1 августа 90 года
4:20 Жду Славика Тараскина. Скоро он должен подъехать. Весь вечер готовился к приезду гостя: мыл полы, делал котлеты, мыл посуду… Устал, как бобик
Славик приехал в шестом часу утра. Попили чаю, поговорили и завалились спать
2 августа 90 года
Весь день в четырех стенах. Звонил во все концы, что-то делал и ничего не успел… Легли около шести утра, проснулся около полудня. Володя позвонил и мы разговаривали с ним с полчаса.
Звонил в редакцию. Киселев в больнице после операции, лежит в реанимации, говорят, что долго не приходил в себя. А что у него – никто не знает.
В отпуск меня отправляют с 6 июля, но во вторник мне ехать в Новгород насчет обмена
До шести утра проговорили со Славиком, о родственниках
3 августа 90 года
5:20 Третью ночь не сплю. Разговоры со Славиком. Достал дневники и зачитывал извлечения из них.
15:20 Настроение дурное. Поздно встал. Голова от ночных бдений тяжела, как с похмелья. День по сути дела пропал.
19:20 Надо собираться в дорогу. Нет у меня чувства освобожденности перед отпуском, нет радости, что впереди месяц отдыха.
Жарко. На градуснике плюс 40 на солнце. Сердце ноет непрестанно. Чувство опустошенности в душе.
4 августа 90 года
2:15 «Истинно, истинно говорю вам: вы как чаша весов колеблетесь между радостей и печалей»
Откуда это? Из Евангелия? Услышал сегодня по радио, записал. Настроение весь день плохое. Телефонистка (голос незнакомый) испортила его окончательно.
23:35 Мошенское. Доехали со Славиком сравнительно благополучно, если не считать того, что на автостанции испортили настроение. Бардак там беспредельный. Пытался найти концы – где там? Ни того начальника, ни другого. Зря только выпустил пар, зря ругался в очереди.
Приехали в битком набитом «Пазике» и сразу же побежали со Славиком на речку. Вода сильно прибыла за последние дни. Искупался с удовольствием. Глядя на меня Славик полез в воду.
Вымылись в бане у Куликовых. Напарились, хотя пару в бане оставалось не густо. Костя кашляет. Его напарили особенно усердно. После первого «захода» полезли в воду. Нет сил описать телесные радости: чувство освобождённости, легкости, пустоты, невесомости тела и возвышенности духа. Пар валил от наших красных, разгоряченных тел. Славик говорил, что он балдеет и что это можно сравнить только с одним
5 августа 90 года
14:55 Пишу на речном берегу только что вылезши из воды. Костя не купается – болеет. Кашляет глухо, как в бочку. Славика проводил на автобус в 4 часа.
Думаю о Коле. Весь день он не выходит у меня из головы. И мысли мои грустны и безутешны. Купил в книжном «Песнослов» Н.Клюева и сразу вспомнил слово «песнопорка» и голос Колин и его интонации, когда он читал мне рассказ «Молчание»
23:15 Костя кашляет. Люда избилась с ним, изнервничалась. Заваривает травы, поит горячим молоком с медом. Вечером натерли его водкой и закутали в одеяло. Но он все равно кашляет, никак ему не успокоиться.
6 августа 90 года
Третий час дня. Все у меня как-то бестолково, несуразно, путано. Я еще не чувствую себя в отпуске, но я уже и не работник. Сердце болит, щемит, колет, не давая мне никакого роздыху. Спасаюсь купанием. Вода, запах прогретой солнцем земли, шелест листьев и прибрежной осоки, шум ветра, колыхание трав, вольный полет птиц в синем, с белыми облаками, небе – вот мои лекари. Но стоит подумать о несделанных делах, о том, что завтра ехать в Новгород, а у меня ничего не готово, как сердце сжимается от нехороших предчувствий и начинает ныть.
Лежу на траве у реки. Шумит, пригибая кусты и траву, теплый ветер, по телу моему ползают мураши, черные, крохотные, перетянутые в поясе, как новобранцы, отряхиваюсь от одних, ползут другие. Я для них Гулливер, человек-гора.
– Не требуй от людей больше, чем они могут дать. Ничего не проси. Ничего нет хуже просьбы или приказа, полученного сверх желания.
Ольха под порывами ветра мгновенно белеет. Ветер задирает вверх изнаночную часть листа, более светлую.
7 августа 90 года
0:05 Большая медная луна встает из-ща крыш на той стороне реки. Кузнечики неутомимо ведут свой нескончаемый ночной сенокос, звеня серебряными косами и наполняя этим частым размеренным звоном прохладную густую тьму.
Утром ехать в Новгород. Ничего у меня не готово. Уповаю на то, что все образуется само собой. Чем больше к чему-то готовишься, тем меньше шансов, что все сбудется. Ей-богу, я успел в этом убедиться.
11:30 Окуловка. Погода портится. Дождь.
12:40 Крестцы. Состояние тяжелой отупелости. Дождь так и идет. Сердце щемит, вторую таблетку валидола приканчиваю.
13:40 Пролетарка. Надоела уже езда, скрюченность положения. Устал.
8 августа 90 года
0:15 Малая Вишера.
Уехал из Новгорода на последнем (в 17:30) автобусе. На вокзале встретил Руслана с Любой, дочерью Алиной и котом Ванечкой в сумке. Я торопился, нервничал, у меня не было билета, и разговор поэтому вышел путаный и пустой. Уже задним числом я благодарно вспомнил Руслана и все его приветливое семейство и пожалел, что нервничал, суетился, испортив своей суетой встречу.
