1 августа 91 года
11:45 Позвонил Киселеву. В отпуск меня отправляют, езжай на здоровье. Отпускные обещали выслать сегодня.
{Вклейка Планеты в августе}
Звонил Володя Михайлов. Он еще в Москве, в Вишеру приедет скорее всего в воскресенье. Меня, увы, не будет к тому времени. Завтра утром приедет Славик, а вечером вероятнее всего – Андрюша Савиных. Надо еще прибраться, отремонтировать хотя бы ванну.
Сегодня Мокрида. По всем приметам погода должна быть солнечной и сухой. День выстоял как по заказу.
2 августа 91 года
Славик приехал в шестом часу утра. Я встал, умылся и больше уже не ложился. Время прошло в разговорах, в хождениях по магазинам. Было очень жарко и душно.
Вчера побелил потолок и стены в ванной, отчего она стала светлее и чище.
Илья. Православный праздник
3 августа 91 года
19:05 Мошенское. Приехали в четвертом часу и сразу побежали на реку. Вода теплая, ласковая. Собираемся в баню к Куликовым, если, конечно, у них останется вода.
Доехали нормально. К десяти сбегали в универмаг, купили радиоприемник «Меридиан» за 130 рублей. Вчера Славик купил такой же для себя и очень его хвалил. Решили и мы преподнести Косте сюрприз, и на кровно заработанные взять для него эту дорогую игрушку
4 августа 91 года
Подол. Приехали с первым автобусом, позавтракали и пошли всем колхозом на Великое. И там просидели часа три, купаясь и ковыряясь в камнях, как дети. Очень забавное это занятие – перебирать в руках камешки. Сидишь и времени для тебя будто бы не существует. На другом берегу сияет окнами деревня Дроблино, и кажется будто заселена она молодым веселым народом, успевающим и поработать и погулять. И если бы не был я там глухой осенью, если не зяб в дороге, не увертывался в тракторной телеге от жирной, комковатой грязи, если бы сердце не сжималось печалью от одиночества и запустения, от ветра дико свистевшего в пустом поле, от печальных вздохов волн на озере, если бы не это , – я мог бы представить сытую, праздничную жизнь на далеком берегу
{Вклейка из записной книжки}
4 августа 91 года
22:15 Подол. Костер в поле за домом. Умирающий месяц серпом завис над кромкой леса. На темном, светлеющем к востоку небе клочья дягтерно черных ночных туч. Костер весел и жарко горит, потрескивая и попискивая сырыми дровами. Рыжее лохматое пламя выхватывает из темноты клочья примятого луга, Славика, чистящего рыбу на еловом полене и Андрюшу, похожего в зеленой армейского образца стеганке на мальчика из тургеневского рассказа «Бежин луг». Костя не пошел с нами, уснул на диване в столовой. Таня с Жанной и Карина с тетей Шурой тоже спят.
Костер делает ночь совсем другой. Кажется, что тьма, сгустившись вокруг него, приползла изо всех углов чтобы погреться, отойти от ознобной ночной сырости. Ущербная луна поднимается над спящей землей, постепенно бледнея и уменьшаясь в размерах. Кузнечики стригут сырую вязкую тишину
5 августа 91 года
1:10 Андрюша ушел спать, а Славик отправился за приемником, чтобы потом пошарить в эфире. Необыкновенная тишина
Слышно как прошуршал в траве ежик.
Ежик. Я оглянулся и увидел колючий сероватый комочек семенящий совсем рядом, руку протяни и дотянешься. Я подошел
{Вклейка из записной книжки}
12:40 Славик копает червей сравнивая их с венами. «Продаю термин «вены земли» – сказал он. «Не термин, а образ.»
Сегодня первый день отпуска. Вечером уезжаем. Устал от вежливой несвободы, когда ты не волен идти куда вздумается и вынужден подчиняться деятельному распорядку чужого дома, когда надо вовремя садиться за стол, говорить дежурные комплименты вечно занятым, охваченным суетой хозяйкам. Было бы нас поменьше, этот вежливый добропорядочный гнет легче было бы выносить. Но… только мужиков в доме четверо душ; я, Костя, Славик и Андрюша, да еще женщины: маленькая диковатая Карина, деловитая, озабоченная Таня, тетя Шура с вечно скорбным выражением лица и похорошевшая в деревне Жанна. Она показалась мне самой естественной из всех.
