1 сентября 90 года
0:55 Новгород. Весь день как в аду кипим, с Костей. С автобуса в редакцию, оттуда – в лицей. С Женей Смирновым съездил в универмаг за фототоварами. Вернулись, к Жене зашел Костя. Попили у него чаю с медом. Костя завалил Женю вопросами о технике съемки. О том же вечером он пытал Кочевника, у которого мы гостевали около восьми вечера. В Лицей вернулись уже в потемках, обе двери были закрыты. Долго стучали, наконец откликнулся то ли парнишка – воспитатель, то ли учитель. «Ничего страшного» – ответил от на мое извинительное оправдание. А я уже в совершенной темноте вернулся к Грише, где пишу сие.
Завтра, т.е. уже сегодня, лицеистов будет поздравлять около памятника тысячелетию России митрополит Новгородский и Старорусский отец Лев благословит их на благое дело.
20:40 Новгород Московский поезд. Ну вот и всё: отплыл наш сын в самостоятельное. Грустно. Но сердце камень. Проводил его из театра до лицея. Он был рассеян, отвечал односложно. А мне плакать хотелось, глядя на него. Мы шли пешком через парк, где столько раз ходили с Людой, особенно в пору ее беременности. Как быстро меняется жизнь как стремительно заходит она по второму кругу, отводя нам роль ведомых, а не ведущих. В сущности мы вкладывали свою жизнь в другую, как капитал под большие проценты и она продолжается, покуда это условие соблюдается. Я хорошо помню как тяжело и неуютно было мне, когда вот так же, как он, оставался совсем одиноким.
К тому же, когда мы подходили к Лицею, туда подкатил милицейский «уазик» и на пацанов, сидевших на скамейке, довольно, впрочем, мирно, набросились с руганью милиционеры – два молодых сержанта. Мы попрощались с Костей и он побежал в спальный корпус. Неприятное это событие вызвало неприятный осадок, тревожно стало за Костю.
Утром к памятнику «Тысячелетию России» я опоздал. Народу вокруг было немного. Лицеисты, родители, учителя, местное начальство…
22:50 Чудово. Поспал немного, но ничего, кроме головной боли, этим не добился. Сердце ноет. Боязно за Костю и, как бы я не храбрился, факт остается фактом: он там в одиночестве и это не дает мне покоя. Молю Бога, чтобы все было хорошо, чтобы люди моему сыну попадались только добрые и хорошие, чтобы не копилось вокруг него зла и недоброжелательства… Дай Бог, чтоб мольбы мои были услышаны.
Ничего особенного у памятника «Тысячелетию России» не было. И все же в том, что напутствовали и благословляли лицеистов не на площади перед обкомом, а у решетки памятника, символизирующего тысячелетнюю историю российскую было нечто одновременно простое и величественное. Батюшка (кто он, не знаю, заболтался с Володей, не расслышал) в поношенной лиловой рясе, облегающей его осанистую фигуру, говорил о величии России, о былом ее могуществе, о том, что крепло и росло оно человеческим разумом
Однако, я сбиваюсь на газетный стиль, загоняющий мое восприятие в угол. А я чувствовал себя скованно, искал в толпе Костину белую куртку, мелькавшую то здесь, то там, – он бегал с фотоаппаратом, снимал, никого не смущаясь. Ветер с Волхова дул сырой и холодный.
2 сентября 90 года
21:40 «Страсти по Матфею».
Поздно проснулся, долго очухивался от тяжёлого мучительного сна, пребывая в подавленном настроении. За день никуда не вышел, но ничего и не успел. Разбирал, накопившиеся за отпуск, газеты, читал все подряд, отчего голова окончательно отяжелела и заболел левый висок. Лег полежать и проспал часа два кряду. Нечем хвалиться.
В Новгороде встретился с Виталиком Цветковым, был у него в гостях на улице Свободы. Сын Леня, собака Тася какой-то редкостной породы, купленная щенком за 600 рублей. Библия. Книги на английском языке. Фотографии с первого стройотряда… Виталик сильно изменился, стал совершенно другим, непохожим на прежнего себя человеком
Вечером были с Володей Михайловым и с ним в театре. Костя, никого не смущаясь, фотографировал, прицеливаясь на сцену с разных точек, ходил вдоль рампы с Женей и Виталиком, снимавшим представление на видеопленку.
3 сентября 90 года
21:15 День просидел дома, звонил во все концы насчет обмена. Ничего пока определенного.
Глупый разговор с Мишкой, уже на ночь глядя. Ничего он не понимает и не желает понимать. Говорить и спорить с ним о чем-либо действительно серьезном невозможно.
Может быть и я в этом виноват, заводясь с полоборота, на его бредни? Может быть. Но о чем можно говорить, если меня бесит его безаппеляционность, а его оскорбляет моя нервозность? Это не разговор, это обоюдная глупость, а посему надо кончать с такими разговорами, к добру они не приведут.