9 августа 90 года
3:10 Дождь шелестит и хлюпает за окном. Сердце щемит, надо выпить валерьянки. Сделал за день три авторских материала, один днем и уже отправил его, два других закончил вот только что. Заклеил в конверты, завтра отошлю.
Заходил в книжный, оставил там, попав на привоз, 21 рубль 30 копеек. Ремарк, Камю, Артур Хейли, воспоминания Бекетовой о Блоке… Транжирю отпускные.
Долго, до десяти вечера, разговаривали с Володей. Пили чай, ужинали жареной колбасой и сардинами в томате.
Я очень устал и вымотался. Горло болит. Не стоит моя работа того, что из-за нее так ломаться.
10:15 Еле встал в половине девятого, еле раскачался. Голова тяжелая, во рту горечь, горло будто обручем сковано. И слабость была такая, что впору снова лечь и не вставать до полудня. На электричку бежал сломя голову, вспотел.
И эти годы протянулись впереди как туннель (с неясными очертаниями) гулкий и темный и (не?) было в конце его никакого света. В эти года, уже не (слово неразб.) (место пропущено) для отца, он куда-то ездил, что-то делал, говорил, спал, просыпался, собирал книги, читал, намереваясь жить вечно писал письма, болел и выздоравливал, намереваясь жить вечно. Но из этого ничего не выходило: жизнь разваливалась на куски, на части, концы не сходились с концами.
12:20 Дождь идет. Окуловка сыра и туманна. Купил билет на проходящий «Икарус», который отправляется через 15 минут, т.е. в 12:40, сижу у окна и даже веду свои записи. Дождь наверное шел всю ночь, – сыростью пропитан воздух, на асфальте лужи
10 августа 90 года
1:15 Снова в Опеченском Посаде. Сошел с автобуса, огляделся, вдохнул полной грудью, мгновенно ощутив родной, ни с чем не сравнимый запах Посада, в котором есть и влажное дыхание реки и терпкий аромат жестких низкорослых трав, растущих меж темных гранитных глыб, и запах лиственной березовой осыпи, отдающий грибами и веником, и запах жилья и больницы (неразб.), растянувшейся вдоль берега на добрую треть дорожной версты и пугающей мрачной запущенностью своих старых двухэтажных корпусов с вечно скрипучими лестницами, туалетным смрадом и гулкостью коридоров, пропахших порошками и пилюлями… Все это сливалось в единую нерасторжимую связь, в сущности и являющую собой Опеченский Посад и в особенности его первую линию – Уол Стрит, Бродвей, Невский проспект. Запущенностью веяло оно всего, что попадалось на глаза. Набережная еще сильнее осыпалась
10:00 Сердце болит. Встал с таким тяжелым чувством, будто поднялся из гроба. Выпил корвалола, – чуть поотпустило
15:10 Гроза собирается. Погромыхтвает в отдалении гром, от Нилушки засинивает. Обложился книгам и газетами. Читаю, делаю вырезк
Грянул гром и обрушился ливень
Гроза подходила и грохотала несколько раз за день. К вечеру, когда пришел Витька Семисотов и мы сидели с ним в большой комнате и пили чай, разразилась особенно свирепая гроза. Потемнело, как к ночи, загремело и заскрежетало, ветер понес пыль с неистовой силой пригнув деревья, силясь сорвать с них листья и рассыпать по улице, отчасти ему это удалось, но тут начался ливень, мгновенно налились мутной пенистой водой лужи, гром грохотал как десяток дальнобойных орудий
11 августа 90 года
Завтра собираюсь в Мошенское.
2:30 Провожал Наташу. После дождя вызвездило, луна освещала лес и дорогу своим чудным таинственным светом.
23:50 Мошенское. Добрался вполне благополучно. До Боровичей ехал почти с комфортом. Автобус, шедший в первом часу, был полупустым. Ждать на автостанции не хотелось, отправился пешком по раскореженной улице, которую, похоже, не спешат ремонтировать. Доехал до Передок на пригородном автобусе, там сел на попутный самосвал, который довез меня до Плужина. Молодой мордатый парень шофер рассуждал о том, что семь соток дачного участка его поят и кормят: «Картошка у меня своя, огурцы, помидоры, морковь, лук в магазине не покупаю. А больше мне ничего и не надо. Верно? Теща у меня тут рядом живет, на лето в деревню едет. А что там делать, – дома все есть. Нет – все равно едет.»
От Плужина до места доставил какой-то круглолицый нацмен, услаждавший свой слух записями блатных песен. Дорогой мы едва перекинулись парой слов.
Приехал и сразу полез в воду. После холодных ночей она стала постуденей. В первую минут обожгло стужей, но поток попривык.
Костя возится с электронной игрушкой, делая из нее то передатчик, то еще какую-то хреновину. Передатчик подключил к антенне пожарников и он слышен уже у книжного магазина и даже дальше.
Вечером говорил с ним о дневниках. А днем он завалил вопросами про мою службу в роте связи. Какие антенны, какие радиопередатчики, на какие расстояния они «брали»… Все, что вспомнил, рассказал.
12 августа 90 года
22:00 А на горизонте, освещенным розовым закатним солнцем, бугрились и курчавились горы облаков.
Мылись у Куликовых в бане. Я умудрился трижды за день напариться, – трижды, красный и потный, бросался в воду, вылезал, снова отогревался на полке и снова в воду, уже обжигающую холодом.
В воздухе уже ясно различима осенняя горечь. Пахнет осенними цветами: флоксами, золотыми шарами, ноготками и ромашками. Нет в них солнечной яркости и пестроты
Вечером встретил на площади братьев Васильевых Володю и Колю. Оба на машинах, оба с семействами. Натужный разговор, полное непонимание друг друга. У них свои заботы, у нас – свои.
