1 мая 91 года
5:35 Весь день мучился над рассказом о Лошакове и Кудряшове. Закончил под утром «Яблоки сорок третьего года».
Мошенское Доехали сравнительно благополучно, хотя и не без нервов. Люда разбудила в восьмом часу: что-то случилось с холодильником. С вечера она его разморозила, а утром все оттаяло. Оказалось, перегорел на месте соединения провод. Пока я искал причину, пока возился с проводом, времени совсем почти не осталось и собирались мы впопыхах, на (электричку) бежали чуть ли не галопом…
В Окуловке застали полную автостанцию народа. Очередь на Боровичи превышала автобусные размеры и, когда стали продавать билеты на двенадцатичасовой автобус, нам, конечно, ничего не досталось. Мы уже было приуныли и собрались с котомками своими идти на перекресток, как подошёл совершенно пустой «Икарус» из Топорка, который на целый час задержался из-за демонстрации, перегородившей дорогу.
В Боровичах работала всего одна касса. Люди толкались около нее, ругались, а какая-то высокая потрепанная девица, посажанная за кассовый аппарат, едва шевелилась. Тошно было на нее глядеть. Очередь – ни с места. Кто понахальнее – те лезли вперёд, остальные терпеливо сносили тяготы дорожного сервиса, ворча иногда, что цены повысили, а работают все хуже и хуже. Трудно было с этим не согласиться. Грязное, заплеванное помещение, окрашенное в унылые, присутственные цвета, недоступные, как царицы Египетские, кассирши, столь же недоступные цены в буфете… Электронные часы показывали какое-то среднемарсианское время, позвонить и пожаловаться на этот дорожный беспредел не откуда. Единственный телефон бдительно хранит диспетчер, видя в этом одну из основных своих обязанностей. Надо сказать, что с этой частью своей работы диспетчерская служба справляется замечательно. Категоричное: «Нет!» звучит, как приговор в зале суда. Не помогут никакие «ну, пожалуйста, очень надо», не надейтесь. Чем униженнее мольбы, тем строже отказ. На удивленное «Почему?» следует краткий и убедительный ответ: «меня за это начальник ругает».
Комментарии, как говорится, излишни.
2 мая 1991 года
Выходит, легче выдержать раздраженные натиски сердитых пассажиров, выслушать, и не единожды, откровенную брань, чем вызвать неудовольствие начальника. В каком государстве мы живем?
Противостояние – они и мы – день ото дня приобретает все более и более затяжной и конфликтный характер. Ежедневно и ежечасно огромное, неорганизованное пассажирское большинство проигрывает, хорошо слаженному меньшинству. Мы по прежнему бесплодно штурмуем, как бойницы, окошечки касс, сатанеем около них, ругаемся, злимся, а оттуда сечет нас сухой и холодный взгляд равнодушных глаз. И рассеиваются наши ряды, бежим в позоре и сраме, все стерпя за клочок бумаги, именуемый билетом.
Нас, как глупых, несмышленых сорванцов, наказывают, ставя в молчаливую очередь незнамо зачем. Вот и стоим, наткнувшись на очередной каприз: «Билеты будут продавать по прибытию автобуса». Будто не в Устреку он отправлен, а в рейд по вражеским тылам, и еще неизвестно вернется ли оттуда. Будто расписание – это ориентация на вольную тему: хочу еду, не хочу – никто не заставит. И вот без объяснения причин, без извинений жестяной голос репродуктора несет «радостную» весть: «Автобус номер такой-то в 13:20 на Опеченский Посад не пойдет.»
Как во всякой войне в этом конфликте есть свои жертвы. Это попусту убитое время, раздерганные нервы, усталость и досада, это злость и раздражение, которые временами достигают в стенах автостанции опасных концентраций. Поднеси спичку и взорвется годами испытываемое терпение советского пассажира, всегда чувствующего себя изгоем в родном отечестве.
В дорогах, как в больницах, как нигде, чувствуешь свою беззащитность. И тут и там а как ты во власти неясных сил, тут и там ты ежеминутно можешь быть унижен, раздавлен
И власть эта так сильна, что если ты попытаешься воевать с нею в одиночку, тебе же хуже, уйти некуда. Ты придешь к тем, с кем ругался, ты у них в вечном плену
3 мая 91 года
6:50 Ночью вставал, пил кипяток с медом, чтобы заглушить изжогу и боли в желудке. Да так больше и не уснул, Люда тоже жаловалась на желудок. Все это итог праздничных обжорств.
Складывал в сарае дрова, насаживал лопаты. Дел по хозяйству полно.
Ночью за рекой пел соловей.
23:30 С самого утра – дождь. Земля осклизла и почернела. Река морщилась рябью, и пахло мокрыми опилками, мокрым деревом, мокрыми крышами. Дождь шелестел, хлюпал себе помаленьку, причмокивал, неторопко кропя и кропя мир божий поднебесной влагой. Я вымок до нитки, пока возился с дровами. Закончить сарай так и не успел.