А дружбе нашей, похоже, приходит конец. Увы, это так. И надо разойтись спокойно, без обоюдных претензий и обид.
…
Жизнь опостылела мне, все идет не так, все кувырком и я ничего не могу изменить.
4 сентября 90 года
0:40 Виноват я, конечно, перед Сашкой, перед Мариной… Да перед кем не виноват? Одному недодал теплоты и человеческого внимания, к другому был резок и несправедлив. И так со всеми. Что за окаянных характер?
Тяжко мне, и пожаловаться некому. Душа изнылась за Костю, теперь вот еще за Сашку. Что будет? Неужели не хватит у меня сил помочь всем? «Стяжи мир в душе своей и тысячи вокруг тебя спасутся» – так, кажется, говорил церковный философ Серафим Саровский?
Жизнь у меня разодралась на части. Расколола её смерть Коли Лаврова и никак мне не собрать осколки собственного бытия, никак не восстановить жизнь и душу.
14:00 Опеченский Посад. Береза моя почти облетела, сквозь ее поредевшую крону видная вся улица, унылая и безлюдная в этот пасмурный, холодный день. Букет, состоящий из синих колокольчиков (горчавки обыкновенной), ромашки и вереска, не повял, дождался меня, и по-прежнему таинственная лесная синь и тонкий запах последний осенних цветов будоражит воображение, напоминая о шорохе падающего листа, студеном и терпком воздухе болот, о крике журавлей над чахлым, покривленным сосняком…
Дома тихо. Стучат неторопливые стенные часы, давно потерявшие способность к бою, наполнявшему дом гулкими хрипловатыми ударами. Мама еще на работе. Наташи нет, зашел к ней в библиотеку – закрыто. Попил чаю с Тоней, рассеянно отвечая на её глупые вопросы.
Доехал в общем-то благополучно, если не считать того, что на электричку впрыгнул в последнюю минуту, а до Посада добирался на перекладных. Опеченского автобуса не было, доехал до Ровного, с полчаса дрог на холодном ветру, пошел пешком и тут меня подобрал Васька Петров, точнее не он, а его сотоварищ по «Сельхозхимии», Васька, как и я, ехал пассажиром.
5 сентября 90 года
1:00 Проводил Наташу. Дождь мелкий, невесомый висит в сыром зыбком воздухе. Ветер шуршит тревожно, диковато, будто крадется.
11:55 Идея распада противостоит идее патриотизма. Гибельный путь. (Леонид Бородин)
Идея дома. Дом в душе, в сердце человека, дом все, что дорого и близко , дом – земля, прошлое, настоящее, будущее. «Родина человека не только место, но и время»
Дождь льет целый день. Просидел у Наташи в библиотеке. Она все еще не сдала свои книги.
Неужели для того, чтобы построить надо все изломать, изуродовать, испортить, превратив цветущих клочок земли вокруг стройки в помойку мусорную яму?
6 сентября 90 года
Сегодня первый за последнее время более-менее подходящий день. Дождь поморосил немного и перестал. Но было холодно, ветрено. На берегу ветер трепал полуоблетевшие березы.
Павла Егоровича и его вечно пьяненького напарника, разъезжающего вместе с ним на лошади в рессорной телеге, зовут Чук и Гек
Ходил в библиотеку, набрал книг по философии и русской истории. Читать вот только некогда – завтра уеду.
Костя ехал в автобусе с Павловой Наташей. По телефону я его не узнал, спросил: «Это квартира Светловой?» Мужской голос отвечает: «Да» «Позовите пожалуйста Люду» «Папа, а с Костей не желаешь поговорить?» Я засмеялся.
Люда приехала раньше, на шестичасовом.
{Вклейка из записной книжки}
18:05 Ветер клонит сухие желтые травы. Не красные головки подосиновиков мелькают в пожухлой траве, а консервные банки из-под мелкого частика, старые резиновые сапоги, ржавые ведра и дырявые кастрюли.
Переполненная лохань старой мелиоративной канавы. Листья живописно приклеились к темной, чайных оттенков, болотной воде
Мхи и лишайники, прелая прошлогодняя листва, сосновые шишки, мелкая древесная труха…
Обглоданная слизнем шляпка подберезовика
Медью и золотом застланы изумрудные мхи.
20:05 И вдруг одиночеством и печалью окатит с низкого хмурого неба тоскливый, надрывающий душу крик журавлей. И то ли от тоски, то ли от багульника заноет вдруг сердце, заболит душа за всех, кто дорог тебе и мил.
Думаю о Косте. Как он там, в дороге? Люда наверное уже в Мошенском, а он скорее всего подъезжает к Боровичам
{Вклейка из записной книжки}
Вечером ходил в лес. Вернулся уже поздно, в десятом часу. Сосенки, крушину и вересину посадить не успел, оставил мокнуть в канаве.
Журавли.
7 сентября 90 года
3:05 Не сплю, а надо бы давно видеть десятый сон. Утром собираюсь в Мошенское, копать картошку.