6 августа 91 года
Мошенское. Первый час дня. Пишу у реки, тетрадь на колене. Кузнечики стрекочут в траве, громыхают на мосту машины, пахнет сеном от двух «милицейских» стогов, поставленных впритык друг к другу. Банной горечью сухого ольхового листа наносит с реки.
13:20 Продолжаю свою писанину уже за костиным столом под сосной. В небе погромыхивает гроза, тихо и настороженно в природе, редкие капли робко зашуршали в листве, казалось вот-вот разразится ливень, загремит гром, но, слава богу, все обошлось, затихло. Тучи, громоздившиеся в небесном просторе, растаяли и снова полилась на землю солнечная благодать.
19:10 Пишу урывками. Никак мне не обрести внутреннего покоя, все как-то толчками, вразлад. Не чувствую, что я в отпуске, что волен ехать куда захочу и делать что вздумается. Вчера что-то прихворнулось мне. После купания вдруг зазнобило, лег полежать и уснул, дрожа от холода. Ночью вырвало и стало как будто бы полегче. Устал я Бог знает отчего и жалко мне себя хоть стыдно в этом признаться.
Заходил в редакцию. Костю там хвалили, говорили, что человек он самостоятельный, что у него свой взгляд на все, что «слог у него, наверное, от папы, как напишет, так все и представляешь.» Словом пришелся он ко двору и слава Богу.
Диковато и горько пахнет хвоей, небо снова заволакивает тучами и на душе делается печально, как перед ненастьем.
7 августа 91 года
Опеченский Посад
8 августа 91 года
2:15 Голова болит. Долго и муторно добирались с Костей до Посада. Не везло всю дорогу. Ореховский автобус пришёл битком набитым и ушел, не взяв никого, на долговский мы опоздали, попутки не нашли, уехали уже в час десять, с боем сели на перелучский, и в тесноте и неудобстве в четвертом часу добрались Опеченского Посада. На набережной горьковато пахло палым листом
19:15 Сходили за грибами с Костей и Павликом. Лес пустой, настороженный. Грибы были, да все вышли. Старые, перезревшие подосиновики, загнившие на корню белые… Был слой
9 августа 91 года
1:20 Слушаю по Костиному радиоприёмнику «Свободу». Эфир шипит, булькает и потрескивает, создавая какой-то особенный, шумовой фон. По-осеннему терпко пахнет флоксами, собака лает у соседей, мотоцикл пронесся по дороге и пропал.
Большая медведица нависла над нашим домом, прячась в кружеве березовой листвы.
Утром собираюсь ехать с Васькой.
9:55 Электричка на Малую Вишеру. Каких только встреч не дарит дорога! Володя Васильев – весь кругленький, с пузцом, нависающим на белые приспущенные брюки, в джинсовой рубахе с фирменным клеймом на спине и с серым дипломатом в руках. «Второй год председатель кооператива «Лада», 56 человек одних только рабочих, четыре зама, филиал в Крестцах (?), филиал в Бокситах (они у меня там сумки из парашютного шелка шьют.)
Малая Вишера. Суета сует. Времени катастрофически не хватает. Сбегал на Лесную за переводом (гонорар за 2ю половину июля 21 рубль с копейками) и оттуда, не пивши не евши, по проливному дождю, который зарядил едва я вышел из электрички, побежал в поликлинику за Людой. Зашли в книжный, где оставил полсотни рублей (30 занял у Володи Богачева), а потом в редакцию. Там был Володя Михайлов
10 августа 91 года
Мошенское. Доехали на удивление удачно, не ждали нигде и пяти минут. В Окуловке едва-едва поспели на Топорковский автобус. Шофер, рассерженный толпой, закрыл дверь за мной, Люда еще только сворачивала с моста. Я взмолился: «Товарищ водитель, у меня жена там осталась…» Не сразу, ворча и огрызаясь, двери все же открыл и Люду впустил. В Боровичах успели на 11:30 и ехали почти с комфортом, Люда сидела, и я с полдороги тоже сел на освободившееся место. Весть путь от Вишеры до Мошенского занял три с лишком часа. Но в каждой бочке медом есть своя ложка с дегтем. У меня заболел живот и мне бы попить чайку, воздерживаясь от еды, но я поддался уговорам и плотно откушал, за что и поплатился жесточайшим поносом, до крайности обострившим мою писательскую болезнь.
