждается в ремонте, что расчитан он на сто человек, а живут там лишь (неразб.) пока три монаха (если не вру) и четыре…
И таким в его рассказе показался монастырь уютным и благословенным местом…
– Там так тепло, Владимир Павлович, – говорил он по обыкновению горячо, – они за день сжигают 7 кубометров дров. Кочегарка у них только дровами топится
4 декабря 93 года
23:30 Еще один день ушел без возврата и мне досадно, что я распорядился им так бездарно. Полдня пробегали по магазинам, купили осеннее пальто для Люды (серое, в ёлочку), зашли к Зиминовым и у них просидели часа два с лишком. Пили сухое вино и пиво, закусывали копченым салатом и говорили о пустяках. Домой пришли уже ввечеру.
{Выписки из воспоминаний И.Репина о Л.Н. Толстом}
5 декабря 93 года
Заболел. Гороло перехватывает, больно глотать, во рту горечь. Преодолевая слабость, погремел, однако же, гантелями, в полглаза наблюдая за теленовостями. В последнее время слишком уж часто включаю телевизор и смотрю что попало. Интересного и полезного попадается мало. Вчера досмотрели двухсерийную экранизацию Томаса Манна “Исповедь Феликса Крулла”.
С утра сегодня валит снег. Заметно теплеет. Пишу настолько плохо, что в пору бы все написанное зачеркнуть. Утратил я привычку писать с разбега, не думаю о словах, о ритме фразы, о повторах и несуразностях. И читаю сейчас мало, и все вразброд, сразу несколько книг.
6 декабря 93 года
03:40 Болезнь забирает меня все крепче, хотя я и сопротивляюсь как могу. Принял душ, облился попеременно горящие холодной водой, сперва процедура это меня взбодрила, а сейчас опять душит насморк, кровь сочится из носа, а в голове такой туман, точно там еще потемки. Какой только вздор не лезет не в голову
04:30 Капель вызванивает забытую мелодию оттепели
Попил, поел, и теперь сижу за столом, грязь в лучах настольного электрического солнца. Спать почему-то не хочу
7 декабря 93 года
03:20 Болезнь доконала меня, загнала в угол. Голова безобразно пуста, точно мысли в ней и не ночевали
Днем. Утром встал с такой тяжелой головой и диким насморком, что не вытерпел и пошел к врачу. Приняла меня Погодина Нина Петровна, выписала больничный лист, посоветовала пить травы и делать ингаляции
Слава Богу, разговаривал утром с Сашей. Он сказал, что из запоя вышел, в среду получит какие-то деньги и, может быть, в четверг сядет на поезд. Попросил встретить его в Питере.
8 декабря 93 года
20:45 К вечеру стало несколько лучше, хотя я к этому не приложил кажется никаких усилий, не проглотил ни единой таблетки. Просто надоело болеть. Вопреки обыкновению я не лежал на диване с книжкой, а вел жизнь аскетическую и активную: не обжорствовал, занимался с гантелями. Вот только писал мало. Мысль о том, чтобы превратить свою жизнь в роман и в этом романе жить, воспринимаемая явь и вымысел чем-то единым, приходила в голову в течение дня не раз, но я так и не удосужился записать ее во всем богатстве ее вариантов и в результате излагаю нечто банальное, лишенное мгновенный интуитивности. “Мысль ускользнула от меня. Я хотел ее записать, а вместо того пишу, что она от меня ускользнула” Так писал, мучимый бессонницей, головными болями, клаустрофобией, Блез Паскаль, приживший на белом свете всего 39 лет.
“Все наше достоинство заключено в мысли. Не пространство, не время, которых мы не можем заполнить, возвышает нас, а именно она, наша мысль. Будем же учиться хорошо мыслить: вот основной принцип морали”
Паскаль
9 декабря 93 года
2 часа ночи.