Вечером ходил за водой. Где-то за автостанцией бушевал, потрескивая шифером, пожар. Зловещее зарево маячило на темном горизонте, дым столбами поднимался к небу…
4 мая 91 года
Складывал дрова. Сарай забил до отказа. Погода с утра была солнечная, теплая, но с обеда снова зарядил дождь, на этот раз, правда, не обложной. Он вскоре перестал, сновал налетел, и так несколько раз в продолжении дня.
До самого вечера возился на огороде. Дыры в заборе ремонтировал, использовав для этой цели обломки райповского забора
Было тепло, парно. Вечером ходили с Людой в баню. У мужиков не было ни души, зато у женщин – полный тамбур. Попарился чужим веником. Вечером приходил Саша.
5 мая 91 года
14:00 Окуловка. Надоедливый попутчик – Миша Мотороев. Отвязаться от него не удалось. Сидит напротив и важно молчит. Только написал это, как Миша, будто услышав, удалился, прихватив вещички.
Жарко. Одет я слишком тепло для такой погоды: в коричневом пальто на искусственном меху, в зимних ботинках
Костя вчера вечером звонил из Новгорода. Говорит, что походом доволен
«Живая память» (Людино название) действительно прошла в «Сельской жизни» за 25 апреля. Вчера, наконец, нашли газеты. Перечитал: по-моему не изменение ни единого слова. Заверстано на три колонки на четвертой полосе в левом, выгодном углу. Сразу бросается в глаза.
14:35 Отъехали метров сто и остановились
Что-то зашипело, засвистело, заскрежетало. Это какой-то рок: в Боровичах на успев тронуться с места, встали. Пришлось пересаживаться на другой автобус.
{Вклейка «Планеты в мае»}
День печати. Мама звонила, поздравляла. Гриша Филиппов, Мишка, успевший праздник этот широко отметить… Володя Михайлов звонил, он, правда, по делу, – просил поскорее съездить к Гусевым, забрать картины и передать их Вепревой Галине Васильевне…
В районной газете наконец-то появился мой рассказ «Свет лампы», отданный туда еще в начале года. На этот раз обошлось, кажется, без досадных опечаток и нелепых поправок.
6 мая 91 года
1:45 Клеил в тетради накопившиеся газетные вырезки, записывал книги
11:35 Дождь идет. Вид из окна навевает тоску и уныние. Едва успевшая зазеленеть трава, лужи, разлохмаченные вербы.
Утром разбудил звонок: «Вас вызывает Кострома» Витя Сбитнев звонил: «Я, Володя, просто узнать, как ты живешь, какие у тебя перемены, чем дышишь?» Голос Витин, как всегда, был уныл, я отвечал ему в том же тоне и думал: «До чего же скучны и однообразны мы, до чего жалостливы к самим себе. Вечно жалобимся, обижаясь на весь белый свет, будто кругом все обязаны нам»
Сон. Снилось мне еще в Мошенском, что я получил письмо со штемпелем «Комсомольской правды» и явственной подписью: Е.Лосото. Открываю конверт, а там письмо: «Уважаемый Вл.Павлович, совершенно случайно в командировке мне попалась газета с вашим материалом. Я прочитала, и мне понравился стиль вашего изложения. Не хотели бы вы сотрудничать с нашей газетой…» Ну и так далее, на двух листах.
Раньше я писал быстро, разгонисто, попадая в поток собственных фантазий, они захлестывали меня и даже неловко вставленное слово и неуклюжий оборот не мешали мне, я их почти не видел, погруженный в туман, а точнее сказать – дурман газетного словотворчества. Теперь я так не пишу. За каждым словом и поворотом мысли сидит недремлющий цензор и чуть что хватает за руку.
Витя говорил, что газетная работа заедает, не оставляя времени на литературу, что вот получит квартиру и из газеты уйдет
Сегодня Егорий, день Великомученика Георгия Победоносца.
Георгий холодный – и голодный – май. Георгий – Победоносец
23:30 Коля Модестов сказал, что материал получил, и он ему понравился. «Твой материал, как всегда, изюминка в номере. Молодец.» – Заключил Коля. И сообщил, что Рявкин из газеты ушел и вроде бы Башкова собирается уходить. Совсем газета обезлюдела.
В Окуловке встретил Наталью Александровну – Костину учительницу. Оказывается, она уже переехала в Висленев остров, живет в колхозном двухквартином доме, работает учительницей в местной малокомплектной школе. «Мама собирается строить дом прямо в лесу, там раньше хутор был, мамина родина.» «Но ведь это все дорого, Наталья Александровна, – сказал я, – да и хлопотно.»
«А, чего там, – беспечно ответила мне Наталья, – совсем недорого. Баню срубить стоит 350 рублей. А можно ведь и небольшой домик построить.»
7 мая 91 года
14:21 Сегодня мы званы к Зиминовым. Не хочется мне идти, но никуда не денешься – надо. Мишке исполняется 38 лет.