Ночью … до одури читал газеты, спал плохо и беспокойно. Дождь лил весь день и всю ночь
11 августа 91 года
17:10 Чуть отлегло. Сижу под сосной, объятый покоем и тишиной, которую почти не нарушает воркотня мужиков у пивбара, попискивание синиц да гортанные крики галок и ворон. Пухлые неподвижные бастионы облаков, понизу налитые грозной синевой, а поверху – беловато-серые. Облако, похожее на стоящего в профиль Наполеона со скрещенными на груди руками
12 августа 91 года
20:30 Дождь идет. С утра вроде бы разведрило, солнце показалось, тучи поразнесло и уже показалось, что погода наладится, но с обеда нахмурилось, заморосило… Костя с Павликом и Мишей приехали. Играют сейчас в новую игру, купленную Мишей за 21 рубль, «НЭП» называется. Саша Петров сидит рядом. Купил сегодня стереопроигрыватель «Россия» в уцененном магазине за 40 рублей, раньше он стоил 80. Оказалось, что не работал он по простейшей причине: не было предохранителя.
13 августа 91 года
21:00 Дождь идет, сыро неуютно и холодно. Дрова, неубранные с весны, почернели будто лежат грудой уже несколько лет. И все не соберусь убрать к большому неудовольствию Александры Ивановны. Ничем вроде не занят, а времени катастрофически не хватает. Дня не прошло, чтобы нас не посетили гости. Вчера были Васильевы в полном составе, за исключением Коли, которые только что принял завод в городе Электросталь, сегодня – Галя Григорьева. Чаепития, разговоры, обязательные в таких случаях про дороговизну и пустые прилавки, про страсти-мордасти, творящиеся кругом… Колино семейство, и это заметно, привыкло к некой элитности, к исключительности, что проявляется в особой развязности, в демонстративности благополучия, которое брызжет из них, как сок из перезревших помидоров. Наташа … В разговорах она так же, как Коля, на редкость однообразна, обстоятельно скучна. Про брата Александра: «Он у нас прокурор – криминалист города Ленинграда.» Про Колю: «Сходил к замминистра (фамилия), спросил про перевод, а он сказал: «Принимай завод». Он и там через два года, это точно, стал бы генеральным…»
«Туман» вышел в «Новгородской правде»
23:05 Не успел я это написать, как в окно застучали: «Пустите переночевать, не на чем уехать в Кабожу…» Люда сказала, что это Галя Прокофьева из Симферополя, на года на два старше нас, недавно схоронила отца, в Симферополе у нее больная мать… Едет она с дядей, которого я сперва принял за ее мужа, – выглядит дядя моложе племянницы
14 августа 91 года
7:05 «Житие на пустынном берегу» вот еще такой вариант названия для статьи, которую я собираюсь отдать в районную газету. Пишу в сарае. По соседству ворочается поросенок, где-то в дровах шебуршится и попискивает мышь. Не спится. Встал в шестом часу, изворочавшись с боку на бок за беспокойную долгую ночь, оделся, вышел на улицу. Утро было тихое и прохладное. Взял косу, окосил обочины вдоль огорода, поковырялся в дровах, поел крыжовника, удочку закинул в надежде на клёв, но только оборвал ребятишкам крючок вместе с поплавком. Тем временем заморосил дождь, галки слетелись на крышу, кричат о чем-то
23:50 Дождь лил весь день почти без отдыху. Складывал дрова, рубил на них остатки старого забора, вымок до нитки, вспотел. Пошел искупаться в самый дождь. Сперва просто моросило, будто кто-то натянул частую сеть, сотканную из тончайших дождевых нитей, потом припустило сильней, река зарябила и посинела. Дождь зашелестел по осоке, по листьям, зазудел над водой с комариным звоном. Вода холодная, но вполне еще терпимая. Кроме меня на обозримом пространстве купальщиков не было. Кому еще придет в голову такая блажь?
