1 июля 93 года
13:30 Время летит, и я ничего не успеваю. Иногда меня охватывает тихое отчаяние, бороться с которым недостает сил. И то надо, и это, и пятое, и десятое. Голова пухнет от забот, а они не убывают, их все больше и больше. К большим примешиваются мелкие, бытовые, вроде протекающих кранов и неисправного сливного бачка.
Я устал, как загнанный конь. И мне сейчас ничего не хочется и ничего не надо, я лег бы и лежал, бездумно глядя в потолок или спал бы тяжелым свинцовым сном, какой бывает от запредельной усталости.
15:40 День клонится к вечеру, а я со страхом отмечаю: вот еще один день я прожил зря
2 июля 93 года
15:00 Пятница. Вот и неделя на исходе. Как быстро летят теперь недели! Чувство тревоги сопровождает меня теперь повсюду, точно на моих глазах рушится мир, и я один вижу это и ничем не могу помешать, не могу остановить надвигающуюся катастрофу.
Я не заметил, как зацвели нынче ромашки и колокольчики, пропустил золотую пору одуванчиков, васильки видел сквозь мутные стекла электрички, когда проезжал мимо поспевающей ржи. Так проходит мимо меня моя единственная и неповторимая жизнь, а я с усердием безумца трачу ее на ничтожные дела, пустые разговоры, на езду из конца в конец по совершенно чуждым мне коммерческим надобностям. Я жалуюсь самому себе на несправедливый, неправедной мир, который сам же творю и укрепляю своими делами и поступками. Это все равно если бы я своими руками строил тюрьму для себя и жаловался бы на плохое снабжение стройматериалами.
Половина шестого. Места себе не нахожу от тоски и тревоги. Голова пухнет от крепкого кофе и от забот, свалившихся на меня со всех сторон. Жить беззаботно я не умею, все у меня как-то криво и косо, все некстати.
3 июля 93 года
15:45 Переполненная, битком набитая электричка. Электрички сегодня плохо идут. Одиннадцатичасовой не было, точнее она не пошла, так и простояла, как табор цыганский, на периферийном четвертом пути. Обо всем этом мне рассказала Наталья Александровна— Костина учительница. Я встретил её на вокзале.
4 июля 93 года
06:10 Не спится. Свежее росистое утро. Галки скандалят, что они там не поделили? Тишина необыкновенная.
“… Стихов твоих не читал. Черта ль мне твои стихи, свои надоели”
Пушкин жене, приславшей ему в письме свои стихи
20:30 Передки. Никак не доеду до Мошенского. Одного автобуса не было, другой не взял. С грехом пополам уехал на семичасовом, не стал ждать последнего, вышел на дорогу в надежде на попутку и что же? Довезли меня до Раздолья, оттуда на автобусе добрался до Передок, где и кукую до сих пор. Со стороны Мошенского надвигается туча – большая, иссиня черная. Сыро. Дождь хлестал пока мы стояли на остановке в Опеческом Посаде, дождь догнал меня в Раздолье и теперь грозит намочить еще раз.
В Посаде встретил на остановке Веру Филатову и Надю Егорову. Надя с десятилетней дочкой, постаревшая
5 июля 93 года
Передки. Погрузил и отправил две машины со стружкой. В сущности, я обманул людей, купив у них задешево их труд и результаты этого труда. Все это будет продано гораздо дороже. А они (простодушен и добр русский человек) еще и приняли меня, как своего и помогали грузить, а уж это их и вовсе никто не обязывал делать. Девочки: Наташа, Юля, третью я не запомнил как зовут, — работали, как работают деревенские русские дети, с веселым артельным усердием, точно им радость доставлена
6 июля 93 года
Дорога, как всегда в последнее время, мучительная и нескладная. Долго было не уехать из Мошенского, попуток не было, пришлось, целый час простоявши на дороге, садится на часовой автобус
Умерла Татьяна Михайловна Борисова. Светлой души человек, вечная ей память и вечная моя благодарность за доброту и учительское терпение. Что-то она во мне находила и умела видеть меня, чего никогда не делали другие. Я зашел проститься с нею. Раздобревший, подвыпивший Славик, заплаканная Ольга, какие-то незнакомые мне люди. Некрашеный сосновый гроб, обожженный паяльной лампой, худенькое, без морщин, личико Татьяны Михайловны с выражением покоя
Ночь на Ивана Купалу, Ивановская, как мы называем, ночь
7 июля 93 года
Костя Леучин умер. Еще одна нелепая смерть сорокалетнего человека. Сколько уже брешей в нашем поколении! Коля Лавров, Коля Дмитриев… Давно ли были мы молоды и беспечны, и вот их нет, кто следующий?