Вечером. Скучное и скудное застолье. Пресные, безвкусные салаты с душком, глупые разговоры… Грустно, будто присутствуешь на поминках старой дружбы. Все наши отношения отдают теперь душком ненатуральности и притворства
Миша опять обижался на весь белый свет, разорялся в адрес Вали Базановой и так вошел в эту обличительную роль, что с трудом остановился. Мы ему не препятствовали, молчали. И он в конце-концов понял, что занесло его не туда, переключился на более спокойные темы. Сидели мы, тяготясь и ужином и разговором, часа два и ушли с чувством облегчения и досады.
Вечером звонил Измайлов, сказал, что нужна информация об открытии памятника в Малой Вишере. Я пообещал сделать и отправить по почте.
В сегодняшнем номере моя статья из Мошенского «Весь изъян на крестьян». Вася Пилявский не выкинул из него ни слова и ни слова не добавил, за что я ему чрезвычайно благодарен.
8 мая 91 года
Во втором часу приехал Костя, похудевший после путешествий по Карелии. Оказывает, они там учились лазать по скалам, и он забирался и спускался со скалы с пятиэтажный дом. Ужас охватывает при одной мысли, что его туда занесло, что он лез на скалу, откуда люди кажутся маленькими. Правда, он говорил, что лезть туда страшновато, но в то же время уверял, что спускаться по страховочным веревкам – «кайф». Так и сказал. Походом он доволен. Говорил, что учились вязать морские узлы, он называл их, но я забыл. Что палатку ставили у озера, которое еще во льду и по утрам над ним стоит туман, что земли там почти нет, – не во что вбить кол для палатки, приходится прижимать концы камнями Говорили, что в июне собираются идти в поход по озерам на байдарках, а попозже – на Кавказ, на «единичку» – как он выразился. Что это такое, я толком не понял, кажется поход первой категории сложности.
Весь день корпел над полусотней строчек об открытии памятника. А чего ради? Сирина либо урежет до безобразия, либо сама левой ногой напишет, содрав фактуру с районной газеты
Никуда за день не вышел. Вторые сутки сижу добровольным затворником.
9 мая 91 года
1:45 Великий день. В Карлсхоросте подписан акт о капитуляции. Людям не до сна. В Берлине трещат выстрелы, ночь рассекают трассеры. А такая же, наверное, была ночь и пахло тополем, молодой травой и наверное гарью
Вечером Холодно. За весь день носа из дому не высунул. День ушел неизвестно на что. Читал, печатал на машинке, с Костей разговаривал. Говорили с ним о смысле жизни. Он спрашивал нашел ли я ответ на этот вопрос. Я сказал, что в общем-то нашел. Надо свою жизнь вкладывать в другую жизнь, в другие жизни, и тогда она никогда не иссякнет. Говорили о дневниках, о дружбе, об одиночестве людей, которым много дано от бога.
10 мая 91 года
Утром меня разбудил звонок. Я наспех оделся, кинулся к двери, но ключа у меня не было, я глянул в глазок – кто-то удалялся вниз по лестнице. Мне показалось, что это был высокий стройный человек в светлом плаще. Пока я бегал за ключом, пока открывал, никого уже не было. И все утро я гадал – кто же это мог быть? Кто?
Вечером приходил Володя Михайлов. Заговорили о журнале, который могли бы издавать, если бы были деньги и бумага. Размечтались: там будет все, что пропускают большие журналы: материалы по краеведению, вышедшие из употребления слова и обороты, частушки, стихи, воспоминания, судьбы людей и семейные хроники, проза местных авторов, архивные документы, травники, толкователи снова, приметы, суеверия, разная четовщина, небылицы… Володя стал прикидывать сколько нужно бумаги, если издавать журнал скромным форматом и тиражом тысяч в пять. Вышло – 6 тонн примерно. Володя сказал, что найти бумагу можно, да и деньги тоже, их можно взять у СП
На том мы и расстались.
День сегодня выдался солнечный, но я наблюдал его только из окна. Из дома не выбрался, да и охоты такой не имел. Перелопачивал опеченские материалы
«Яблоки сорок третьего…» вышли с обидными, хотя и небольшими сокращениями, которые, пожалуй, никто, кроме меня и не заметит.
11 мая 91 года
19:45 Перепечатал Опеченские материалы. Вышло 15 машинописных страниц.
Поздно ночью. Радио молчит почему-то. Написал три письма: Ульяне в Пермь, Сашке в Свердловск и Любе в Питер. Любу попросил узнать насчет обмена. Толку от этого, разумеется, мало, но чем черт не шутит.
Не о чем писать. Время прошло довольно нелепо. С Костей говорили мало. Только за обеденным столом, когда он без конца шутил, а мы без конца смеялись. Шутил он весьма удачно, в чувстве юмора ему не откажешь. И вообще он стал очень раскованным, находчивым молодым человеком приятной наружности. Никак не дашь ему этих 15 лет. Взрослый человек. Это-то меня и беспокоит: все у него необычайно рано. Ведь в сущности он кончает 8 класс, а кто я был в его годы – мальчишка, сосунок. В первый раз в жизни ездил с отцом в Москву и там он него не отходил ни на шаг. Сам еще ни на какую самостоятельность не был способен. А уж в отношениях с девочками, которые, конечно же, нравились мне, я был и вовсе салага: робок, стеснителен до абсурда. Мучился комплексами, видя в себе временами одно дурное, некрасивое, не верил, что могу кому-то понравиться. У него, похоже, этого нет. И слава богу, но как еще рано нырять в этот омут с головой…
12 мая 91 года
1:40 Утром собираюсь проводить Костю, передать по телефону информацию, в редакцию зайти, в книжный магазин
Екатерина Васильевна Арцимович (Толстая) жена тульского губернатора М.В.Арцимовича, оставила мужа и 6 (шестерых!) детей вышла замуж за Андрея Львовича Толстого (1877-1916 г.г.) и в течение 8 лет была его женой. Вышла замуж по страстной любви.