Устал. Не знаю о чем писать. Дождь-сеянец
15 августа 91 года
9:40 Погода опять хмурится. Складывал дрова и все бы наверное сложил, если бы Володя Петров не позвал нас с Костей в баню. Баня и впрямь была хороша, жару было столько что что на полу впору было бы париться. Но Володя откинул, похожий на вагонную полку, полок и напарил спева меня, потом Костю, окатил из шайки холодной водой
16 августа 91 года
Опеченский Посад. Мама рассказывает про Ольгу Смирнову, как она дом покупала за четыре тысячи, явно переплатив хозяевам: и двор был плохой и крыша в прорехах.
Богатый на встречи день. В автобусе на Боровичи меня окликнула Анна Ивановна, сестра Федора Ивановича Гаврилова: «Вы Краснов? А мы из Еськина. Едем вот в город за хлебом. И Федор Иванович тут. Федор Иванович, узнаешь?» Он обернулся, покачал головой и через минуту заулыбался – узнал. Ехала А.И. с двумя внуками из Новгорода, один в одиннадцатый класс пойдет, другой наверное в пятый. Ежик, подобранный в Н-де «Они его в Новгороде маленьким подобрали, больной он был, глаз все у него болел. Я его все марганцовкой поливала. Ничего, теперь бегает, глазами мигает, такой мазурик стал. Все ест: и блины, и творожок и сметанку – все качает. Крикнешь Кузя, от откликается, бежит.»
{На полях красной ручкой: Федор Иванович Гаврилов Анна Ивановна д. Еськино}
«Восемь курочек Ф.И. привезла и петушка. Он сначала молчал. Федя все ворчал, что плохого петуха привезла. Я говорю, что ему научиться негде. Петухов-то нет. Взяла и закукарекала сама. И он вслед за мной тоже закричал. Раз, да другой, третий… Теперь и днем и ночью и утром горлопанит, такой голосистый оказался и такой заботливый – курочек все собирает.
А.И. сама ловит рыбу. «Да как пристрастилась-то к этому делу, как понравилось-то мне. Утром встану и все думаю, как бы с делами управиться, да поскорей на озеро (Оборотнее?) там и вычищу. А кишки не брошу в воду, я этого не люблю, а отнесу в лес птюшкам
Курица
Встретил на первой линии Люсю Нестерову … Походка осталась прежней: летящая, танцующая. По походке я ее и узнал. Говорили мы с ней очень недолго и все пустое.
17 августа 91 года
{Вклейка из запиской книжки}
17 августа 91 года
16:10 Вантрево (неразб.). Запах сухой соломы, несжатые ржаные колосья на краю поля, куда древесного бурелома отнюдь не стихийного происхождения – мелиоратор почудил в этих благословенных местах
Кузнечики трескочут в стерне. Тишина и покой. Где-то вдали лают собаки, машины глухо рокочут на дороге и где-то очень далеко и невнятно что-то стучит. Облака разбрелись по небу как овцы. Где их небесный пастух в этот час, когда так мирно и дремотно в этом мире? Гром, погромыхивающий в небесах и тучи выплывают из-за вантревской горы.
(6.10.91)
Оказывается в этот день (17.08) в «Сельской жизни» вышла моя корреспонденция, названная так: «В городе пахнет сеном…» Ничего не выброшено, ничего не вставлено, все один к одному. 17е называют числом Лицифера Получил за публикацию в «СЖ» 27 рублей с копейками. Из запаха сена, из
{Вклейка из запиской книжки}
Ходили с Людой за грибами, дошли до Вантрева, отдохнули на соломе, даже вздремнули слегка, и отправились в обратный путь, оглядываясь на грозно синеющие тучи, затягивающие небосвод со стороны Боровичей. Гром погромыхивал, мы поспешали, как дети, бегущие от грозы, и все же не успели, ливень застиг нас на Васильевке и в две минуты вымочил до нитки.
18 августа 91 года
13:15 Никуда не ходили. Погода была дождливо-неопределенная: то дождь зарядит, то перестанет, но тучи по небу так и плыли, грозя новым дождем. В лес идти не отважились, прошлись по парку, посидели на лавочке у реки, вспоминая историю нашего знакомства
19 августа 91 года
13:20 Правый переворот в стране. Горбачев отстранен от власти. Создан некий комитет (государственный, естественно) по чрезвычайному положению, в который вошли Язов, Пуго, Крючков, Янаев, Бакланов, Павлов… С утра передается одно и тоже. Переворот совершился, судя по всему, в четыре часа утра. В Москве танки и бронетранспортеры.