8 июля 93 года
01:30 Как устал я от всего, а главное, от себя и от этой путаницы, в которую угодил и из которой никак не могу выбраться! Даже писать об этом неохота.
17:30 Господи, какая тоска! Погода опять испортилась, дождь сечет, как в октябре, и, как осенью, воет за окном ветер. И темно, точно погасили свет. На душе мрак. Сердце колет, и чувствую я себя заспанным, усталым и опустошенным. Не хочется об этом писать, но ни о чем другом писать я сейчас не могу. Дома меня ждет неоконченная работа и пустота моего одинокого жилища.
9 июля 93 года
14:40 Ничего, кроме обиды и желания убежать от всех, я сейчас не чувствую. Точно так же, как в детстве, когда, обиженный, рассердишься на весь белый свет и находишь успокоение в долгих очистительных слезах. Увы, слез теперь нет, а впору бы мне сейчас и заплакать. Так суетна и унизительна моя жизнь, и так мало принадлежит мне, что я иной раз затрудняюсь сказать: я ли это.
…
Сегодня Тихвинская. В Жадинах праздник.
Опеченский Посад. Наконец-то я дома. Долгая, изнурительно долгая дорога, поздняя баня у Фоминых, ночь
10 июля 93 года
Люда с Костей приехали. Встречали их с Наташей в Пороге с ровенского автобуса. …
11 июля 93 года
Пирос. Кладбище. Больной, иссушенный до неузнаваемости Виктор Пестрецов и полная ему противоположность Витька Афанасьев— крепкий, смешливый, шустрый. Посидели в избёнке Пестрецовых, выпили, и заурядная застолица невольно сблизила всех сидящих за неудобным круглым столом, застеленным старый клеёнкой. Был там Федор Егорович с внуком Феденькой, два Виктора, мы с мамой, ребятами и Людой, была Татьяна, Витя Семисотов, доставивший нас до Пироса и обратно на своей “Волге”. Костя фотографировал Пирос
12 июля 93 года
23:50 Малая Вишера. Тяжело и грустно мне на исходе этого долгого дня. Ничего, собственно, не случилось, да и что может случиться со мной, когда душа холодна как камень, а сам я точно заморожен? Все, что происходит со мной, происходит как во сне, и что действительно было сном, а что— явью, я затрудняюсь сказать. Дороги, ожидания, обрывки чужих разговоров, чужих чувств вперемешку со своими переживаниями и впечатлениями составляют странную и нелепую мозаику моей текущей меняющейся жизни, которую я уже отказываюсь понимать. Мне на это просто-напросто не хватает времени. Я почти не бываю один, все на людях, все на виду, разрываюсь сразу на несколько дел, требующих своей доли моего усердия, моей дотошности, моего времени, моей жизни. И я трачу её бездумно и легко на пустяки. На пустяки…
13 июля 93 года
1:00 Доехали с Костей на редкость удачно: от дома до дома. …
12:15 Сердце побаливает, душа ноет от тоски и тревоги. Костя уехал утром рано в Новгород. Сердитый Магомед отчитал за опоздание, я не нашелся что ему сказать. Перед всеми я виноват. Никуда в ни о чувства виновности не уйти, с ним, наверное, и помру.
14 июля 93 года
Москва встретила нас хмуро и неприветливо. Накрапывал с утра дождь, к обеду он разошелся и раза два изрядно вымочил нас, пока мы стояли у английского посольства в толпе таких же, как мы, потенциальных эмигрантов. Толпа это была очень пестрой и состояла из публики разношерстной в прямом и переносном смысле. Были там негры, индейцы, корейцы (или китайцы?), уйма наших всех мастей и оттенков и все терпеливо ждали пока лысоватый переводчик Дима выйдет и скажет свой приговор.