«Страх и надежда – злейшие враги человечества»
= Гете =
Мошенское. Доехал без приключений. Успел на ровенский (опеченского не было), успел на устрецкий в час десять и в третьем часу был на месте. Люда с Костей копали картошку. Я пообедал и тоже вышел на огород. Выкопал до вечера три борозд. Саша немного помог. На огороде были до темноты. Земля после дождей раскисла, картошку приходилось очищать от грязи руками, каждый клубешок с ладошки на ладошку перекидывать. Устал, как собака. Ночью ходили с Сашей на речку, я намылся с ног до головы и нагишом нырнул в речку. Вода обожгла, перехватила дыхание. Но вылез на скользкий косо стоящий плот и сделалось мне тепло, будто из бани вышел.
Костя неприметно меняется. И это короткая неделя изменила в чем-то его характер, манеры и даже мысли. Он стал более раскованным, простым и общительным. Легко, без боязни и ненужного пиитета говорит об учителях, довольно метко характеризуя каждого. Физкультуру у них ведет … человек, который говорит «туризьм», «коммунизьм» Костя его хвалит, как дельного толкового учителя. Он записался к нему на секцию «атлетизьма»
Хватил Женю, то бишь Евгения Дмитриевича, за его умение в двух словах объяснить самое сложно, за спокойствие, незлобливость и увлеченность такими разными вещами, как фотография, радиотехника и литература.
8 сентября 90 года
С историчкой, самой молодой учительницей из всей учительской компании, Костя спорит и удивляется себе, что в общем-то свободно находит аргументы в споре. Фамилия ее Амосова, она только что окончила институт, ей всего-навсего 22 года.
Английский ведет Лизавета (Елизавета Леонидовна Цветкова, миссис Лиза). Здесь Костя чувствует свою слабость. Но Лиза, кажется, неплохая учительница, она дала всем адреса американских подростков, Косте досталась кудрявая черноволосая девица из Рочестера, завяжется переписка, возникнет интерес к языку… А без этого ничего не сделаешь, ничего не выучишь.
Воспитательницей у них эти полгода будет Моника из Билефельда. Это тоже неплохо.. Она хоть и немка, но хорошо говорит по-английски.
Выкопали сегодня почти всю картошку. Осталось две с половиной борозды. Это мой удел. Люда с Костей уезжают в девять часов на Новгородском автобусе. Я поеду в понедельник.
Мылись в бане у Куликовых. Крепко напарил Костю, сполоснул водой с травами, заваренными наспех. Три раза я залезал в воду, плавать не решился, – плескался около плота, да и то одной минутой.
Вчера купили для Люды осенние сапоги за 112 рублей. Валя Тараскина (они с Толей приехали копать картошку) одобрила покупку. Заходила она рано утро, я еще спал.
9 сентября 90 года
11:35 Люда с Костей уехали. Сильно болит голова. Глаза красные, как у кролика. … Таковы итоги сельхозработ на тещином огороде. Пойду доделаю то, что вчера не успел. Погода сегодня хорошая. Солнце. Надолго ли? Вчера до обеда тоже было безоблачно и ясно, а потом наползла туча и пошел дождь.
10 сентября 90 года
0:30 Дважды сходил за водой на колонку. Ночь на удивление тихая и теплая. Тишина такая, что жаль нарушать её скрипом ведра и топотом сапог. Флоксы, на которые днем и внимания не обращаешь, ночью обдают волной тягучего приторного запаха, напоминающего дешевый одеколон, каким в парикмахерских поливают сверх всякой меры.
Картошку докопал, убрал тину. А.И. весь день перебирала картофельные горы. Осталось и на завтра.
Сходил в баню. Народу было много. Военком Владимир Васильевич Баронов … сказал: «В.П. Не хотите дам вам сюжет?» «Что ж, извольте» – сказал я.
– Так вот. В Дроблине живут 5 старушек – пенсионерок. Они, кстати, просили привезти им корреспондента, рассказать про свою жизнь хотят. Живут они друг за друга держась. Лошадь, ей уже лет 20, берут по очереди, кому надо, как при коммунизме. На лето туда приезжают дачники. Они каждый сам по себе, обособленно. Так вот. Ловили там рыбу. Выпотрошили, а кишки бросили на берег. Прилетела чайка. Ходит вокруг, а кишки не трогает. Вороны налетели, обсеяли деревья, а схватить кишки не смеют – чайки боятся. Наконец ей надоело ходит вокруг требухи, – улетела. И вороны сразу накинулись и все растащили. Так вот. Чайку я сравниваю с дачником, он всегда один, сам не есть и другим не дает, а ворон – с местными жителями. Они все делают сообща, артельно.
14:25 Окуловка. За три часа она мне крепко приелась. Обошёл все магазины, купил Косте 16 общих тетрадей, пообедал в вокзальном ресторане, весьма, кстати сказать, недурно. Уезжал в 9:10. Шел дождь. Небо хмурилось.