18:20 Слушаю голоса. Очень противоречивые сведения из Москвы. Ельцин призвал не подчиняться комитету, сказав, что он берет в Россию всю полноту власти…
Но как?
Спас яблочный сегодня.
20 августа 91 года
1:00 Ничего определенного о ситуации в Москве не слышно. По радио передают одни и те же тексты, из же повторили в программе «Время». Пресс-конференция путчистов. Янаев с дрожащими руками. Нелепые, ухмыляющиеся жесты, шмыганье носом… Выглядит он напуганным, нервным, дерганым.
Вечером звонил Гриша Филиппов. Завтра они с Петровичем и ленинградским профессором должны приехать в гости.
Вечером. Сходили за грибами. Прошлись по кругу от первых мостянок до Ефремовской дороги. Было уже поздно и грибов мы почти не нашли, да и не искали. Темно было в лесу. Из головы не выходили события в Москве, по лесу ходили рассеянно
21 августа 91 года
1:05 Очень тревожные сведения. В рядах путчистов перемены. Язов как будто бы вышел из комитета и вместо него назначен генерал Моисеев. Павлов по причине болезни (гипертонический криз) заменен Докуниевым (неразб.), только что сообщили, что ушел в отставку Крючков – глава КГБ… К Верховному Совету идут танки, перестрелка на Калининском мосту, баррикады вокруг здания потеснены бронетранспортерами… Володя Михайлов сегодня говорил по областному радио, он в Москве и сейчас, наверное, где-нибудь около здания Верховного совета с автоматом. Голоса объявили, что депутатам роздано стрелковое оружие. Генерал-полковник Калинин объявил в Москве комендантский час с 23:00. Это повод для того, чтобы двинуть войска на Краснопресненскую набережную. Наверное сегодня ночью путчисты должны предпринять штурм «Белого дома»
2:05 Есть уже убитые и раненые. Суда по сообщению радио «Свобода» убито три человека. Версия и выходе Язова и Крючкова из комитета по чрезвычайному положению подвергается сомнению. Гошанис (неразб.) сдал здание Совета министров в Риге
2:50 Пока в Москве тихо. В «Белом доме» Эдуард Шеварднадзе. Вокруг горят костры.
3:00 Как будто отдан приказ отводить войска из Москвы. Хотелось бы верить в это. Страшно подумать, что может произойти, если все же начнется штурм Верховного совета.
Где находится Горбачев – по-прежнему неизвестно. Две версии: он арестован во Внуковском аэродроме, арестован на даче в Форосе
22 августа 91 года
Вчера приехали гости: Гриша, Донченко и его друг – приятель Геннадий Павлович Важнецов – доктор философских наук. Все, кроме Гриши, навеселе. Сели за стол, разговор вышел дурацкий, все хиханьки да хаханьки. Пошли в лес, но дело уже было к вечеру, темнело, и грибов мы не нашли. Петрович развел костер которые нам пришлось через 10 минут гасить, и уходить восвояси. Все это было вчера. А сегодня съездили на гришином «Запорожце» в лес за льнозаводом и за Чернецом. Там тоже ничего, кроме нескольких лисичек и гладушек, не нашли. Вечером неожиданно собрались и уехали в Мошенское.
23 августа 91 года
22:05 Опеченский Посад. Все позади. Уехали гости, вчера подавлен путч. Всем воздано по заслугам, все кричат о победе, делят лавры, суетятся, – тошно смотреть телевизор. Эмоции после пережитого понятны, но кто-то под шумок лезет в герои, кто-то потихоньку перекраивает события под себя, кто-то выскакивает, мельтешит перед телеэкраном… Море слов, призывов разобраться, угроз, которые щедро рассыпаются направо и налево всем, кому не лень
Сегодня топил баню у Куликовых, парился, мылись, ныряли в реку. В семь часов вечера уехали. Я вышел на Веселом углу и отправился на автостанцию. Встретил там бывшего своего ученика Сагу Шаховского.