15 июля 93 года
Обвал впечатлений. Устал от Москвы. Хочется скорее отсюда уехать. Дела наши сделаны только наполовину, если не на третью часть. Три часа вчера простояли под дождем у дверей английского посольства, постигая мало-помалу иммигрантские тонкости, а заодно и нравы английской бюрократии. Об этом отдельный разговор. Сегодня в сравнении со вчерашним днем все было спокойно и размеренно, и много времени мы провели в праздных разговорах в Белом доме, куда к часу дня пришел Славик Тараскин. С ним мы отправились покупать заказанную вчера валюту—20 фунтов стерлингов, пробежались по магазинам и поехали в Видное, где я и пишу эти строчки, засыпая от усталости.
16 июля 93
Два часа ночи. Завтра нам с костей уезжать на «Юности». Билеты купили в Белом доме, заплатив по 200 целковых за бронь, и обошлись они нам без малого в тысячу каждый. Деньги летят с непостижимой быстротой, хотя мы до сих пор ничего особенного не купили и не шиковали в еде и питье. Московская дороговизна ужасает.
Вчера были в гостях у Александры Александровны—матери Елена Ильиничны. Большая (по нашим меркам) московская квартира, несколько сумрачная, обставленная с некоторой щеголеватостью, книги на все ложах и полках говорят о вкусах хозяев … Словом, время у них мы провели в приятных разговорах, устав от улыбок и бесконечной благодарности. Борис Яковлевич даже довез наш на собственных «Жигулях» до метро ВДНХ, к кому-то они ехали в гости.
Шёл дождь
15:35 Возвращаемся домой. Калинин, или, по-теперешнему, – Тверь. Избегались сегодня по Москве, ничего не купили. То дорого, то не совсем то, что надо.
17:50 Плачет младенец, дождь идет за окном, а по радио поют песню про осень. Ехать еще часа полтора, если не все два. Еще Бологое не проезжали. Сон. Англия. Большой дом (опять этот дом) с лабиринтами коридоров. Я приехал провожать Костю до Лондона (приснится же такое) и в Лондоне встретил.
Бологое. Без тоски и одиночества не обходилась еще ни одна дорога, а в последнее время и ни один день. Вот и сейчас чувствую я приступ этого старого недуга, и сердце ноет от невеселых мыслей и осознания беспросветности того, что со мной происходит. В последнее время стал я уязвим на булавочные уколы против моего самолюбия, обижаюсь на пустяки.
Без пяти семь. Окуловка. Это была, оказывается, не Окуловка, а всего только Угловка. Окуловку миновали только теперь. До дому никак не доехать.
17 июля 93 года
11:00 Окуловка. Автобус опять подорожал. Билет до Боровичей стоит уже 240 рублей, на сотню больше прежнего. Дождь идёт. Сердце ноет. На душе холод и мрак. Едем с Костей в Мошенское.
18 июля 93 года
Два часа ночи. Тишина звенит в ушах. Не спится. Весь день я думал о чем напишу сегодня, когда освобожусь, наконец, от дневных забот. И вот передо мною лежит в туманном мраке сырая тусклая ночь без единой звездочки и тихие воды Увери несут её куда-то легко и бесшумно, точно боясь расплескать. Я вспоминаю как прошлым летом приехал накануне этого дня в Опеченский Посад, и тоже был вымотан до предела, надеялся дома обрести покой и написать, наконец, давно задуманную повесть о человеке моего поколения, а может быть и о самом себе. Мне было долго не уснуть. Я включил телевизор, там шёл старый, давным-давно виденный фильм “Первая любовь”, и на меня пахнуло тем уже отдалившимся прошлым, которое, оказывается, никуда не исчезает и возвращается, меняя все по-своему. Об этом я сегодня прочитал у Юрия Михайловича Лотмана, когда ехал с Костей в Мошенское. Приятно находить подтверждение своим мыслям, но есть в этом и что-то грустное: неужели мы так несамостоятельны, что своё нам непременно надо подтверждать чужим?