Воспоминания начала писать в 82 года 17.06.1957 года. Она была второй женой после…
{Записи о Е.В.Арцимович}
20:20 В книжном привоз: Лукиан, Сенека, Генрих Сенкевич, Пастернак… Книг набрал почти на сорок рублей. Дешевле пятерки почти ничего не стоит. Народу было не особенно много.
Ходил в баню. Встретил там соседа с верхних этажей, кажется, Гамалетдинов его фамилия. Он работает у Омарова в малом сельхозпредприятии «Оксочи». Обижался, что на 23 человека списочного состава 8 человек омаровская родня. Главный бухгалтер – жена. Три снабженца из родственников. Жена появляется раз в месяц, Омаров раз в неделю. «Дела брошены на меня, а я строитель, 25 лет на стройках, строителем и устраивался, да вот пришлось всем заниматься.
Никто ни черта не делает, только деньги получать, а я за все отдуваюсь. Привезли 2 тысячи (?) банок компота из персиков (или абрикосов?) привезли с Удмуртии по 93 копейки, а продают по шесть с полтиной. Их почти никто не берет – дорого, да и банки какие-то подозрительные, пришли ржавые. Бабка одна купила, говорит: открыла, а он как рванет. Разберемся, говорю, бабушка, это не моя вина. Процентов-то всего продали. Остальное стоит. Мясо продавали сначала по 13 рублей, а потом и по пятерке за килограмм. Молоко санэпедстанция запретила продавать, оно у нас сразу с фермы, без проверки на молокозаводе шло…»
13 мая 91 года
Два часа ночи. Отремонтировал сумку. Собираюсь в дорогу. Поеду в Опеченский Посад.
«С 1975 года в Новг.области перестало существовать более 500 населенных пунктов. Многие состоят из 5-10 дворов и находятся на грани вымирания»
(«Новг. правда» от 31.08.89)
10:25 Электричка на Окуловку. Люди все больше похожи на трудолюбивых муравьев. Все что-нибудь тащат. Рюкзаки, баулы, сидоры, сумки на колесиках, похожие на станковые пулеметы «Максим», авоськи, портфели, чемоданы… Бегут, торопятся, сердешные, из последних сил. Электричка, оказывается, идет в 11:20. Вот почему она так подозрительно пуста. А с чего я решил, что она уходит в 10:20?
11:20 Сбегал в книжный. Там уйма хороших книг. Купил еще две: «Русский магазин» Волоскина и сборник публицистический о России. Книги, заплатив за них, оставил у Лены.
Иван Петрович. Боровенка. Объемистый портфель из любой пряжи. Образцы цветов и оттенков. Помятая шляпа, грубой работы ботинки. Свитера «летучая мышь». «Кому свитера? Вяжу свитера, любые. Чулочной вязки. Патент. Завтра поеду отчитываться в Райфо, в Окуловку. «Дорого за патент?» «С меня дорого не берут» Лесная, 5 Алейников Иван Петр. Инв. Отеч.войны II гр. В свитера, пуловеры, кофты. 3й год. Устаю. Особенно много не надо. Жена в Л-де. Вяжу там. Заказы принимаю. «Лет.мышь» ф-ма модели. Поперечное вязание
Слесарь в строит. упр. у гл. мех. костюм черный. Достать 24 трест электр. плиты домание. «Если бы (слово неразб.) завоевали города, то ишак бы завоевал весь мир» Госнаб. Паспорт получал Кронштате, жил в Кронштате, на тер. 805 кабинет. С полвагона. (Слово неразб.) . Я рабочий, мне нечего терять. 2 тыс. эл. плит, чтобы сдать дома.
Армейский сидор, вещмешок.
«Слово-олово» Молодой человек, в шахматы играете»?
Осколок в пр. легком, позвоночник 4 осколка в левой руке 18 штук. В сыром месте беспокоит
Купил вяз. машину. «4 вечера на курсах позанимался, бросил. 76 лет. Бросил работу. Дочь хор. зять отлич невестка хор.
{Заметки на разные темы, возможно из передачи или газет}
Опеченский Посад. Вечером. Вот я и дома
Интересный мне попался попутчик – Иван Петрович Алейников. До Боровичей он развлекал меня своими рассказами о своей, по всей видимости бурной, жизни.