24 (августа 91 года)
4:00 Не сплю. Завтра надо скосить ботву и уехать в Мошенского. Устал. События последних дней измотали, писать не хотелось. Все ведь могло кончится гораздо хуже, с большей кровью, с большими страданиями, если бы заговорщики не блефовали так откровенно, если бы они не испугались в какой-то момент…
13:20 Прекрасный солнечный день. Сижу на лавочке у бани. Собираюсь косить ботву. Ехать никуда не хочется. И наверное никуда не поеду.
До позднего вечера провозился на огороде. Все скосил и слоил в кучи. Мылся с мальчишками в холодной бане. Вечером ходил провожать Наташу на сто первый.
25 августа 91 года
Мошенское. Добирались с приключениями. Перелучский автобус не остановился, прошел мимо. Сели на попутные «Жигули», но спешили напрасно – автобус на час десять не пошел и мы с Костей отправились пешком до Раздолья, попутный Зил довез нас до Меглец, где мы и застряли минут на сорок, пока не подобрал нас какой-то задрипанный «Москвчич.»
Утром выиграл в книжном магазине десятитомную подписку «Возвращение» – (писателей эмигрантов), Наташа вытащила Виктора Астафьева
Отсеялись последний майские дожди, отцвели и потухли одуванчики, трава поднялся и загустела
Элисон Тревор «Полет «Феникса» слушал по радио 16.06.91 г.
26 августа 91 года
«Новгородскую правду» закрывают. Звонил Коле Модестову, он сказал, что кабинеты редактора и замов опечатаны, что всем нам должны выдать двухмесячное выходное пособие и … на все четыре стороны. Куда хочешь, туда и шагай. У меня, кажется, проблем не будет. Разговаривал с Володей Дмитриевым, которого назначили с недавних пор редактором и он сказал, что разговор наш остается в силе, что есть вариант обмена моего жилья на Новгород, что через неделю он позвонит, когда все станет яснее. «Зашиваюсь, газета с завтрашнего дня выходит ежедневно, большим форматом, нужна бумага, нужны кадры, а все еще не ясно…» Словом, с работой у меня, кажется, проблем не будет. Казалось бы радоваться надо, а мне грустно. Кончается целый этап моей жизни. Начинается нечто новое, неизвестное и как там у меня все будет – никому не ведомо.
Отпуска будто бы и вовсе не было. Суета сует, нервотрепка, бесконечные дороги. Ни читать, ни писать не успевал. Газеты не в счёт
27 августа 91 года
2:05 Райком опечатан. Саша с утра бегал с бумагами, с горшками цветочными, тащил из кабинета все, что можно утащить. Правоверные коммунисты на горбачевский указ о роспуске КПСС никак не отреагировали, слушали молча
23:50 Копали картошку. Земля слежавшаяся, плотная – лопату не вбить. Картошка никудышная: мелочь, много гнилой. Выкопали 18 борозд от пивбара. Работали под аккомпанемент матерщины, не смолкавшей до глубокого вечера
Саша так и не появился. Он обеспокоен своим положением, боится, что не заплатят за август, боится, что работу не найти. Ноет, жалуется на весь белый свет. В последнее время он стал совсем несносен. Жадность его обуяла, глупость выперла наружу, ничем ее не скрыть, да еще зависть, недоверие к другим… Люда его еле терпит. Я стараюсь не обращать внимания.
Райком опечатали. Над райисполкомом развевается трехцветный российский флаг, утвержденный символом государственности сразу после путча. Мне он больше по душе.
28 августа 91 года
Весь день на огороде. Выкопали примерно половину. Нудное это занятие. Дело двигается очень медленно. Погода сегодня пасмурная, но дождя, слава Богу, не было. Тучи закрыли небосклон, обложили, не оставив никакого просвета.
По-прежнему каждое утро начинаю с купания. Вода обжигает, но я быстро привыкаю к холоду и даже не замечаю его. Переплываю на тот берег, наблюдая, как вода ломает отражения прибрежных кустов, повядшей к осени осоки, мутное, приземистое небо, плоские облака, возвращаюсь обратно и не сразу вылезаю – так славно ощущать краткий миг покоя и радости телесной и душевной.