Ничего не читаю. Некогда. Нет и часа свободного ото всего времени. Даже на газеты и остается ничего, все сгорает в топке повседневной суеты. Пишу пышно, натужно, глупо.
Флоксы зацвели. В Посаде ярко-малиновые, здесь – стерильно-белые
13 августа 90 года
23:30 Дождь шумит. Устал смертельно. Сборы, суета – все это повторяется, но никак к этому не привыкнуть. Утром поедем с Костей, груженые вещами. Повезем увеличитель, упакованный в коробку, повезем электронную игру, да все, что собрано Косте с собой на десятидневные сборы.
День промелькнул, будто его и не было. Без дела не сидел, но и дел за собой не помню. Дважды купался, носил воду, ходил в магазин. Какие-то мысли возникали, казавшиеся интересными, но в суете все забылось. Думал я и про осеннюю горечь, разлитую в воздухе, и про то, что вот еще одно лето кончается, уносят его на крыльях птицы, собирающиеся сейчас в огромные крикливые стаи, мелькнет оно последним теплом
14 августа 90 года
14:20 Окуловка встретила нас дождем и туманом. 626й ушел, пришлось нам запасаться терпением и три часа «куковать» на вокзале. Сходили в ресторан, необычайно полные в этот час, съели по комплексному обеду, состоявшему из безвкусных щей, пересоленого шницеля и стакана кофе с молоком
15 августа 90 года
2:20 Голова болит. Сборы в дорогу. Все ли собрано, или забыто что – трудно сказать. Через три часа вставить, размаиваться и на автобус.
У нас Зиминовы. Будут жить, пока Люда не вернется из отпуска.
Вечером приходил Иванов Сергей – парень ловкий или желающий быть таковым. Вероятно есть в нем и то и это. Разговаривали они больше с Мишкой. Говорили о квартирах с большим знанием дела.
11:50 Новгород. Набережная Александра Невского. Костю оставил в лицее. Определили его в пятую группу. Никто только ничего не сказал, на объяснил, все как-то комом, бестолково и суетно. В списках Костя себя не нашел, заволновался, пот выступил на верхней губе. В неразберихе у стенда трудно было что-либо выяснить. Все висли друг на друге, ища глазами свои фамилии в отпечатанных на машинке списках. Наконец все уладилось, родителей поперли с лицейской территории, сказав, что во вторник чад наших отпустят, билеты всем закажут, что беспокоиться нечего. «Как не беспокоиться? – сказала немолодая, с прошлого раза знакомая женщина. – Отобрали детей и ни слова, будто так и надо. И директорша тут какая-то странная… Что за порядки?» Поддакивая друг другу мы шли по Студенческой и тут, краем глаза, я увидел на велосипеде Женьку Смирнова. Сомнений быть не могло: он меня тоже узнал, остановился: «Володя!» «Женя!» – Воскликнули мы почти одновременно. «Сколько лет, сколько зим, месяцев, недель…»
Евгений Дмитриевич Смирнов – преподаватель информатики в лицее остался прежним Женькой, чуть, правда, постаревшим. Поредевшая курчавая шевелюра, голубые со стальным насмешливым блеском глаза, увеличенные стеклами сильных очков. Только вместо прежней бороды – усы скобкой, да что-то в облике неуловимо новое, незнакомое, чего прежде не было.
Осталась в нем прежняя хорошая безалаберность, отличающая людей талантливых, чуждых показухе. И одет он был в потрепанные джинсы, и клетчатую рубашку, не шибко знакомую с утюгом, и сумка с фотоаппаратом, который он взял, чтобы снимать весь этот бедлам, была изрядно потрепанной (змейка не застегивалась) – словом, не было в ним и намека на скупую учительскую «адекватность». Он него я узнал не больше, чем от других. Понял только, что так, как в школе, тут не будет, что этого никто не хочет. Но и без того было ясно, что само присутствие Жени говорит самом за себя и характеризует лицей, как серьезное заведение.
Ручка не пишет. Ветер с Волхова.
{Вклейка из календаря А.П.Чехов. «Степь» В июльские вечера…}
16 августа 90 года
Крестцы 13:55 Автобус Новгород-Топорок. Доеду до Окуловки, а там как бог подаст. Жарко. Ломит левый висок.
Ночевал у Гриши. День прошел глупо. Зашел к Руслану и просидел у него часа три-четыре, не сразу поняв, что я ему в тягость.
Поздно вечером. Мошенское. Голова прошла после купания. Вода теплая. Теплые медлительные световые волны на берегу
23:30 Устал. Нет никакого желания писать. Приехал в шестом часу. Из Окуловки добрался на попутке, купил билет на автобус, уходивший в 16:30, послонялся вокруг автостанции, посидел на скамейке и уехал. Почти всю дорогу спал.
Почему-то количество скамеек никогда не соответствует числу пассажиров, как будто нарочно это устроено для того, чтобы человек любыми силами стремился покинуть негостеприимный казенный кров, смиряясь со всеми неудобствами, кои как из рога изобилия валятся на его бедную голову с той минуты, как он переступил порог автостанции и до того мгновения, когда выйдет он, разбитый и усталый, со своим саквояжем где-нибудь в Опеченском Посаде или в Пестове
Грязь и неуют автостанции даже бывалому человеку бросаются в глаза. Буфет со скудным набором закусок и напитков. Запах мочи из туалета. Вечно не работающий телефон-автомат. Раньше их было два и хотя бы один из двух обычно давал возможность позвонить.