13:20 Голова болит. Суета сборов, впереди дорога и тоска, тоска… Никуда от нее не деться, и она следует за мной, как тень. Погода сегодня солнечная: те же облака плывут по безмятежно голубому небу, тот же ветер, слегка сырой, с запахом реки
20:40 Окуловка. Последняя электричка на Малую Вишеру. В Окуловке сухо, дождя, похоже, здесь не было, а в Мошенском с обеда нагнало туч, загремел гром, и раза три резво и напористо принимался лить дождь. Я успел дважды искупаться на Куликовой “мызе”, успел вымокнуть и еще раз сполоснуться в холодной бане, оставшейся с вечера водой. Она еще крепче настоялась на травах и пахла не то зельем приворотным, не то снадобьем каким-то и была еще горячей.
19 июля 93 года
Понедельник. Сердце ноет и ноет неизвестно от чего. И так тяжело мне, что даже говорить об этом не хочу. Утром еле встал, в затылке тюкали молоточки, и я подумал, что однажды эти молоточки тюкнут посильнее и ото всего, что я собой представляю вместе со своими мыслями, воспоминаниями, переживаниями, надеждами и разочарованиями ничего не останется. Избави Бог от такой участи, уж лучше сразу смерть.
Час дня. Пишу на службе, где не был целую неделю, и где ничего за это время не произошло, кроме еще одной аварии все с тем же злосчастным “Камазом”. И на этот раз уже с новым шофером Он врезался в дерево. Только и разницы, что дерево было не тополем, а березой, да урон на этот раз поменьше – рулевое выбито и рама погнута.
Дождь идет. Холодно и сыро.
Проф. Лотман Ю.М. “Каждый лингвист знает, что любой закономерный текст обладает определённой избыточностью. Т.е. по мере того, как текст реализуется, возрастает предсказуемость в последующих звеньях. Этот лингвистический закон, по сути дела, есть реализация общего закона причинности.
20 мая 93 года
10:45 Ощущение усталости и пустоты. Вчера до самого вечера возились с Вадимом Сатковским с нашей старой, проржавевшей сантехникой. Кое-как сделали. Сделал, пожалуй, он, а я стоял рядом, развлекал его разговорами да подавал ему то плоскогубцы, то ключи. Вадим— человек смешливый и на шутки мои отвечал здоровым солдатским гоготом, и мне, глядя на него, становилась смешно, хотя в общем-то было мне не до смеха, и душа нестерпимо ныла и сейчас ноет, томит тоской.
Вечером позвали нас Ира и Таня. Экзамен по истории Ира сдала на “четверку” и была этим очень горда и довольна. “Там лучше меня отвечали и то с “тройками” выходили, а мне и вопросы задали, и за меня все сказали… И “четверка”… Я и не думала” …
13:45 С утра было солнечно, а сейчас опять пошел дождь и кабинете, где я коротаю время, стало темно.
20:40 По телевизору “Дворянское гнездо”. В первый раз я смотрел этот фильм в армии. Было лето, огромный, уходящий в глубину, зал солдатского клуба шумел, топал сапогами, демонстрируя полное свое равнодушие к Лаврецкому, Лизе Калитиной, бедному старику Лемму ко всему этому прекрасному экранному сну, миражу, фантому, не имеющему ничего общего ни с армейским уставом, ни с запахом пыли и кирзовых сапог
21 июля 93
13:20 Сегодня Казанская. В Великом Пороге гуляют. Впрочем, нигде теперь по-настоящему не гуляют, гармошки не услышишь в деревне.
На работе сегодня тихо, начальства грозного нет, сидим мы со Славиком напротив друг друга, он грызет семечки и читает журнал “Сделай сам”, а я пишу, загородя страницу по-школьному рукой. На душе непроходящая тоска, не оставляющая меня теперь ни на минуту, в голове пустота с оттенком страха за все не сделанное, не сделано мной так много, что я и думать об этом не хочу. Уйти бы хотя бы на короткое время в отпуск, и просто отдохнуть, не тяготясь делами, это, пожалуй, мечта несбыточная.
Звонил Володя Михайлов…
15:00 Тоскливо и тошно. Дождь пошел, стало серо и тускло. пишу все, что придет в голову, лишь бы скоротать время и развеять тоску. Но время все равно тянется медленно, а тоска к вечеру густеет, как сумерки.