11 сентября 90 года
17:00 Не выходит из головы старик с большой окладистой бородой. Я стоял у дежурного магазина, ждал Люду, рассеянно наблюдая как хлопают магазинные двери, и с сумками, набитыми хлебом, толкаясь и протискиваясь сквозь очередь, выходят люди. Молодая женщина, взяв из рук мужа годовалого ребенка, и, вскинув его, как автомат, пошла на таран хлебной очереди. Через минуту она вышла с хлебом. Ребенка, выполнившего невольную роль крепостного тарана, молодые родители положили в коляску и поехали своей дорогой.
Сорокалетняя дама (преувеличенных) избыточных форм влезла нахально и просто, добыв хлеба столько, сколько влезло в ее вместительную кошелку.
И только смешной, ..кий (слово неразб.) старик в черном поношенном пальто, вышел семенящим шагом с пустой котомкой, потолкался у дверей, растерянно оглянулся и подошел ко мне. «Сынок, не знаешь, в железнодорожном дают хлеб?»
«Не знаю, дедушка, я там еще не был.»
Подошла Люда с буханкой хлеба, дед стоял рядом, улыбаясь в свою черную бороду. Что-то сказал нам, что-то мы ему ответили. Люди шли мимо, не обращая внимания на нас. Дождь моросил. Асфальт был грязным и мокрым. Подошла Лена Сироткина спросила что дают. Мы ответили, что хлеб, что он уже кончился. Дед все топтался рядом. Мы пошли в железнодорожный магазин, но ничего там не купили, дед приклеился следом. А когда мы отошли от магазина и я ушел забыв (неразб.) про деда, до меня дошло, что он, бедняга, остался без хлеба. Душа заныла. Мы остановились. «А ведь он наверное хлеба не купил? – сказал я в нерешительности. «Так и жалко его» – сказала Люда. «Но ведь он раньше меня стоял, должен купить. Намного ближе он был. Хоть беги отдавай свой хлеб.»
Но деда уже нигде не было. Он ушел, будто его и не было никогда.
12 сентября 90 года
4 часа ночи. Изнурительно долгий разговор с Мишкой – очистительный, как в прежние времена, разговор. Легче на душе, как будто тьма раздвинулась и блеснул свет. Говорили откровенно, от чего в последнее время отвыкли. И о том, что жизнь наша соткана из всего, что в ней было, что мир, однажды созданный, не исчезнет, а остается и даже разрушенный сохраняет величественность, как развалины храма.
Жизнь моя напоминает мне развалины такого храма. Все, что с таким трудом создавалось пошатнулось, местами разрушено, обвалилось
13 сентября 90 года
0:45 Костя не звонит. Беспокоюсь за него. Душа болит: как он там, что с ним?
За день никуда не вышел. Звонил в редакцию. Пилявский вышел на работу. Надо писать. Он теперь один, зашивается.
Читал Солоухинские «Камешки» Местами он излишне, не по-русски, самонадеян
23:05 Ездили с Мишкой в «Бургинский»
Но не даром сегодня чертова дюжина – все валилось из рук, ничего не получалось. В конторе никого не нашли, отправились к Ковалеву Алексею Федоровичу в Каменку, но Каменку проехали, пришлось возвращаться по грязи из деревни, куда нас занесла нелегкая. А.Ф. пополнел немного, округлился, что странным показалось мне в его птичьей фигуре. Необыкновенная чистота в дома, запах печного тепла, деревенской кухни… Хозяин, когда мы постучались к нему в дом, перебирал клюкву, купленную накануне. «Сам не могу, ноги не ходят» – пожаловался он нам, сокрушенно, по-бабьи, всплеснув руками.
Мишка спрашивал его настырно и многословно, мешая высказаться и заставляя со всем соглашаться: «Да. Да. Да» говорил невнятной скороговоркой Алексей Федорович и горестно поджимал губы.
Фотографии в трех разновеликих рамках под стеклом. Племянники, их молодые красивые жены в подвенечных нарядах, портрет девочки-школьницы с внимательными глазами.
Люстра самодельная с пружинами и висюльками, стол, крашеная скамейка у печи, стулья старомодных фасонов. Во всем видная хозяйская рука. В огороде все убрано, скошеная трава на вешалах. Тропинка к бане. Ива и дуб возле дома. Аккуратно сложенные в дровеник березовые дрова. Дом выкрашен в желтый солнечный цвет.
14 сентября 90 года
1:45 У Лены Сироткиной, она ездила с нами, отказал магнитофон. А.А. она так и не сумела записать. В Борке (мы завозили Гусеву Вл.Андреевичу по Володиной просьбе картины) хозяина не оказалось. Открыла нам Анна Федоровна, показала новые работы мужа. Мне понравился деревенский пейзаж – Борки на пригорке.
Пишу коряво. Скоро вставать. В половине восьмого поедем с Мишкой в Боровичи. Теперь в редакции новые шофер Виталий Васильевич Филиппов – громогласные, располагающий к себе мужик жуликоватого склада характера. Таким он мне показался.