Кажется все построено так, чтобы навредить пассажиру, лишая его остатков достоинства, нервов, спокойствия
Но так было не всегда. В начале семидесятых, когда
17 августа 90 года
1:20 Звездное небо. Стожары высоко зависли над Куликовым домом, обе медведицы, одна над одной накренились к плоскому силуэту столовой. Млечный путь серебристой пылью светится над головой. (Тишина, запах огородной растительности) Теплая парная тишь зависла над землей
Ругаю себя за то, что навязался Руслану, долго просидел у него, не сообразив вовремя уйти. Да еще ввязался в разговор пустой и ненужный. Руслан меня не понял, я – его. Мне бы послушать умные речи про том, как «литературный генерал» Белинский (выражение Блока? Достоевского?) погубил поэта-(слово неразб.) Кольцова, который и ввел его в литературный круг. Б. – долго был никому не известен. Университетский курс не окончил, был исключен оттуда за малые способности..
Все это было для меня ново и неожиданно. Мне бы послушать умные речи, да откланяться, а я стал, при все своей серости, ввязываться в разговор, высказывать свои дилетантские суждения, что было, конечно же, глупо. Руслану нужен был слушатель, а не собеседник, как собеседник я его не устраивал – слишком мало, да и совсем не то, что ему интересно, я знаю, мысль формулирую коряво, самодельно… Словом, почувствовал я в конце-концов на себе его умный изучающий взгляд и стало мне не по себе от этой холодноватой пристальности и в отблесках очков Руслана увидел я свое незначительно-мелкое отражение, искаженное выпуклостью толстых линз.
И я подумал, что я ему мало интересен, что цену мне Руслан давно определил и менять покуда не собирается. Да и с чего, если ничего особенным я себя не выделил, читаю мало, знаю и понимаю того меньше? Что из того, что я ощущаю себя мыслящим тростником претендующим на некоторую особенность? Я не вписываюсь в их круг. Как бедный Кольцов в среде Белинских, Тургеневых, Достоевских чувствовал себя лишним, так и я
18:20 Купаюсь безсчетно. Вода теплая, ласковая
Приехали Валера и Таня Гусевы с дочерью Ольгой. Разговоры за столом, шутки
18 августа 90 года
Весь день пролежал на веранде, – болела голова. Поотошло только к вечеру. Зато настроение испортилось , – день прошел понапрасну.
Больше, похожее на шатер, облако.
Вчера ночевали у нас молодые Гусевы. Валера, Таня и полуторагодовалая Ольга. Таня остроумна, легка и необременительна в общении. Весь вечер мы все смеялись, то над аппетитом маленькой, некрасивой девочки, не говорившей не слова, то над медицинскими рекомендациями, то над собой… Таня легко всему смеялась, легко со всем соглашалась, говоря иногда специально с там расчетом, чтобы нам это было приятно.
«Место у кладбища похоже на английскую лужайку. Трава скошена и кусты то здесь, то там, будто специально посажены. Очень красиво.
Я бы здесь прожила до октября, если бы мне не надо было ехать. За полтора месяца ни радио, ни газет. А телевизор показывает так, что там все равно ничего не видно.»
19 августа 90 года
Уезжали гости на девятичасовом автобусе. Меня разбудили помочь донести вещи. Встал я помятым, небритым и со сна опухшим. Приводить себя в порядок было некогда. Пришлось так и шагать на автостанцию с чемоданом, смущаясь несовершенством своей внешности.
Весь день болела голова. Вчера на ночь глядя помылись в бане. Пару уже не было, но я все равное полез, посидев на полке, в воду. Ночь была совершенно темной, в черной воде отражались россыпи звезд и всякий раз я плыл раздвигая руками млечный путь или барахтался в ковше Большой медведицы. Запах реки, ольхового листа, мокрых досок, картофельной ботвы с огородов, шелест прибрежной осоки, плеск воды, прохладность ее прикосновений – все это вызывало тихий восторг и неясную отраду на сердце.
Вчера утром звонил Костя. Билет должны купить на 22е, то есть на вторник. Говорит, что все у него в порядке. Скучаем без него. Вспоминаем, каким он был маленьким, что говорил, что делал.
20 августа 90 года
Второй час ночи. Вышел на крыльцо – на небе ни звездочки. Вечером собирался дождь, да так и не собрался. Захмурилось от Осташева, ветер стих, вяло обвисли ветки, птицы замолчали. Казалось, вот сейчас где-нибудь лопнет тишина и грянет дождь. Но так ничего и не случилось
Голова болела весь день. Только к ночи стало чуть получше. Через силу поскладывал дрова, почитал газет, сходил за водой на колонку – и это все.
12:10 Сумрачно, тихо, лениво. Ночью шел дождь – мокро и серо кругом. Утром меня разбудили ласточки, усевшиеся на провода о чем-то бойко и речисто щебетавшие
20:40 Дождь то и дело припускает, мелкий и частый, как осенью. Утром я, как обычно, сбегал на речку, искупался в тепловатой парной воде. Купание освежило меня. Голова сегодня слава богу не болит. Сходил в редакцию, сделал и послал Васе Пилявскому небольшую информацию строк на сорок.
Саша Петров приехал из Луганска, где гостил у двоюродной сестры. Говорит, что по сравнению с нами так изобилие в магазинах.
«Есть два предрассудка: не верить ничему и верить всему»
Кант
Дождь так и хлещет. Рано стемнилось
21 августа 90 года
Нет под рукой часов, – ложусь спать. Пишу уже лежа на кровати при слабом свете ночника. Ночью купались с Сашей в чём мать родила. Темень кромешная, запах сырости, шелест дождя, без устали кропящего землю… Осень подступила и никуда от нее уже не деться. Птицы собираются стаями, кричат, кружат над огородами и домами, густа обсаживают старые березы на берегу и снова взлетают в серое, тронутое слабой желтизной небо. Пожухла, почернела картофельная ботва, горох обклевали вороны и галки, а черноплодную рябину повадились клевать какие-то серые, чуть меньше галки, птахи с клокочущим пиликающим голосом.