Мишка приехал с похорон “старенькой бабушки” – Антонины Петровны, матери его тестя, умершей на 90 году своей поистине христианской жизни. Она вынянчила Мишкиних детей, они и называли ее “старенькой бабушкой” Я хорошо помню её, грузную, неторопливую, неизменно добрую…
Так вот за час до смерти приснился ей сон, что пришли с того света двое мужчин незнакомых и спросили: “Ну, Тося, готова? Если не готова, скажи, мы придем позже. А если готова, заберем с собой. Бабушка сказала, что готова следовать за гостями
– А не боишься? – спросили они
– Нет, не боюсь, я готова. Ответила она
Сон этот она успела рассказать, попрощалась с сыном, с невесткой, с внуками и заснула. Во сне и умерла.
03:45 Устал. Пора отправляться спать. рановато обольщаться временным улучшением
10 декабря 93 года
01:40 Утром припёрся с благими намерениями навестить больного друг мой Михайло Зиминов и просидел до четырех часов вечера, выхлестав за разговором бутылку водки. Поначалу все было мило и хорошо и мне почудилось даже, что друг мой все понял и осознал, но уже через час хмель загнал его в наезженную колею обычных разговорах о Ленке, о Вале Базановой, о том как выбивались для редакции деньги… Мне стало скучно, заболела голова.
Люда заболела. Приходила Вера с молоком, морсом и медом. Отец Дмитрий с детьми дожидался на улице. Я выходил поздороваться с ним.
Сегодня сыро и скользко. Оттепель превратила зиму в тусклую, болезненную весну в самую глухую и неприветливую ее пору с той лишь разницей, что нет в ней намека на скорые перемены
“Я люблю запах чернил, как пьяница вино. И один вид чистой бумаги приводит меня в восторг”
Шервуд Андерсен
16:15 Звонила Наташа. Плохо было слышно. Я понял только то, что она болеет уже неделю, еле ходит. Что была температура и вот только сегодня немного полегче. Поеду завтра с утра в Посад. От Саши по-прежнему ничего нет и это меня беспокоит. Что с ним, почему не звонит, не едет?
“Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых сущестп. каждый из нас центр Вселенной”
А. Солженицын
11 декабря 93 года
Вчера позвонил Саша. Сегодня в час сорок пять по московскому времени он выйдет поездом в Ленинград. Завтра поеду его встречать. Ночь придется провести на вокзале – поезд приходит в пять утра.
От Кости наконец-то пришли сразу два письма с фотографиями и подробными описаниями. Одно отправлено из Киева, другое, кажется, из Москвы. Оба обтрепаны по краям, будто добирались целую вечность. Последнее письмо было написано 29 ноября. Недаром, сорока садилась на забор напротив наших окон и пауки попадались мне то и дело.
12 декабря 93 года
19:25 Электричка на Петербург что-то не торопится. Стоим вот еще.
Весь день вчера готовились к приезду брата, и я ничего не успел сделать. Собирался перепечатать Костины письма. Одно у него специально написано для газеты.
“Улисс потребовал двадцать тысяч часов напряженного труда, а это 2500 дней, 10 лет. Он писал по фразе, по абзацу в день.”
19:34 Итак, мы едем.
Станция Бабино Половина девятого.
22:30 Вокзал непривычно тих, чист и даже по-своему уютен. Разговор о политике. Молодая, закрывающая ладошкой рот, женщина, похожая не первую Костину учительницу, долго косилась на меня и, наконец, спросила: “Извините за любопытство, что это за книга, которую вы читаете так быстро?” Я показал ей “Пророки и поэты” Гарина. Разговор о политике. Подполковник медицинской службы: “Военные еще возьмут власть в свои руки. Вот увидите.”