Позвонил домой
22 июля 93 года
08:55 Пришел на работу к восьми и оказалось, что зря: машина, которую мы должны разгружать, еще не пришла и неизвестно придет ли вообще.
11:15 Время хлещет, как вода из лопнувшей трубы и течет мимо, мимо… то самое время, единственным хранителем коего являешься ты сам и которые никто никогда тебя больше не возместит. Жалко его, но как собрать хотя бы те осколки, те капли, которые еще не просочились сквозь жителей и песок?
Заходил к Мише Зиминову в редакцию. Он сидит за машинкой, изображая собой делового человека, печатает на машинке очередную галиматью, но как печатает! Как говорит об этом! “Вот делаю материал в “Исток”. Запевку вчера написал к музиному материалу…” тут позвонила Муза Алексеевна, и он повторил ей тоже, что сказал мне и прочитал эту самую “запевку”, сопроводив сие многословным и многоважным монологом на музейные темы. Господи, что случилось с моим другом? Откуда этот томный тон, пошлые слова и примитивные мысли? “Наш маленький уютный городок… все мы, маловишерцы, любим по-домашнему уютный родной город…” И все это серьезно, без тени сомнения в правоте своей, с важностью в лице. У меня скулы сводила от его редакторского благодушия. Ну что я мог ему сказать? Брось, Мишка, трепаться.” – сказал бы я ему раньше и мы посмеялись бы вместе над всем этим, но теперь говорить это бесполезно. Мне вообще теперь не о чем с ним говорить, и в лучшем случае мы валяем с ним дурака и бесконечно, изнурительно шутим.
17:55 Устал, а чего и сам не знаю. Пустота на душе. Все меня раздражает и досадует.
Умерла Мария Романовна, царство ей небесное
23 июля 93 года
16:25 Тупик. Мне кажется, что я никогда не напишу уже не строчки, никогда не сяду за машинку
24 июля 93 года
09:30 Электричка на Окуловку. Еду домой. Погода портится. Небо в плотных клубящихся тучах, и не просвета в них, не проблеска… ночью шел дождь и сейчас кажется, что он моросит— так сыро и серо все кругом,— но окна в электричке сухие и кусты дремотно туманны
Поздно вечером звонил Славик. Очередь наша подойдет в среду, 28-го. В понедельник надо ехать в Москву.
Сердце ноет и ноет.
21:20 Опеченский Посад. Гроза. Давно не видел я такой свирепой грозы с ливнем и градом, давно не слышал как с сухим треском раскалывается небо над головой, и сплошная стена воды обрушивается на землю, срывая листья с деревьев и пригибая траву. Ветер швырял в окна пригоршни белых градин и они колотили по стеклам с веселым остервенением. Дома сделалась темно, как ночью. Гроза бушевала долго, и описывать ее во всех ее необыкновенных подробностях у меня недостает сил.
Голова болит. Напарился в бане у Степановых до полного изнеможения.
Прасковья Николаевна Терехова собирается помирать 29 июля. Ей приснился сон, и она в который раз спешит к событию всему приготовиться, дай Бог, чтобы оно и в этот раз не состоялось. Но как бы то ни было, она ко всему готова. За восемь тысяч по особому заказу изготовлен гроб (делал его гроб хороший, удобный) и стоит он в коридоре, дожидаясь своего часа. Маме даны деньги на поминки, также большая кастрюля сварить поминальный кисель, даны инструкции как все обставить. Трижды в хлопотах о собственной смерти старушка прибегала к нам вчера и ничего, не запыхалась
Вот и прошла пара белых ночей. Нынешние— темны и укромны. Я пытаюсь писать в совершенных потемках, не разбирая строчек
25 июня 93 года
13:50 Передки. Добираюсь на попутках. На автобус в час десять опоздал. Одиннадцатичасового не было, а передский еле тащился. И опоздал-то я минут на пять, не больше. Но какое это имеет значение, если опоздал? Если опоздал… Всюду я опаздываю… дождь моросит, такой осенний накрапывающий дождь, вкрадчиво бормочет что-то невнятное. ветер гонит по небу лохмотья туч, дребезжит металлическим (неразб.) и уныло забывает, запутавшись в силках придорожных кустов. и я вспоминаю как выломан вчера ночью
Мошенское. Холодный, сумрачный день. Дождь моросит. Топлю баню у Куликовых. Сыро, туманно и тускло, точно солнце никогда не бывало
26 июля 93 года
10:25 Едем с Костей на автобусе, который идет через Любытино. Поначалу полупустой
23:20 Уезжаем в Москву. Билеты в кармане. Настроение, как всегда перед дальней дорогой, тревожно-беспокойное. Сердце покалывает.