В Окуловке на автобус я уже опоздал. Доехал до перекрестка и минут через 10 меня подобрал желтый расхлебанный «уазик». Молодой человек с усиками. Он все посматривал на часы, оказался прорабом Боровичского стройтреста, который строит жилье в Парфине и школу в Окуловке. «Три готовых дома стоят. Не сдать из-за сантехники. – Жаловался он. – Шаром покати, нигде ничего нет. Можно найти только прямым обменом: баш на баш. А что мы можем дать?»
Сегодня памятный день. 22 года назад я отправлялся в армию. День был серенький, подступали черемуховые холода и мне в моем вельветовом пиджачишке, который я так и не отправил домой, было зябко.
14 мая 91 года
1:45 Коты носятся по чердаку, как черти, спать хочу. Прораб довез меня до Ленинградской, оттуда я доехал до Веселого и пешочком заспешил на Парковую, надеясь захватить Перелучский автобус. Увы, его так и не было. Я встретил на остановку соседку Маню Блохину и Гену Иванова – худенького, изможденного в драном узеньком пиджачишке, давно ему обмалившемся… Мы разговорились о делах. Судя по всему, они у Гены отнюдь не лучезарны. «Нет дисковой бороны, плуга, лущильника… За семенами, не дождавшись обещанной машины, ездил в Новгород с рюкзачком. Рейсовым автобусом. Решил посеять немного льна. Пока на пробу, а там видно будет. Деньги, полученные от спонсора, вышли. А тут подошли платежи за землю, за технику, за услуги. Надеялся получить хотя бы тысяч 10 от обещанного миллиарда – но никто об этих деньгах не слышал.»
Но Гена не унывает. Глядя на свои разбитые, с въевшейся в поры соляркой, руки, говорит задумчиво, что обратно в чиновники ни за что не пойдет, что хватил свободы и другой жизни ему не надо, «Я теперь хоть сплю хорошо, иногда и без сновидений, а ведь раньше без валидола не засыпал. Месяц отлежал в больнице с вегето-сосудистой дистонией. Прочитал тут недавно на сон грядущий сказки Салтыкова-Щедрина «Коне..»(слово неразб.) «Вот уж точно про нас. Поле необъятное, никогда его не вспахать, сил нет. И стоит он бедный, чуть не падая от усталости»
Вид и Гены был болезненный, он беспрерывно кашлял, и я подумал, что вот надорвется он на своей работе и все прахом пойдет. И … гектаров земли снова зарастут ольхой, осиной.
«Вот вижу в лесу глухом груду замшелых камней, собранных в кучу, и думаю, что было здесь когда-то поле, в которое вбито столько труда, столько пролито пота…» Ведь каждая десятина земли бралась в наших скудных подзолистых местах с боем, отвоевывалась от леса и снова надо, как древним землепашцам, начинать с подсечного земледелия
Провожал Наташу. Дождь идет. Чтобы не вымокнуть, шел в маминой косынке от плаща.
? Недавно в Посаде со двора украли телку. Зарезали, мясо увезли, а голову и шкуру закопали.
15 мая 91 года
12:35 Боровичи. Добираюсь крайне неудачно. Утром за мной никто не заехал, зря вчера понадеялся. Возникла надежда уехать с прогрессовской машиной, но и она оказалась напрасной. Пошли с Наташей на автобусную остановку, и тут нам повезло: Витя Пестрецов, исхудавший, постаревший, возвращался на «каблучке» домой. Он и довез меня до автостанции.
Купил билеты на 12:30. Автобуса дожидаюсь на скамейке. Холодно, неуютно, тревожно, как в ту весну шестьдесят девятого года, когда я отправился в армию. Также было тоскливо, безрадостно, так же ныла душа в тяжелых предчувствиях, также одиноко было ей в этом неласковом мире… И дождь навевал не светлую элегическую грусть, а нагонял тяжелую хмельную хандру.
14:00 Окуловка. Заплеванный вагон с мутными стеклами. Ветхие старушонки с сумками и кошелками. Забил и унижен русский народ. Ничего не нажили они за свою жизнь, кроме старости и болезней. Ездили бабушки за пайком в райцентр.
Вчера приходил ко мне Володя Глездунов. Рассказывал, как поставлена у него работа в малом предприятии «Плодородие», которое в просторечие кличут торфоболотом или Тухуном. «Они у меня не посидят. Машины я пустил на заработки. Деньги зря не трачу. Хочешь заработать, – поезжай в командировочку. Не хочешь – иди гуляй.» Был он слегка выпивши, – привез дочку из Баку, говорил чуть заплетаясь и перескакивая с пятого на десятое. Фотокарточки церкви Успенской и Покровской показывал, старинные открытки с видами Посада, пожелтевшие фотокарточки с размытым изображением. На них, однако, видно какие ухоженным и чистым был Посад, в каком порядке содержалась набережная
Написать книгу не так и сложно. Я думаю, что вполне справился бы с такой задачей.
Вечером. М.Вишера. Сегодня 100 лет со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова.
16 мая 91 года
Новгород встретил меня неласково. Было ветрено и хмуро, а на душе сумрачно, как это часто бывает в пору цветения черемухи, а потом – сирени. Я было пожалел, что оделся так легко – в зеленой куртке, подбитой ветром, недаром она так и называется «ветровка». Но застегнув ее на все кнопки и поглубже засунув руки в карманы, я почувствовал свою автономность и воспрял духом.