13 декабря 93 года
Санкт-Петербург. Встретил Сашку. Он показался мне похудевшим, изнеможденным и усталым. Подбитая ветром (неразб.) курточка, старые, в мелких трещинах, сапоги на тонкой подошве. А в остальном он все тот же: анекдоты, прибаутки. Разве что поубавилось резвой безшабашности
14 декабря 93 года
Сырой, пасмурный день с медлительным рассветом. Город, как море, как призрак на море. Все кажется размытым, неотчетливым, нереальным. Все перемешалось в памяти моей
15 декабря 93 года
Разговоры, разговоры… Вспоминаем детство, хохочем, опять вспоминаем и опять хохочем. Сашка читает руслановы частушки и время от времени нам их зачитывает, замирая от смеха.
16 декабря 93 года
Поговорили с Костей. Слышно было так хорошо, точно он находился в соседней комнате. Он сейчас на рождественских каникулах и гостит в семье Лашеров у которых бывал уже не раз.
17 декабря 93 года
Опеченский Посад. Вот мы и дома. Из Ровного направились было пешком и прошли уж километра два с лишком, как нас подобрал Володя Глездунов. В кабине уазика лежали мешки с колбасой и сосисками. Володя был хмур, неразговорчив
18 декабря 93 года
15:00 Ужасная усталость навалилась с самого утра, с того самого момента, когда я проснулся, одернул занавеску и увидел сырое пространство улицы с чёрными заборами, черными деревьями и застывшей дымкой сырого сумеречного тумана.
Разложил на столе книги, журналы. Но ни читать, ни писать не могу. Болит голова и мысли разбредаются
19 декабря 93 года
09:50 Собираемся в Пирос на Витины похороны. Как грустно и тоскливо! Трудно представить себе Пирос без спокойного, рассудительного Вити, без его скромного радушия.
19:05 Витя лежал в большом некрашеном гробу, просторным даже для его крупного тела, в позе человека, уснувшего от страданий. Гримаса неизжитой боли застыла на его измученном лице. Старый, хорошо знакомый мне пиджак топорщился на узких обвислых плечах… Мне стало нестерпимо жалко его. Убогая обстановка деревенской избы, построенный непутевым его отцом по прозвищу Лягуха только усугубляла странность и нелепость смерти сорокасемилетнего человека
Занесенное снегом кладбище, тропка среди могил и последний Витин приют— узкая, глубокая яма, вырытая на пологом склоне… как просто и обыденно завершается обряд похорон! Короткое прощание, слёзы (Больше всех плакал сын Серёжа), и обреченный стук молотка. Мужики деловито подсунули под гроб веревки и радостно, со знанием дела, опустили его на дно могилы.
Молчаливая, убитая горем дочка Светлана. Черное пальто с пушистым воротником, черный платок…
20 декабря 93 года
Оттепель. Мокрый снег валит с утра, на дороге лужи. Сыро, пасмурно. На березе висят хрустальные слезы.
21 декабря 93 года
Блуждаю в потемках собственного прошлого: читаю старые письма, роюсь фотокарточках местами уже пожелтевших от времени, вспоминаю… Боже ты мой до чего я, нынешний, не похож на того, прежнего! Все было другим в то давно ушедшее время и все схлынуло, точно волна, набежавшая на берег.
Какая тьма людей ушла безвозвратно вслед за этим временем. Многих я просто забыл и с удивлением вспоминаю то о том, то об этом. Собственная жизнь уже лабиринт, в котором легко запутаться. И эта жизнь с высоты прожитых лет кажется иногда авантюрным романом.
Сегодня, на 94-м году жизни умер Сергей Яковлевич Лемешев.
22 декабря 93 года
12:15 Подмораживает. На улице ветрено. Дрожит и покачивается на ветру шиповник.
Санька заболел. Температура 38,4. Ходили в больницу, Инна Борисовна выписала лекарства, выслушала у него хрип в бронхах.
23 декабря 93 года
15:45 Ранние сумерки, разбавленные снежной крупой. Графика снега, заборов и крыш, тонкое кружево березовых веток. Эту заоконную картину я наблюдаю каждый день и не могу на нее наглядеться.