Дом Надо писать задуманную книгу, складывая ее из дней и ночей, из мыслей и наблюдений. Надо строит её неторопливо, кирпич к кирпичу, как дом. И главная идея ее должна быть не идея дороги, как я думал сперва, а идея дома, который каждый строит сам, по своем усмотрению и намерению. А дом у каждого прежде всего должен быть в душе, а уже потом на земле в каком-то определенном ее месте. «И помни: жизнь есть дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл. Работай на круглым домом и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьет гнездо» Писал Василий Васильевич Рязанов в ?«Опавших листьях»
И нет большего горя, чем утрата человеком его дома. Тоска по нему, именуемая красивым словом «ностальгия» будет мучить его всю жизнь. И за горсть опавших березовых «медяков» возле родных ворот он готов будет отдать многое из того, что имеет теперь. Но нет такой силы, которая вернула бы нам утраченное даже такой дорогой ценой.
…В который раз я уезжал из дому…
А потом – дорога. Хайдеггер. Рассказ «Дорога домой» Встречи, расставания, судьба. Отрывки из дневников, о дороге, о встречах, разлуках.
«Туман»
«Свет лампы» и
Колин «Свет в покинутом доме»
Смерть Коли. Воспоминания о нем. Отрывки из дневника. «В тумане» рассказ включить целиком без купюр и вспомнить его от замысла до исполнения, до чтения на кухне. Восторг и шептание, когда уже легли (под утро) угомонились
«Костер на ветру» Продолжение.
Люди, сорванные со своих мест жестокими ветрами времени. Осиротевшая Родина.
«А земля пребывает вовеки»
Возвращение к истокам, к себе. «Не боги горшки обжигают»
Марк Аврелий
12:10 Всю ночь снился Костя. То мы его ждем, то вот он на вокзале в Новгороде со своим неподъемным рюкзаком, то где-то там в лицее… Душа изболелась за него: как он там, что с ним? Под утром несколько раз просыпался, вставал, вновь засыпал. Погода такая же сырая и серая.
Костя приехал раньше, чем мы его ждали. Явился с рюкзаком в третьем часу, изменившийся, похудевший. В лексиконе мелькают новые словечки, незнакомые интонации слышаться в голосе. Кажется, он доволен. «Писать не было ни минуты. Вчера легли в три часа. Так и уснул в брюках, в рубахе. Ночью девчонки вымазали всех пацанов в зубной пасте. Я вскочил, но спросонок никого не догнал. Утром съел два куска батона, да чаю глотнул, да и то мне это навязали. В девять часов уехал на автобусе. В Крестцах выпил соку. Вот и все. В Боровичах на час десять опоздал. Доехал до Передок, а там на такси за три рубля до Мошенского.»
20:15 Искупались с Сашей, доплыли до излучины реки. Вода отдает резковатым холодом. Выйдешь на берег и тело как легком ознобе.
Переполох у птиц. Два красавца-ястреба проплыли высоко в вечернем небе, купаясь в его бездонной глубине. Огромная птичья стая вскинулась с высохшей тополины и принялась бестолково и суетливо кружить, стелясь поближе к земле. Галки, вороны, воробьи, сороки – все перемешалось в этой черной птичьей туче. А крылатые хищники, описав большой медленный круг, полетели прочь.
Тихий спокойный вечер. Застыли облака, чуть подкрашенные закатним солнцем, застыли листья, – ни один не шелохнется.
22 августа 90 года
16:20 Опять дождь и отнюдь не летний, а по-осеннему долгий, заунывный.
Топлю баню у Куликовых. Люда и А.И. стирают. Потом еще подтоплю и пойдем мыться.
Постригся в местной брадобрейне, то бишь цирюльне. Очень коротко, непривычно. Ну да ладно. Расстраиваться по сему поводу некода.
(Ночью)
Мылись уже под вечер. Дождь так и не переставал. Шуршал и шелестел в мокрых кустах, с еле уловимым звоном жалил вспухшую от избытка воды реку. Мокрая, набрякшая от сыростью тропка, скользкие ступени, до зеркального блеска вымытый плот с прилипшими листьями и травинками… Бежишь из бани, исхода томительны жаром, а вокруг тебя облако пара. Так в этом облаке и ныряешь в темную неласковую воду и банное тепло колюче выходит из тебя, но не разом, а постепенно, нехотя и все тело, от головы до ног, будто обкалывают иголками.
Трижды или четырежды бросились мы в воду. Костя нырял с нами два раза, больше – я побоялся. Все-таки недавно болел, да и не привык он к бане, сердце еще слабое. Напарил его хорошо, вымыл спину, окатил травяным настоем.
23 августа 90 года
0:25 Не спит он чего-то. Лег очень рано, срезу после бани, но так и не уснул. Встал, поел арбуза, снова лег и теперь вот скрипит раскладушкой, ворочается с боку на бок. Что с ним происходит? О чем он думает? Что вспоминает? О чем мечтает, уносясь в мыслях своих далеко? Сердце болит за него, жалко его до слез и люблю я его без памяти.
Лицей пока что пошёл ему не пользу. Он похудел, похорошел, посветлел ликом. Много новых интонаций, жестов, выходок. Песни мурлыкает, которые пел у них там один доморощенный бард. И отнюдь не пионерские это песни: «Мурка в кожаной тужурке», «Меня мама для работы родила»
Парень этот, Тима, новгородец, был недавно на пароходе «Саша Ковалев» в Западной Германии, привез оттуда сигареты «Мальборо», ну и конечно рассказы о заграничной жизни.