В редакции настроение мое поспешили сбить. Нарышкин подлил яду, напомнив, что я два месяца делаю материал из Лопотня, Киселев ни с того, ни с сего накинулся: «Ты почему не пишешь?» Я даже рассердился: «Как это не пишу? Вы что газету не читаете? Через номер мой материал» «Информации больше шли,» – посоветовал К.Н. и отправился на обед. Разозлили меня и завели, сбили с мирного настроя и на летучке я неожиданно для всех показал зубы, сказав, что с возобновлением собкоровского корпуса возникла и модная тема – во всех смертных грехах обвинять собкоров.
{Вклейка из календаря «Прогноз на май»}
17 мая 91 года
23:50 Малая Вишера. Костя заболел. Кашель его душит, насморк рвет, глаза слезятся, на щеках зловеще играет нездоровый румянец. Я съездил в лицей, нашёл его в учебном корпусе и мы отправились через весь город пешком. Зашел в аптеку, купил таблеток термингидрата от кашля, заплатил за лицей в сберкассе на улице Желябова… В кулинарии на Советской встретили Вадика Цветкова…. Сели за столик в углу. Вадим сразу захватил инициативу разговора в свои руки и тут же, узнав что Костя лицеист, рассказал, что в лицей он провалился по причине скользких отношений с кем-то из приемной комиссии. «Я ведь со своей дражайшей супругой в разводе, – говорил он тоном театральным и манерным. – И теперь свободен как ветер в поле.»
18 мая 91 года
Костя заболел крепко. Насморк не проходит, дышит тяжело с астматическим свистом. Люда лечит его и таблетками и травами, но до выздоровления еще далеко.
Тепло. Ходили в город, было даже жарко. Зашли в книжный. Купил «Русскую бытовую повесть XV-XVII веков». 7 рублей стоит книжица, которая совсем недавно продавалась бы за два полтиною, не дороже.
Вечером посмотрели с Людой «Моонзунд», поставленный по сценарию неутомимого Эдуарда Володарского. Две серии. Почти 3 часа.
Вечером читал Косте Шукшина «Артист Федор Грай» и «Дебил»
Листал свой дневник, наткнулся в 17 тетради (самой толстой) на бесхитростный рассказ Володи Евдокимова о смерти матери и чуть не заплакал, – так резанула по сердцу эта лаконичность, неуклюжесть слога… «Вошел в покойницкую, а она (мать) лежит на полу простыней закрыта. Увидел ей, да как заревел. Слезы. Плачу… Трясусь весь… Сразу вспомнил, как она меня «желанный ты мой сыночек» называла. Я то, дурак, как скажет она так, бегом от нее – такой дикий был. Стеснялся этого всего. Сейчас бы не убежал, да вот матушки нету.»
Потом я не плакал. И на похоронах, и на поминках. Глаза сухие были. Наверно тогда все слезы вышли»
Разве выдумаешь так?
19 мая 91 года
1:15 В Новгороде. Уходил от Гриши уже в одиннадцатом часу. Напротив дворца профсоюзов стояла на краю тротуара девочке лет семи-восьми, не решаясь перейти через дорогу. Машины неслись по Псковской во весь опор. Я подошел, и черт меня дернул помочь девочке перейти. Легонько держа её за плечо, смотрел почему-то не налево, а направо. Только что улица была пуста. И вдруг, на середине дороги, визг тормозов – «Москвич» останавливается у самых ног девочки. Мы – назад, шофер покрутил пальцем у виска. Я развел руками. Девочка напугалась, но молчала, ни слова мне не сказав. Какая-то женщина укоризненно покачав головой упрекнула: «Ну что, жизнь себе хотели сократить?» Мне стало невыносимо стыдно за себя и страшно за девочку… Она пошла своим путем, избегая меня даже взглядом. А я, мучаясь от стыда и страха, шёл и думал, что нельзя даже в благодеянии терять ответственность. «Не берись, если не уверен, что поможешь, не суйся, не умея делать добро.» – корил я себя. А девочка, тем временем, перебежала дорогу и быстрым напуганным шагом пошла к валу. Я оглянулся: она вприпрыжку бежала по земляному гребню городского вала по направлению к новому базару.
И мне почему-то подумалось: «Вот опять Господь остерег меня, спас доверившегося мне ребенка, еще раз предупредив, что нет ничего случайного на земле, что за все надо отвечать.»
А может эта молчаливая странная девочка с косичками – моя судьба?
Пишу совершеннейший бред. Отупел от сидения в стенах.
21:15 18 мая 1896 года. Коронация Николая II. Сторублевые выигрышные билеты в игрушках и подарках. Гул голосов. Детей поднимал и они бежали по головам
Приходил Володя Михайлов. Говорили о будущем журнале
20 мая 91 года
23:00 Приходил Зиминов с забавным пёсиком Чипом. Маленький неугомонный бутуз грыз куриные кости, лаял на Люду, требую у нее мяса
«Орфей и Эвредика Глюка… Костя записывает кассету Ире в подарок. Она звала его на свой день рождения 26 мая, в Троицу. Вчера она была у нас.