18:10 Голова болит. Прошелся по Посаду, пустому и безлюдному даже в этот непоздний час. Тоскливо и одиноко отчего-то.
21:45 Мама заболела. Череда болезней все не прекращается. Я чувствую себя из рук вон плохо и это раздражает меня, лишает сил.
“Я устал от непонимания, от необходимости подлаживаться ко всем, только бы не обидеть нанароком кого, только бы не обнаружить, что ты видишь и понимаешь больше, чем это хочется кому-то. Трагедия непонимания заключается в одной простой вещи – в нежелании понять. Только и всего. Человек инстинктивно огораживает себя забором непонимания. Так легче и безопаснее жить. Можно еще собаку на поводке пустить. И будет она лаять день и ночь, предупреждая каждого, что хозяину дорог его драгоценный покой.”
(из письма)
24 декабря 93 года
02:10 “… Не об этом думал я тогда, когда возвращался домой, проводившти Наташу до ее хутора. Посад был совершенно пуст, хотя было еще совсем не поздно. На первой линии горели фонари, отражаясь в темных провалах окон, и меня поразило, что в такую лунную светлую ночь, какая выдалась сегодня, все сияет. Я прошел по бульвару из конца в конец и не встретил ни единой живой души.
{Виктор Тростников. “Москва” №11, 93 г. стр.12}
Исторические события, даже те, что происходят на протяжении одного дня, никогда не бывают в полной мере оценены сразу – их осмысление растягивается на долгие годы. Причина здесь та, что исторические события есть сумма своих ближних и дальних последствий, а те, на чьих глазах оно происходит, эту сумму знать не могут, поэтому объем события так и остается неизвестным. Др.греки,напр., так и не узнали о себе самого главного – что они древние греки. Куликовская битва началась с восходом солнца дня Рождества Богородицы 1380 года и завершилась уже через несколько часов…, но ни тогда, ни через десятилетия люди не поняли, что в этот день кончилось монгольское иго.”
“… любая людская группа по своей природе безлична, а главная составляющая добра – любовь и совесть – суть атрибуты личности и вне личности не существуют. поэтому уже самозарождение любая (неразб.) партия делает ударение не на любви и добру, она ненависти и злу. Говорить на языке любви она просто не умеет.”
… Коллектив может сделать многое, на вопросах совести он бесполезен, тут нужен один человек, одно сердце. Поэтому провозглашаемая партия ненависть к злу постепенно трансформируется просто в ненависть, в ненависть как смысл жизни и работы.
06:10 Не сплю. прочитал их единым махом повесть Александра Трапезникова “Уговори меня бежать” в ноябрьской книжке журнала “Москва”.
“Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует.”
Ф.Тютчев
“В конце-концов созданный нашим воображением мир всегда светлее, ласковые и добрее к нам, чем мир реальный ”
А.Трапезников
11:45 Встал в половине десятого. В голове такой туман что вокруг все кажется сном
{Выписки о Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии}
19:55 Боровичи. Непривычно пустая и тихая автостанция. Пробираюсь в Мошенское. До автобуса, если он вовремя придет из Новгорода, еще сорок минут.
Беспрерывно кашляю. Насморк задушил. Заболеваю уже по второму кругу. И все это итог той сытой и праздной жизни, которую я веду вот уже вторую неделю.
Ходят слухи, что железнодорожные билеты с нового года подорожают в три раза. Не верить им нет никаких оснований. Слухи о грядущей дороговизне постепенно выметают с магазинных полок товары. Боровичское райпо на грани банкротства. Закрывают книжный магазин. С нового года будет небольшой отдел в универмаге. Закрыли “культтовары”, переведя туда хозяйственные с его тазами и седелками.
Пугаю кашлем редких пассажиров, терпеливо ожидающих своей участи в промозглой сырости нетопленого помещения.