Костя уже познакомился с Женей Смирновым. Сам подошел к нему, заговорил, сказал, что он из Малой Вишеры. А Женя ему: «У вас еще один должен быть из Малой Вишеры – Краснов.» «Да это я и есть.» признался Костя. «Ах вот как. Мы с твоим отцом в одной комнате жили» Женя, судя по всему, Косте понравился и я очень этому рад. Ничего в жизни не пропадает, все возвращается. И наши ночные разговоры, рассуждения о литературе, наше молодое прекраснодушие – теперь все сходится в точке Костиной жизни, продолжается.
1:00 Дождь уже хлещет изо всех сил, толстой, крупной струей льется с потока в переполненную ванну, тревожно и жутковато колотится в темное окно. Ветер задувает из-за дома, скребется обо что-то, стучит… Будто и впрямь кто-то ходит под окнами, крадётся в темноте, оступаясь и скользя в мокрой траве.
24 августа 90 года
1:40 Утром собираемся в Кобожу. Если получится обернемся одним днем и к вечеру вернемся.
Скосил тину до крыльца, перерубил старье, оставшееся от забора. День прошел в домашних делах. Искупался утром и вечером. Река вздулась и пожелтела, плот выплыл с привычного места и давно бы ушел в самостоятельное плавание, если бы не собачья цепь, держащая его на приколе. Вода холодная, – долго не усидишь.
Вечером, даже ночью уже, ходили к Саше. Перевернул все книги, купленные за последние месяцы, – много хорошего. Только вот не будет прочитано никогда это книжное богатство. Так и пролежит без дела. Сашу повысили в должности, теперь он зав. парткабинетом с жалованием в 345 рублей. Это не считая лечебных, премиальных и прочих. Саша доволен, хотя и делает вид, что новое назначение его очень тяготит
25 августа 90 года
2:50 Съездили в Кабожу и на вечернем автобусе вернулись обратно. Погода была мерзкая, – ветер, мелкий противный дождь, небо в низких, угрюмых тучах… Вышли в Подоле, попили у тети Шуры в пустой неуютном доме чайку и отправились на кладбище, донельзя запущенное, заросшее лесом, захламлённое. По дощечкам, переброшенным через топкую низину, поднялись в гору, постояли у могил Павла Ивановича и его родителей. Одинаковые железные каркасы с квелой растительностью, мокро, неуютно, даже мысль о том, что когда-то вот так же придется успокоиться навсегда под маленьким холмиком показалась мне ужасной
В Кобоже тетя Валя дала нам с Костей ключ от лодки, удочки, Люда направилась обратно в Подол, а мы, накопав червя за сараем, выехали на рыбалку. Ничего с рыбалкой у нас не вышло. У острова совсем не клевало, волны ходили ходуном, а ветер был такой, что лодку парусило, обрывая «постромки» (неразб.) трест, которыми мы пытались прицепиться к месту. Удочки, крашеные синей краской, были невероятно длинны, тяжелы и неудобны. Леску сносило ветром. Закинуть куда хотелось никогда не удавалось. Поплавок прыгал на мелких злых волнах, как бешеный. Угадать клев было невозможно. Помучались, помучались и повернули восвояси с уловом в шесть окуней: два моих и четыре Костиных.
Завернули на остров, но и там не нашли утешения. Грибов нет, пусто, мокро, постыло. Нашли три сморщенных подберезовика, но потеряли Костин перочинный нож. Искали, искали, но куда там – поди отыщи черных складень среди мокрой прошлогодней прели. Кому-то, может быть, больше повезет и он впридачу к грибам наткнется на нечаянный подарок. И на здоровье.
Приехали, попили молока и я уснул молодецким сном и пробудился только в девятом часу. И поэтому бодрствую теперь, читаю газеты, от которых голова уже пухнет – столько в них откровенной «чернухи».
Вечером топили печку. Холодно. Сегодня Люда догуливает последний отпускной день, досматривает последние отпускные сны, в воскресенье ехать, в понедельник на работу.
26 августа 90 года
0:05 Повадился писать по ночам. Днем нет ни минуты покоя. То одно, то другое, то вынести ведро, то наносить воды, то дров в большую печку принести, то накрутить фарш для голубцов… Все и не перечислишь. День распадается на составные части и вот уже вечер, роса блестит на траве, воздухе – сырой осенний холодок, туман зависает в низине у реки и сумерки на глазах густеют, обволакивая землю тягучей пеленой томи. Какое-то время еще светлее, догорая, закатнее небо, но и оно постепенно погружается в черноту наступающей ночи
Сложил дрова, вышла еще одна поленница из всякой деревянной чепухи, вроде остатков старого забора, полуистлевших досок и столбов. Столбы мы с Костей распилил на козлах, сделанных на шутку. Вечером подтопили баню у Куликовых и все мы намылись. Мы с Костей сделали попытку попариться и даже в воду сиганули после парилки. Костя сразу выскочил и назад, а я еще поплескался. Воде уже по-настоящему холодная. Утром я еще согрелся, искупавшись больше по традиции, чем от большого желания лезть в воду. Дому пришлось в валенки влезать.
23:50 Дождь льет целый день. Зарядил вчерашней ночью и без перерыва шпарит уже больше полусуток. «До Великого потопа еще далеко, – изрек Константин, – тогда дождь шел сорок дней и ночей.»
Люду проводил на часовой автобус. Пока бежал на автостанцию с вещами, вымок до нитки. Народу на этот раз было на удивление немного. Вечером Люда звонила. Добралась она нормально. Зиминовы пока живут у нас. Все у них в порядке. Мишка уже получил ордер на Шустровскую квартиру. Он так доволен собой, что даже не поинтересовался моими делами.