Тихий и теплый вечер. Ветер, наконец то стих. “Ветер стих…” слова эти не идут из головы, напоминая о ветреной холодной ночи, тревожным шелесте листвы
27 июля 93 года
14:05 Москва. Пишу в отделе пропусков, где мы с костей ждем Володю, пообещавшего довезти нас до дому. Рядом, у закрытых окошек, переминается с ноги на ногу привыкший к известности депутат (неразб.) Гладкий блестящий череп, очки, кожаная папка и темный, с иголочки костюм. Неуловимая грань отделяет человека обычного, от того, кто избалован телевизионным вниманием. Обычный погружен в себя, этот— весь вытянуть наружу, сплошной фасад, за которым, собственно, ничего Пустые, унылые потемки души
28 июля 93 года
11:00 Москва. Полтора часа жду у ворот английского посольства…
Народу сегодня поменьше и не так жарко, как было вчера. ночью была гроза, дождь шелестел и плескался в ботаническом парке и утром лил долго и задумчиво. Болит голова— вчера позволил себе лишнего, выпил с Володей водки и пива. Ночью ходили проветриться к ВДНХ. Избыточность ночной Москвы. Огни, освещенные витрины частных ларьков и киосков, музыка, игривые голоса проституток, шорох шагов по асфальту
16:00 День ангела провожу у дверей английского посольства. Спасаюсь от жары под сенью липы, а Костя, бедный, стоит на самом солнцепеке. Утром его вызывали, я думал, что к обеду освободимся, но не тут-то было, очередь до него не дошла начался обед, а после обеда движется еще медленнее и непонятнее.
22:00 Уезжаем домой пока что без визы. За визой придется ехать еще раз через неделю, а может быть и через две. Документы сдали в посольство. Там сказали, что будут ждать подтверждений из Лондона. Почему именно из Лондона— никто не знает
29 июля 93 года
16:25 Малая Вишера. Тревожно—мглистый день, тоска и тревога на душе, и неопределенность
30 июля 93 года
08:25 Еду домой. Электричка пошла минут на 40 позднее, и мы еще только подъезжаем к Мстинскому мосту. Утро сырое, мглистое, кажется, вот-вот пойдет дождь. Еле встал. Радио гремело на полную катушку, мне что-то снилось, и сон услужливо вплетал в свои сети и треск будильника, и звон колоколов из религиозной передачи и все, что должно бы меня разбудить, обеспокоить, но не разбудило и не обеспокоило, потому что оправдывалась сложным, запутанным сюжетом сна
Все, что я сейчас вынужденно делаю, все, чем занят целыми днями, это ничто иное как род безделья. Работа это по своим результатам равна бегу белки в колесе Я ничего не приобретаю взамен зря потраченного времени (а сколько его уже потрачено!) и только теряю. за растрату денег людей судят, а за растрату ценностей неизмеримо более высоких никто даже не попеняет растратчику, а ведь он не только свое, но и общее теряет, не возвращая в мир того, что он от него уже взял и не добавляет себя ни пяди
“Годы катятся, дни торопятся…”
10:35 В Окуловке холодно и дождливо. Купил на топорковский автобус, в коем и пребываю сейчас
20:35 Опеченский Посад. Сыро, дождливо, сумрачно. Дождь так и моросит. Павлик в институт не поступил: сочинение написал на “двойку”
31 июля 93 года
Стояла лунная ночь. стрекотали в высокой росистой траве кузнечики, туман клубился по низинам и большая медная луна плавала в нем, как медуза