29 августа 91 года
1:20 Устаю. Пишу совсем мало и неохотно. Жизни трещит по швам и мало располагает к праздному, неторопливому описательству. Сдвинулось с места, вздыбилось и понеслось под кручу все, что еще совсем недавно казалось монолитным, незыблемым. И как трудно в эпоху крушений выстоять душе, как трепещет и жмется она, слабая, беззащитная, как чует погибель свою…
«Война между двумя призраками: призраком будущего и призраком прошлого»
Вл.Набоков о гражданской войне
Слушаю, с микродинамиком в ухе, приемник «Мередиан». Все так или иначе связано с тенью государственного переворота, мелькнувшего как наваждение десять дней тому назад. Страшно подумать, что было бы, если бы хунта не испугалась крови и пролила бы её во множестве. От нее мог сдетонировать Союз, а вместе с ним и весь мир. Они и так рушится, дробиться, раскалывается на отдельные куски и чем кончится эта цепная реакция деления никто не знает.
Костя проснулся, подошёл, полусонный, и спросил про какой-то телефон в Москве.
«Взять сейчас землю это обречь себя на разорение. Так было после революции
И на территории белых тоже была введена примерно такая же экономическая ситуация, как и у большевиков. Нечто вроде продразверстки, жесткие карательные меры за спекуляцию, разбазаривание ресурсов
Впоследствии историки белой гвардии пришли к выводу, что иначе управлять второй Россией в той ситуации было нельзя, как это делали большевики с первой.
Русская армия спасла Францию во время первой мировой войны.
Самое страшное это две власти. Высшей ценностью стал порядок. Людям стало все равно кто его наведет.
«Белое движение было начато почти что святыми, а кончено почти что разбойниками»
(Вас.Шульгин)
Крым. Врангель. Ноябрь 20 года. Не было запасов продовольствия. Рубль стал простой бумажкой. Иностр. Помощь давно прекратилась. Крым пал не в рез-те штурма Перекопа армией Фрунзе, он прогнил изнутри, изжил себя
30 августа 91 года
1:50 Окуловка. Сизым осенним туманцем и запахом сгоревшей картофельной ботвы встретила нас Окуловка. Пообедали, заплатив за весьма скромную трапезу, без малого шесть рублей, купили журнал «Согласие» и книжку А.Ципоко «Наследие лжи», – еще три рубля с копейками, съели по сдобной булочке – рубль. Деньги вылетают со сказочной быстротой. Дороговизна ужасная.
Выкопал вчера семь борозд, осталось двенадцать концов. Картошка еще хуже той, что была: полведра с борозды.
Вечером топил баню у Куликовых . Парились с Костей, купались в холодной, обжигающей воде
31 августа 91 года
Суббота. Приходил Володя Михайлов. Все разговоры о путче и его последствиях. Ходили в баню, долго сидели на скамейке напротив кулинарии. День был тёплый, благостный, грустный. И на душе было грустно, будто вот только что случилось нечто неприятно, что поправить уже нельзя. Чувство виноватости, возникшее после вчерашнего разговора с Валей и Мишкой, сегодня еще более усилилось. Ну почему я должен перед кем-то оправдываться, почему должен отчитываться, не сделав ничего дурного, противоестественного? Спектакль, утеянный путчистами и вполне благополучно ими проваленный подхватили все, кому не лень, все лезут в герои и обличители, все спешат выхвалиться (я имею в виду журналистскую братию) и под шумок расквитаться со своими супротивниками, благо ситуация для этого создалась поистине идеальная. Массовый психоз, происшедший в результате краткости московских событий, когда не выбродилось вино трехдневного противостояния, прямо-таки подталкивает к расправе и многие, пережив страх и неуверенность этих дней, не в силах избежать искушения цепной собаки: догнать и укусить поверженного, нестрашного врага. Врагом для испуганных людей может стать даже тень собственного страха. Противно и горько. Может быть я в эти дни ничего полезного и не сделал: не был на баррикадах, на засветился в средствах массовой информации, не вякнул для «своих» о приверженности своей к кому следует, об осуждении хунты никому, кроме оказавшихся рядом людей не сказал. Но что я мог сделать? Заорать дурным матом, что так нельзя, так это и без того было ясно, бить себя в грудь, потея от липкого страха или холодея от безрассудства, строить в Опеченском Посаде баррикаду, звать людей к топору?… Что? Неужели обязательно включаться в спектакль всеобщей политической борьбы, неужели нельзя иными средствами сохранить достоинство и трезвую голову? Они ей-богу еще понадобятся. Ничего еще не кончилось, все впереди, рано радоваться, рано делить лавры.