М., обремененный должностью, демонстративно сидел на первом сидении, давал «Ц.У.» подчиненным и суетился, суетился без всякой меры. Желая казаться и соответствовать своему представлению о редакторстве, он доставлял себе массу лишних хлопот и неудобств. Наверное легче от чего-то отказаться, чем доказывать свое право на это.
21:50 Опеченский Посад. До Боровичей словоохотливый Виталий Васильевич довез нас за три часа. Мишка этаким тузом сидел впереди и, чтобы поддержать разговор, нес чепуху, расхваливая на все лады свою супругу. Он не замечал собственного детского вранья, вызывающего чувство неловкости не только у меня, но и у видавшего виды шофера, деликатно молчавшего на его пассажи …
«Зачем он врет? – думал я. – Зачем он выдумывает, наговаривает на себя, а заодно и на других, легко меняя в разговоре плюс на минус и наоборот. То он жаловался, что «Ленка ленива и стоим ему «дать ей хорошую книжку, как она сядет, будто читать и ни черта от нее не дождешься.»
Меня раздражала эта пустая никчемная болтовня, но я молчал. Мне было не интересно спорить.
15 сентября 90 года
2:35 Опять не сплю. Вчера лег поздно, проснулся и долго не мог задержать и сегодня все-то еще бодрствую, хотя ум за разум давным давно заходит и глаза слипаются.
13:45 Окуловка Мелкий надоедливый дождь, запах мокрых полов, отсыревшего сукна, дорожные разговоры… Уезжал впопыхах. Утром ремонтировал корыто у Васильков – мама зовет так двух поросят, взятых примерно в одно время. Вымазался я там, вспотел. От рук, как я их не отмывал, до сих пор пахнет навозом
Пишу через силу. Усталость, скука, сонливость дорожная. Зеваю, без всякого интереса листаю купленные вчера книги: «Гармония и деградация личности» некоего Миетса (неразб.) и «Александровский равелин» П.Щеглова.
Еду с тяжелой сумкой, набитой мясом, картошкой, морковью, петрушкой, конфетами – подушечками, солеными огурцами.
Вечером истопил баню. Мылся уже поздно ночью, около одиннадцати часов. Легли поздно. Во втором часу ночи проводил Наташу. Ночь была тихая, холодная.
Когда серая переная ранних осенних сумерек окутывает деревню, кажется, что ее нет на земле.
Ждем Костю. Сегодня он должен приехать. Такой у нас теперь удел – ждать, встречать, провожать, снова ждать, снова встречать и с горечью и тоской провожать.
За всю неделю ни разу не позвонил. Гриша видел его в институте, сказал, что растерянности и тоски не увидел в его глазах.
16 сентября 90 года
23:10 Весь вечер был занят Костей. Приехал он вчера около пяти вечера, через час после меня. И с порога стал рассказывать как накануне вызывали духов. Вызывали Высоцкого и Сахарова… «Так здорово. Непонятно почему крутиться блюдечко. Когда мы уходили оно вообще поехало само собой.» Разговоров и рассказов хватило бы на весь вечер. Но мы весь день провели на кухне – делали голубцы.
Сегодня вечером приходили Ира с Таней. Долго сидели за столом в комнате, пили чай. Говорили, как всегда, о пустом все больше. Ира, как всегда, была необычайно хороша собой.
17 сентября 90 года
9:55 Костю проводил. Автобус, до отказа набитый клюквенниками, уехал минут на 15 позже обычного. Значит и опоздает он не только на первый урок, но и на первую пару.
На переходе издалека увидел Иру, сначала не понял, что это она, подумал что похожа простоволосая девочка на Иру, а она обернулась и, уже зайдя за угол дома, где живет Наташа Крамсина, вернулась, пошла мне навстречу: «Костя уехал?» – спросила своим милым голосом.
– Да, уехал.
– А он приедет на той неделе?
– Должен. Он обещал.
18 августа 90 года
11:45 Сижу над глупой, никому не нужной статьей для сельхозотдела. Перекраиваю писанину Александра Ивановича Кононова, придаю ей более-менее пристойный вид.
23:45 Отправил заказным письмом 120 строчек, написанных, честно говоря, задней ногой. Зашел в редакцию. Без Володи там нечего делать. Повертелся минут двадцать и ушел. Купил «Военные дневники» «1812 год…» из серии русские дневники. Выпущены они мизерным, тридцатитысячным тиражом. Так что мне повезло. Вовремя я вышел из дома
Клены полыхают алым заревом. День выдался сухой и тихий. Солнце не слишком баловало хмурую притихшую Вишеру, закиданную ярким лиственным мусором. Приятно увидеть на сером выщербленном асфальте нежданный подарок – тронутый желтизной дубовый листок, еще не растоптанный, первозданно чистый
Вчера разговаривали с Русланом. Он рассказывал о впечатлениях от «Русской конференции» имевшей быть в Ленинграде. Три дня сидел и слушал он разноречивые выступления ораторов из «Союза христианского возрождения» «Памяти» Васильева и прочих союзом, фронтов… «Дело чуть до драки не дошло. Все кричат, все требуют. Никакого единства. Пестрая публика. И это удручает. Однако был создан в результате этих словобурлений «Общенациональный комитет защиты русских» и решено было созвать учредительный русский национальный съезд»
19 сентября 90 года
0:45 Написал письмо, точнее открытку (но очень подробную) Татьяне Куперт, поздравил ее с днем рождения.