21 мая 91 года
22:15 Весь вчерашний день потратил на поиски материала для разворота к празднику славянской письменности.
Сегодня в Индии убили Раджива Ганди. Взорвалась бомба, когда он шёл к трибуне, собираясь выступать перед избирателями. Запах пороховой гари, грохот, крик, огонь и куски человеческого мяса. Как жесток мир.
Чувствую себя больным. Горло першит, в теле сухой ознобливый жар и противная слабость Зелень поднялась и загустела. Трава – хоть косой коси. Цветут одуванчики, сирень наливается фиолетовой тяжестью. Черемуха роняет белые, тронутые ржавчиной увядания лепестки, яблони забелели в огородах… Маетно, угрюмо в природе С утра шел дождь, было холодно, сыро, не хотелось никуда идти Тело ломала болезнь, голова была тяжелой, будто с похмелья.
Сходил в редакцию. Ночью в гараж залезли по всей видимости подростки, разгромили там все, сняли с машин задние и лобовые стекла, украли радиоприемники, зеркала. Миша по сему поводу разразился унылой тирадой. Валя приняла мои листки и попросила написать преамбулу в несколько строк. Сидел и долбил на машинке небольшое время.
Мыли, такие стройные в дороге, едва садишься за стол, тускнеют, лишаются всякого смысла, деревенеют.
22 мая 91 года
2:05 Утром приедет Саша Кочевник на своей английской машине. Он просил купить ему полированную посуду на нашем стекольном заводе. Сегодня бегал туда к Тамаре Николаевне Николаевой, она по старой дружбе с посудой этой помогла. 38 рублей без 20 копеек стоят теперь два набора, вдвое больше против обыкновенного.
Валино откровение. «Я могу, ты не смейся, любого в пределах района возвысить или смешать грязью. Кого захочу, того и будут выбирать в президенты. И все это будет зависеть от одного человека, от меня.»
23 мая 91 года
14:00 Устал, ездивши с Кочевником, и рано уснул. О впечатлениях дня напишу потом. Были на стекольном заводе в Большой Вишере, были в Борке у Гусевых, на Мстинском мосту… И везде разговоры. Устаю от Сашиной деловитости, от его жесткой хватки. Мы совершенно разные люди. В разговорах с разными людьми он откровенно блефует, мне бывает неудобно за него.
24 мая 91 года
18:05 Праздник славянской письменности и культуры, к которому руку приложил и Володя Михайлов. Он составлял формулировку постановления Президиума Верховного Совета. С этих нескольких строчек все и закрутилось.
Дождь барабанит по стеклу. Небольшая осиновая рощица, разросшаяся вокруг большой осины, заслоняет надоевший до икоты железнодорожный пейзаж. Дождь припустил сильнее, заливает окно, превращая видимое пространство в прозрачную акварель с неявственными, размытыми, очертаниями жидкой весенней зелени.
Чихаю, кашляю, глаза слезятся, в голове тягучий туман. Таким полубольным явился сперва в книжный магазин, а потом в редакцию. Книжный меня разорил, страшно подсчитывать, но выхлестнул я, как минимум, восемьдесят рублей. Один только Плутарх в 2х томах обошелся мне в 20 без малого рублей. А там еще Верещагин, Эразм Роттердамский, Гофман, Марина Цветаева, Мопассан, сборник Восточной поэтической классики, русский сонет серебряного века… Прикую себя к машинке и отработаю все до копейки.
Раджива Ганди взорвали живой бомбой. Женщина-смертница несла на себе огромной силы заряд и взорвала его, когда подавала Радживу, в полупоклоне, цветы. Он нее почти ничего не осталось, нашли на месте взрыва оплавившиеся проводки и детали от батарейки.
Василий Яковлевич звонил утром. Начал, как водится, с упрёков: «Почему ничего не шлёшь? С 5го мая ничего в тетради не отмечено. Я не выдержал, взорвался: «Да что это, Василий Яковлевич, за ерунда! Без трех собкоров газета встала. Я вам не мальчик, чтобы отчитывать меня по всякому поводу.» Расходился не на шутку. Еле остыл. Как раз перед этим звонил Володя Дмитриев, предлагал работать в «Новгородских» ведомостях, обещать похлопотать насчет переезда в Новгород. Может действительно перейти, плюнуть на «Новгородскую правду» с компанией выживших из ума борзописцев?
25 мая 91 года
23:35 Свалился-таки. Сегодня еле встал, еле добил начатый вчера авторский материал, – чистой воды отписка, если пришел в себя. В голове вязкий дурман, уши будто ватой заткнуты, глаза слезятся, левый висок раскалывается… Решил не мучить себя и сходить в поликлинику.
Марина Петровна Савинова долго меня выслушивала, ничего, впрочем, в легких не обнаружила, долго расспрашивала на что я жалуюсь, старательно записывая в разбухшую мед.карту мои жалобы. Больничный выписала с диагнозом «ВГД по гипертоническому типу», давление у меня опять поднялось до 160 на 100.