20:30 Автобус на Мошенское подали маленький, несерьезный, да еще в придачу холодной. Шофер из милости пустил меня и полную простоволосую девушку погреться. Вот мы и “греемся” аж пар валит изо рта. Приехать бы да в парилку с березовым веничком! Но это будет поздно, баня к тому времени закроется
25 декабря 93 года
Доехал я вполне благополучно, если не считать того, чтоб дороге окончательно расхворался и к ночи горел жаром. В голове туман, в ушах шум. Тяжело и неприятно. Послушно глотаю таблетки, пью горячее молоко с медом, травы, но помогает все это мало
26 декабря 93 года
13:20 Застрял в Окуловке. На новороссийский опоздал и теперь уедем не раньше, чем через час с хвостиком. Голова болит. Захламленный, запущенный вокзал наводит на размышления о тщете ожиданий. Ждать приходится всегда и всюду
27 декабря 93 года
Расхворался я, кажется, всерьез и надолго. Голова раскалывается от боли. Ничего не помогает. Глотаю таблетки в надежде на избавление, но избавления, увы, нет. Раздражаюсь на каждый пустяк. Нервы взвинчены и я ничего не могу с собой поделать
28 декабря 93 года
Уезжаем в Москву. Перед отъездом украсили ёлку, принесенную из гаража Левы Гептинга. Никудышную, кстати сказать, ёлку. Я даже расстроился, когда мы водрузили ее на место и оглядели со всех сторон. Широкая, кривая, с нелепыми рединками… Такой никудышний ёлки у меня никогда не бывало. Но Саша исправил природные ефекты, пересадив палки с оттопыренного комля в ущербною середину. А когда елку украсили, её и вовсе стало не узнать.
29 декабря 93 года
7:05 Едем какими-то толчками. То стоим подолгу, то плетемся еле-еле. Говорят, что опаздываем по причине гололеда.
8:05 Опаздываем в Москву уже часа на три, а поезд идет так, точно у нас вагон времени в запасе.
8:25 Опять стоим. Такой дороги на Москву у меня еще не было. За окном заснеженный лес, застывший в серых непроспавшихся сумерках. Если бы никуда не спешить, можно было бы и опоздать. Но в три часа с минутами уходит Сашкин поезд. Билет купил Славик Тараскин.
Год уходит и ужасно тяжело. Я не чувствую, что через три дня наступит новый год, что это будет праздник, которого так ждешь… Ничего я от него не жду. Снег идет. В вагоне духота и та неподвижная дорожная скука, которая поражает людей, когда затягивается ожидание. Из тамбура тянет папиросным дымом. Тихо, сонно и жарко. Сашка спит, положив голову на столик.
30 декабря
3:50 Москва. Сашку проводил. Еле успели. За билетом ездил в Видное.
Столица в каких-то ледяных комах и наростах. Грязь, бардак
19:25 Уезжаю из Москвы с чувством странного облегчения, точно вырвался из капкана, в который столица вгоняла меня два дня кряду. Что за город такой сатанинский? Всюду, всюду эту чувствуешь себя суровой ниткой, которую без конца и без всякой на то надобности протаскивают сквозь игольное ушко ворот, турникетов, проходов, переходов, сотворенных как нарочно с издевательской теснотой. Через пять минут 182 мурманский поезд унесет меня проще от этой грязи, от этого смрада, от этой толчеи.
Метро ВДНХ закрыто до семи часов. Девяностого троллейбуса, который идет до “Алексеевской” нет и нет, а время поджимает, теснит и я начинаю дергаться, хотя и не показываю вида. Володя не выдержал, остановил такси, сунув сколько-то денег таксисту. “Праздника не чувствуется”, – сказал я, – “Новый год ведь все-таки…” Да. – согласился он. – Все суетимся
31 декабря 93 года
10:40 Суетный бестолковый год и под конец остается суетным и бестолковым
23:40 Опеченский Посад. Поговорили с Костей. Он дозвонился от Лашеров. Слышно было не очень хорошо