Я потерял ощущение целостности жизни, живу какими-то пустяками, фрагментами, мало связанными между собой. Воображение, этот зыбкий туман чувств и переживаний, покинуло меня и, похоже, навсегда. Я все обдумываю, слишком серьезен и подробен, чтобы жить легко, без натуги.
10:40 Я разрываюсь на части между одним незнанием, другим, третьим… Мне не собрать себя – все вываливается из моих беспомощных рук. Мне ничего не принадлежит, все занято в долго, на время и все потом забыто, если не навсегда, то надолго. Я узнаю теперь только то, что ничего не знаю. Бездна истин, безвестных другим неведома мне.
Ира: «Приходи к нам на Осенний бал»
Костя: «Меня наверное теперь не пустят
Ира: «Пусть только попробуют. Мы все классом за тебя вступимся!»
(это было сказано горячо, с жаром)
Ира: «Тебя Франц сегодня вызвал. Никто не выучил. Все молчат. Он одного поднял, другого. «Краснов» А мы все: «Его нет» «Щеглова» «Ее тоже нет. Она в санатории»
Выбирал ей что-нибудь почитать. Я предлагаю фантастику. Костя замахал руками: «Что-нибудь легонькое» и осекся. «Для моего слабого ума?» – тихонько сказала гордая Ира и улыбнулась.
Была она в тот раз непривычно кротка, не перебивала мать … как это иногда бывало. Сидела с этаким ангельским выражением прекрасного лица, едва заметно улыбаясь и мерцая бездонными глазами.
20 сентября 90 года
1:00 Вечером, часов около пяти, звонил Костя. В понедельник он опоздал всего на один урок. У них в тот раз была история. Так что ничего страшного не случилось. Он собирался покупать билет на субботу. Надо с утра сбегать в предварительную кассу, купить билет на понедельник.
В книжном привоз. Разорился на 13 рублей купив репринтное издание «Русская женщина XVIII столетия», книжку о Сергее Соловьеве из серии ЖЗЛ, «Пробуждающийся разум» – сборник философских работ о вненаучном знании. Купил бы еще, там есть на что глаз положить – Вавилов, Ломоносов, Шаляпин – да денег нет.
21 сентября 90 года
1:10 Дня не хватило даже на короткую дневниковую запись. А что делал? Да ничего. С утра сбегал за билетом для Кости, купил уже 30 место. Хорошо хоть это-то досталось. В книжный заглянул, в редакцию. Потом опять в книжный, где у меня самым бессовестным образом увели «Заблуждающийся разум» на последние деньги купленный для Гриши Филиппова, и сборник Ломоносова. В толпе и суматохе около кассы кто-то хладнокровно прибрал мои книжки, лежавшие на столе.
Обидно чувствовать себя обманутым, неприятно.
8:40 Приснился Коля Лавров. Сон тает на глазах, как первый снег, выпавший ночью. Сердце болит
Был он какой-то безмерно усталый, осунувшийся, молчаливый. Я увидел его около какой-то школы и хотел подойти, но он только грустно улыбался и не делал попытки выйти навстречу, и как будто даже сторонился меня. Я помню, что обижался, рвался к нему, но что-то меня все время удерживало. Потом, я не помню в последовательности как развивались события во сне, мы с ним все-же встретились и поговорили, но это был странный разговор. Коля жаловался на невозможность работать, на бесконечность дел, на то, что она стал теперь совсем другим и тем, как он был, ему же не стать. Он говорил, что рад видеть меня и о чем-то меня предостерегал. Мы сидели где-то за шатким, колченогим столом, как будто бы даже на улице, но меня это не удивляло. Жалость и грусть переполняли мою душу. Я понимал, что есть в нашей встрече что-то не то, но мыслью никак не мог добраться до тайного смысла происходящего. Да и Коля избегал говорить об этом. Из недомолвок, моих и его, выходило, что он долго болел и снова жив, но как-то по-другому, не так как прежде. Одиночеством и тоской веяло от него. Он все время ускользал и я искал его, ждал, мучаясь от жалости и любви к нему. Как будто бы его все время вызывали, он был занят, какие-то странные люди (ничего отчетливо не запомнил) окружали его, мешая разговаривать. Непривычная скованность в словах, странная сдержанность озадачивали меня. Он был похож на долго болевшего и еще не выздоровевшего человека.
Помню какую-то записку, оставленную в глубине школьного стола. Она была исписана, исчёркана и скомкана. Что там было написано и какому она было адресована, я не разобрал, хотя какой-то смысл мне был ясен в этой записке тогда.