Посадил уже в сумерках два дубка и веточку калины, которые мы с Костей привезли из Кобожи. Калину посадили внизу у калитки, один дубок рядом с засохшей яблоней, второй – около куста акации. Огородил, чтобы ненароком не вытоптать. Слишком слабы и невелики мои саженцы. Не знаю, приживутся ли.
Попытался починить крышу веранды. Чуть не сверзился, поскользнувшись на скользком и мокром шифере. Капает, кажется, меньше.
Корыто прибил поросенку, воду наносил. И все это под проливным дождем. Домой пришел мокрый, что люха (так бабушка говорила.)
27 августа 90 года
0:15 Утром поедем с Костей в Опеченский Посад, если дороги за ночь не размоет. Везти придется чемодан, большую сумку, рюкзак и мою «репортерку». Четыре места на двоих.
1:05 Открыл форточку – дождь так и шумит, так и плещется.
15:50 Опеченский Посад. Ветер уютно-осенний, печально шумит береза, роняя тронутые ржавой желтизной листья. Спать хочется. Выкупил в книжном магазине первый том Бёлля
В Посаде пусто. На первой линии ветер гонит по дороге опавшее лиственное золото, не особенно церемонясь с ним. Медью и золотом усеян асфальт, лиственной мелочью засыпаны лужи. Почему-то вспоминается как уютно пахли в детстве новые цветные карандаши, учебники и тетради. А какой волнующий запах исходил от пузырька с чернилами. Как приятно было держать в руках линейку, резиновый ластик, папку с тетрадками…
{Врезка из запиской книжки}
27 сентября (августа?) 90 года
Вот здесь, под этой огромной в два обхвата сосной, которая шумит сейчас спокойно и величаво, мы закопали в коробке из-под патефонных иголок страшную клятву. Что было в ней, во имя чего мы так истово клялись, я теперь позабыл, но помню, как шли мы сюда, как закапывали в хвойный перегной жестяную коробку, веря в магическую силу слов, наспех написанных на клочке тетрадного листа
19:10 Пчелиное гнездо в разрытой моховой кочке. Соты
Тетерка с шумом поднялась на крыло. Даже здесь я не могу не думать о Коле. Терпкий, радостный запах лес(а)
Здесь мы рыли землянку, но так и не доделали её, после дождей отрытую яму затянуло мутной глинистой водой. Червивые грибы мы вешали на сучья – для белки.
Воспоминания обступают меня, как деревья в лесу
20:10 Сумерки в лесу раньше и глуше, чем на горе или в поле. Что-то невразумительное и малопонятное лопочут осины. Зловещая тишина старого седого ельника пугает. Где-то вдали гулко и раскатисто гремят ружейные выстрелы
Зловещая и настороженная тишина.
Скрипнуло трескуче и протяжно сухое дерево, обломился под ногой сучок, сорвалась с ёлки прошлогодняя шишка и ты испуганно вздрогнул, дернулся, заозирался по сторонам. И из веселого приятеля превратился в угрюмого, всем недовольного старика
{Врезка из запиской книжки}
28 августа 90 года
0:40 Дописываю последнюю страницу только ради того, чтобы закончить тетрадь и поставить точку. Никаких особенных целей я не преследовал, берясь за письмо. Голова уже тяжела и ничего мне не хочется кроме как лечь и заснуть.
За грибами сходил, только ноги сносил. Принес несколько разнокалиберных грибов, в том числе один белый, два или три подберезовика, лисички и гладухи.
28 августа 90 года
1:10 Опеченский Посад
Собаки лают в темной холодной дали. Звездное мерцающее небо похоже на затухающий костер. Проводил Наташу. Усталость и желание лечь в холодную постель борются с привычкой к письму. Усталость сильнее благоприобретенных привычек и поэтому пишу я плохо, бестолково. Не надо бы так писать. Но я напишу как получится, не стараясь обратить каждое свое слово в образец точности и целесообразности. Буду писать все, что взбредет в голову, не утруждая себя подробностями и расшифровкой.
Странно и тревожно найти в лесу посторонний предмет вроде стреляной ружейной гильзы, потерянного кем-то ржавого перочинного ножа или полоски фольги с самолета.
11:20 Встал поздно. Нервничал с утра. Неприятно и обидно чувствовать себя в родном доме работником. И то надо, и это, все над и никому нет дела до того, что надо мне.
Синие колокольчики, ромашки, круглые, похожие на конфеты-помадки, цветы и веточка вереска – такой букет принес вчера из лесу и поставил в вазу зеленого стекла на своем столе. Прекрасные синий цвет горечавки обыкновенной напоминает июльский зной, сухой шелест травы по сапогам, горячее дыхание распаренной, разомлевшей земли.
16:40 Кузнечики стрекочут в траве у колодца. Откуда они тут, все, кажется, скосил? Ага, вот сразу четыре «кузнеца» выползли на косовище, прислоненное к сгнившему пню. Один почесал длинными членистыми ногами о хитиновый покров брюшка, раздалась стрекочущая трель и все снова затихло, замер рыжий с зеленоватым отливом стрекотун.
Скосил жесткую, неподатливую отаву, умаялся, устал.
{Вклейка из записной книжки}
28 августа 90 года 19:35 Почему же ходишь по родной земле, как по пепелищу?