26 мая 91 года
23:45 Троица. Погода хмурая хотя и без дождя.
Взялся перечитывать после Кости «Мастера и Маргариту» Понтий Пилат страдал оказывается ужасной болезнью гемикранией, при которой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасения. Вот и я, как прокуратор иудеи, мучился той же хворью гемикранией, а проще – мигренью.
Сердце болит. Колет в самую середину. Пью капли, валидол держу под языком. Все равно колет. А общее состояние, слава богу, получше. Таблетки, наверное, помогли. Насморк прошел, голова просветлела.
Отправил еще один авторский материал и еще одну информацию. Люда отнесла конверт на почту.
27 мая 91 года
0:50 Костя так и дохает на весь дом. Что это у него такое? Неужели аллергия.
23:15 Звонили Косте в лицей.
День прошел без склада. Утром проводил Костю, погода хмурилась, холодно было даже в белой, на подкладках, куртке. Я дождался отправления
Весь день лил проливной дождь. Ходил в баню железнодорожную. Еле вымылся – так устал.
Весна была тогда теплой не в пример нынешней
28 мая 91 года
3:00 Подшивал газеты, делал вырезки. Утром пойду провожать Люду на электричку.
18:15 Звонил Саша Волков. «Разбирал свои старые бумаги, наткнулся на твоё письмо, растрогался и решил тебе позвонить» Саша не унывает – весел, боек на язык. «Сашке два года, живу, размножаюсь. В Москве бываю часто, к Бондареву захожу, я с ним запросто, с Бондарчуком знаком… Где ты пропадаешь? Я тебе весь день звоню.»
Получил из «Сельской жизни» 52 рубля с копейками за «Живую память» Деньги пришлись очень кстати. Из родной конторы прислали всего 60 рублей. В такую сумму оценили мое майское радение
29 мая 91 года
Костя приехал. Диктант написал на «четверку» – 4/4. Больной по-прежнему. Лучше ему не стало. Кашель душит его, не дает никакой жизни.
30 мая 91 года
Собирался ложиться, да вспомнил, что дневник сегодня не раскрывал, сел за стол и потихоньку размаялся. Ходил к доктору. В поликлинике по причине хорошей погоды не было уже ни души. Марина Петровна принимала с пожилой сонной медсестрой, сидевшей в своем углу без всякой нужды. Она заставила меня раздеться и снова старательно послушала, заставив повернуться «спиночкой» – поразительно, как любят врачи коверкать слова, приделывая к ним совершенно некстати уменьшительные суффиксы! Ничего в моих легкий обнаружено не было. Давление оказалось 145/95. «Великовато для вас» – нахмурилась.
Болеть мне позволено до 1 июня. Первого утром явиться к любому врачу и закрыть скорбный лист треугольной печатью и подписью.
Сирень наконец-то стала зацветать. Тепло и солнечно, но пока что, к счастью, не жарко.
31 мая 91 года
1:35 Некогда присесть. Все бегом, все галопом. Понимаю теперь Люду: какой это изнурительно неблагодарный труд домашний…
Сбегал в редакцию, так просидел часа полтора, рассказывал Вале как в эту пору 22 назад уходил в армию, какая тоска глодала тогда моё сердце, какая жадность к жизни пробивалась сквозь нее, как впитывалось в память все, что тогда меня окружало: запах армейского обмундирования, гулкая пустота холодной бани, влезли мы в необмятое, пахнущее блокгаузом, хэбэ… Впрочем, все это лирика, неуместная в поздний час.
Купил четыре помидорины, по рублю за каждую, – 10, 70 за килограмм. Три уже скормил Косте, четвертую – разрежу ему на завтрак. Дороговизна ужасная. Три сдобные булочки – рубль. А они размером с детский кулачок. При мне сморщенная вытертая бабушка, вытряхнув из кошелька все медную наличность протянула вместо недостающих 2 копеек и сам кошелек сморщенный, растрескавшийся… «Возьми, доча, хоть кошелек, нету у меня больше денег» Меня так и полоснуло по сердцу от жалости и тоски. Ну, до чего обобрана и унижена родная моя земля раз таким старухам не на что больше надеяться. В который раз государство выезжает на них, кладя их бедные нищие судьбы на алтарь политической демагогии. Сначала у них украли детство, потом отобрали молодость, запрягли в нескончаемую работу, до срока состарившую их, лишившую женской сути
Ложусь спать. Два часа ночи. В шесть надо встать, накормить Костю, проводить на автобус.
11:45 С шести утра на ногах. Еле встал. Тяжесть в затылке, ломота в костях… Поджарил Косте картошку, чаю согрел, сделал массаж, напичкал его напоследок травами. Он раскашлялся (мокрота повалили) и кашлял всю дорогу пока мы шли к автостанции. Утренняя прохлада, запах сирени, мокрой огородной земли
Ночью наверное был дождь, асфальт блестел мелкими, не успевшими высохнуть лужицами
Народу на автобус было много
Я ничего не хочу выдумывать в этой книге. Какой она будет, я не знаю