Пишу это его ручкой. В душе тьма
12:30 Что-то мучительное, тяжелое и вместе с тем освободительное было в этом сне. Но что же он мне хотел сказать? Я помню его безмерно усталый добрый взгляд, муку в глазах, невыразимую печаль, но нее у меня щемит сердце и ноет душа.
Господи, ну почему так несправедлива жизнь?
У меня была мистическая уверенность, что Коля приходил ко мне.
22 сентября 90 года
1:25 Утром поеду в Новгород. Гриша заходил в лицей, выяснил, что билета у Кости нет, что он собрался сегодня ехать в суточную кассу, а если там не будет, то брать билет до Окуловки… Вот это-то меня и смутило. Как бы он действительно не поехал в Окуловку.
22:00 Съездил в Новгород, чтобы намокнуть под проливным холодным дождем, потоптаться в очереди за билетами, которых, как оказалось, не было ни на один рейс, хмурым и мокрым придти в лицей, дождаться Кости, вернуться на вокзал, где потерять остатки терпения и окончательно измотать нервы – возьмет ли угрюмый, неподступный шофер. Шофер взял. Все дорогу пришлось провести на ногах, но это уже пустяки.
Костя, оказывается, купил вчера билет на 11:30. Зря я переживал. Потерял день.
Инцидент в автобусе. Толстая пожилая цыганка села не на свое место, поменявшись с кем-то. В последнюю минуту в автобус вошла старушка с рюкзаком, потребовавшая у двух симпатичных девушек уступить ей законное место. Одна из девиц сошла и тут же подступила к цыганке: «Уходите с моего места! Слезайте! У меня билет на 41 место.»
– Ну куда же я сяду, доченька, я старая, ты – молодая? – миролюбиво ответила та.
– Я ничего не знаю! Слезайте – перешла на крик девица, ставшая вдруг истеричной базарной (откуда что взялось?)
– Ну не кричи. Мальчишки любить не будут.
– Слезай! Я кому сказала. Я буду стоять с билетом, а она сидеть! Слезай!
– Ну погоди, грибники выйдут в Некрасове, я тебе уступлю. Я ведь толстая, передавлю всех.
Но упрямая девица не унималась. Требовала цыганку немедленно сойти. Крик, гам стоял в автобусе базарный.
– Ну у тебя и злости, милая. Тебе только грыжу заговаривать с такой злостью. – Поддела ее цыганка и с места сошла, но его тут же заняла другая и, показав на внушительного оттопыренный живот, сказала: «Вот попробуй меня сгони. Я в положении»
Автобусная история явно тяготела к трагикомедии. Без слез тут уже не могло обойтись. И девчока, которую я уже устал презирать, заплакала, закрыв лицо руками. Тогда встала со спорного места беременная, сказав: «Ну садись, раз у тебя стыда нет» «А ты меня не стыди. Ясно?» сквозь слезы сказала та и села. Тут уже я не выдержал. Встал и уступил свое место беременной цыганке. Та поначалу отнекивала, но все же села, спросив еще раз бедную девчонку: «Тебе не стыдно, не все такие плохи, есть и хорошие люди. Спасибо вам, мужчина» – обратилась она ко мне, но я молчал, уткнувшись взглядом мелькавшую за окном яркую пестроту осеннего леса.
23 сентября 90 года
1:05 Дождь так и сечёт, не переставая. Запах сырости не выветривается из комнаты. Царапающий птичий шорох дождя по железному карнизу
Звонил Володя Михайлов из Новгорода. Сегодня он участвовал в соревнованиях по спортивному ориентированию и даже занял второе место.
21 сентября 90 года
Понедельник 13:00. Костю проводил на первый автобус. Пришел домой в сонную сумеречную тишину и захотелось мне лечь, укрывшись жестким войлочным одеялом и уснуть в предвкушении тишины и покоя. Но спал я не долго. Позвонил Кочевник, намекая на будущую работу в ИАН. Она мне я не слишком радует во-первых, потом что не мое это дело – писать в расчете на заграницу, во-вторых, пустое это занятие, прожектерство, на которое не стоит тратить времени.
Вечером Сходил в баню железнодорожную Почему-то вспоминались мне как прошлым (89 года) летом лежал на мокром кафельном полу умерший грузный немолодой мужчина, голый, не успевший одеться. Эту историю, приключившуюся со мной (в соседстве с покойником пришлось мыться) я рассказывал потом Коле Лаврову. О Коле думаю постоянно, вспоминая его то живым, бодрым, бесконечно дорогим, то мертвым, с плотно сжатыми губами, неподвижным
Весь день провел в праздном чтении журналов и газет. Володя так и не приехал Вечером он звонил, сказал, что некому было сидеть с Игорем и он остался.
25 сентября 90 года
1:15 Одурел от журнальной публицистики, разорвавшей душу до пустоты.