Чертополох Вспоминается толстовский Хаджи-Мурат и знаменитое сравнение с татарником, так тоже называется чертополох. Истоптанный коровьими копытами бугор с клочками бурого мятлика и бурыми шапками конского щавеля наполнены Васнецовым дали в картине «Три богатыря»
20:00 Мшистый и терпкий запах болота, голубые кустики гоноболи, мхи всевозможных тонов и оттенков от ярко-зеленого и синеватого до пурпурного. От тишины и одиночества покалывает сердце (валидол и нитроглицерин забыл дома). Частый болотный соснячок, захламленный сушняком, хранит молчание. Канава с черной водой живописно закидана березовыми листьями. Сижу на сухой жесткой кочке, привалясь спиной к шершавому стволу молодой сосны. Вышел из дому поздно. Надежды на грибы никакой, прогуляюсь, подышу болотной сыростью, да и восвояси. Комары покусывают. Странно видеть в такое позднее для них время. Лосиные мухи не дают покоя, лезут в волосы. Шишечки лосиного помета.
21:20 Грибы мерещатся мне повсюду. Темнеет. В лесу слышал курлыкание журавлей, и сердце ожило от тоски и жалости. Вышел на гору, откуда видна Нилушка. Посад, мигая желтыми пятнами огней, раскинулся внизу. Дремучий лес обнимает с трех сторон лысую, вытоптанную коровьими копытами гору, где я сижу на холодной и сырой кочке. Где-то пиликает (неразб.) ночная незнакомая птица, рыжий краешек месяца выглядывает из-за синей тучи.
Багровое пятно заката, над темным лесом, ощетинившимся пиками старых ёлок. Облака, по ночному лиловые раскиданы по небу в величественном беспорядке. А над тем местом, где я входил в лес, будто несколько раз размашисто мазнули кистью.
{Вклейка из записной книжки}
29 августа 90 года
1:00 Проводил Наташу. Постояли под звездами, щедро рассыпанными по небу, поговорили о вечности, о детях, о том, что они в нашу жизнь и порядок, хотя нам по глупости кажется, что наоборот. Но как расставались бы мы со своей молодостью, если бы не они. А так мы передали ее в другие руки и радуемся, видя, что ничто не кончается и у всего есть продолжение.
Лесок, где прошло наше детство, больше не существует. Искореженная земля, вывороченные с корнем пни, грязь – ужасная картина. Нарядные домики, облицованные серым кирпичом, влезли в мои детские владения, растоптав их и уничтожив. Ну почему нельзя у нас создавать не разрушая, не круша, ни посягая на чужое или по крайней мере не на свое? Будто тайга шумит вокруг Посада и нет ей ни конца ни краю. Нет бы оставить этот лесок, а улицу застраивать дальше… Но зачем, когда бульдозер вполдня уничтожит то, что природа создавала десятилетиями. Она все стерпит. До какого абсурда доходит у нас строительный зуд – подумать страшно. В единственном сосновом бору выстроили сперва электростанцию, свалив под нее наверное целый гектар строевого соснового леса, а потом рядом возвели гаражи для машин. Сосновый воздух для автомобиля наверное тоже полезен
22:30 Малая Вишера. Доехали хорошо, правда, дорого – 13 целковых. Десятку отдал Сергею – зятю Антонины. Он помялся для вида, но деньги взял с видимым удовольствием «Ладно, на бензин». Довез он нас до железнодорожного моста в Окуловке – лучшего и пожелать трудно. Вещи – чемоданы, рюкзак и сумку – пришлось держать на коленях, багажник у них был забит до отказа. Перегруженный «Москвич» на выбоинах стучал как раз с моей стороны и я сидел, как на иголках. Ехали наши благодетели втроем, кроме хозяина сын Денис и жена Галя – миловидная молодая женщина. Сегодня у них был юбилей – 10 лет со дня свадьбы. Разговор вертелся вокруг этого события.
Сегодня впервые за все время приснился Коля Лавров. Будто мы с ним на кухне у него и я рассказываю, что задумал книгу, а Коля своим бесконечно дорогим глуховатым голосом говорит: «Тебе надо писать, Володя. У тебя есть свой читатель» И смотрит добро и внимательно. Что-то еще снилось. Сон был путаный, клочковатый
30 августа 90 года
С утра, а встал я поздно, обеспокоен был одной мыслью: успеть собрать Костю, навести порядок к приходу гостей (мы ждали Иру с Таней), сбегать в редакцию, на почту, в киоск… Все, вроде успел, кроме малости – не написал писем, не похлопотал насчет обмена.
С Володей свиделись в редакции, где сразу же возник один из тех наших безразмерных разговоров, которым нет ни конца, ни края. Потом он еще вечером к нам прибегал посте того, как ушли Таня с Ирой.
Ира была великолепна. Распущенные по плечам роскошные волосы, мягкая ласковая улыбка, мерцающий взгляд из-под густых ресниц. Костя запоздал, – бегал к Сане Михайлову, гостей пришлось занимать мне. Смотрели книги и рассуждали о воспитании детей. Таня на эту тему рассуждает с большим удовольствием.
Появился Костя, мы сели за стол с чаем и дынями. В большой комнате так и просидели, рассматривая потом, после чая, фотокарточки в альбомах и россыпью «А где же я?» – спрашивала Ира, разглядывая один из групповых снимков – «Что же меня не сфотографировал?»
Подарила она ему красивую тетрадь с металлической спиралью. «На память Косте от Иры Б.» было написано милым ее почерком и между страниц вложена фотокарточка с довольно замысловатой подписью.
Костя краснел, смущался, но держался, тем не менее, хорошо, удачно и к месту шутил, вставляя слово-другое
31 августа 90 года
2:30 Через три с половиной часа вставать. Долго провозились, собирая лицеиста в дорогу. Гора посуды на кухне – некогда ею заниматься. Посадим на автобус в 7:30. Только бы не проспать.
Костя провожал Таню с Ирой до дому, а оттуда его провожали Фельдман с Ирой и Крамсиной Наташей.