20:55 «До обеда дождь – гость, а после обеда – хозяин» – вспомнилось мне старое присловье, когда, напившись чаю в жарко натопленном вагончике, и попрощавшись с хозяином я собрался в обратный путь и увидел рябую от осеннего дождя-сеногноя реку.
Нет, не годится такое длинное и мало о чем говорящее начало. «Пока мы сидели в жарко натопленном вагончике и пили чай, разговаривая о делах, пошел мелкий (надоедливый) пугливый дождь дремотно моргавший в хмуром (неразб.) зеркале реки.
26 сентября 90 года
0:10 Устал. Надо бы, пока не пропал запал, садиться за материал о Викторе Андреевиче Кондратьеве, но спать хочется, а завтра рано вставать ехать в Мошенское.
Ездил в Селищи с Леной Сироткиной. Сперва она забыла магнитофон и мы с полдороги вернулись, потом невпопад, не к месту задавала наивные вопросы, сбивая с толку и меня, и мужиков, которых мы застала в вагончике, жарко натопленном печкой-буржуйкой. За стенам временного приюта текла медлительная река, огибавшая просторную поляну и пропадавшая в поредевших зарослях ольхи и дикого хмеля, который рос по берегам в великом изобилии. Тропка, живописно закиданная (палым листом) лиственной осыпью, местами была истоптана телячьими копытами и залита мутными лужами.
Развалины моста, руины старого двора как символ бесхозяйственности, символ развала и беспомощности.
11:10 Стоим в Веребье. Все меньше шансов успеть на 12 часовой автобус на Боровичи.
27 сентября 90 года
3:25 Мошенское. Доехал нормально. На автобус в час десять опоздал, ждать следующего не захотел, вышел на дорогу. До места довез меня Гриша Крылов, бывший шофер райкома комсомола. Он теперь работает в лесхозе на «Зиле».
Весь вечер рубили капусту. Крошева вышло 8 или 9 ведер.
22:30 Доехал, слава богу, хорошо. Успел на 652й поезда, опоздавший, на мою удачу, на полтора часа. На вокзале лицом к лицу столкнулся с Львом Ивановичем Рендаловым и сперва не узнал его из-за кепки с большим козырьком с надписью «речфлот». Он был с бородатым краснолицым старичком, которого он которого он трогательно называл «папа»
«Музыка и психотерапия» – если бы накануне того рокового утра 24 февраля Коля Лавров послушал, забыв обо всем, эту передачу, он был бы спасен. Так мне кажется. Спокойный грудной голос психотерапевта Александра Овсянюка отвел бы от него беду и никогда не узнал бы какая беда пронеслась над его головой
28 сентября 90 года
23:45 Принес воды с колонки от стекольного завода. Тихо и безлюдно на улице, освещенной тусклым светом фонарей. Пишу на редкость убого, но иначе сейчас не могу. День пропал впустую. Читал Виктора Конецкого. Ни с того ни с сего за него взялся.
Со смертью Коли мир вокруг меня сузился, поскучнел, а жизнь моя стала хуже, дурнее. И даже люди, к которым он не имел никакого отношения, лишились чего-то очень значительного
Может быть я стал плаксив, но, вспоминая о нем, не могу удержаться от слез. Душу их усилием воли, если рядом кто-то есть, а когда нет никого – плачу детскими бесполезными слезами, от которых потом долго болит голова и долго не отпускает тяжесть в затылке.
29 сентября 90 года
11:15 Дождь. Хмурая безрадостная погода
15:15 Встретил Володю Богачева. Неприятен он почему-то мне. Дурацкая манера в разговоре подходить вплотную обдавая тупой волной медвежьего запаха
20:00 Приехал Костя. Каждая неделя в чем-то меняет его. Он стал более сдержан, а лицее рассказывает скупо. Внешне он стал более собранным, взрослым.
Что-то со мной происходит. Я потерял интерес к жизни, мне лень записывать мимолетные мысли, переживания. Я забиваю голову безудержным и бессистемным чтением газет, журналов, всего, что подвернется под руку и нет мне дела до того, что осина под окном налилась червленым золотом и вот-вот осыплется на ветру или после утреннего заморозка.
Сегодня у Люды именины.
30 сентября 90 года
4:05 Осчастливил посещением Виктор Мингалев. Черное пальто, шляпа, костюм с голубой рубашкой… Подергивая щекой, кривя в усмешке рот и медленно катая во рту слова, говорил о том, что ездит по союзу, что, как и 15 лет назад, стал дальнобойщиком. Злости в нем не убавилось, не выдержал чинного чаепития, принялся хулить «коммунаров», ругать себя за то, что 4 года получал от «коммунаров грош, за 150 горбатился.»
Позавчера встретил около киоска Валеру Трофимова. Он сделал вид, что чрезвычайно обрадовался мне, широко развел руки с букетом астр – («Товарищу день рождения») Поговорили довольно мирно, если не считать того, что Валера несколько раз нехорошо поминал «Новгородскую правду», косвенно оглядывая меня, что скажу на сей пассаж. Но я молчал.