1 июля 90 года
22:35 Малая Вишера. Доехали на редкость удачно. До Окуловки довез нас Валера Гусев, приезжавшим в Подол с молчаливым немолодым приятелем – владельцем «Москвича». Подождали около часу и в пятом часу уже были дома.
Утром успел искупаться с Костей. Вода была чудо как хороша. Не хотелось вылезать. Но приехал Валерка, пришлось поспешно собираться и отчаливать.
… Валька…. Когда были трудности с хлебом, и всем давали по две буханки, ее мать положила в сумку четыре. Валька заблажила на всю очередь: «Выйди из очереди! Положи хлеб на место! Думаешь – матка, дак буду тебе по четыре буханка давать?»
Та заплакала и ушла. «Ты подумай, Маня, как меня опозорила.» – говорила она потом маме.
2 июля 90 года
13:50 Жара. Из раскрытого окна веет горячим сквозняком, не приносящим прохлады. Осина встревоженно шумит и этот прохладный, ласковый шелест напоминает о том, что где-то есть тень, тишина и покой.
Утром звонил Володя Михайлов, долго говорили с ним обо всем понемногу. Мы оба пришли к выводу, что Миша и его бойкая супруга прекрасно поладят с редакционными и заживут тихо и спокойно, что все они, в сущности, страстно желают.
Приходил Виктор, около часу времени угробил на пустой и ненужный разговор, к концу которого он, как всегда, накалился, вспомнив как командовал шоферюгами в должности завгара, как «не давал и спуску и себя не жалел.»
Сделал небольшую десятиминутную зарядку с гантелями. Надолго ли меня хватит? Полон решимости это благое дела продолжать.
21:45 Сходил в железнодорожную баню, пугая ее завсегдатаев белизной своего тела. Попарился. Жара египетская (тьма) стояла в переполненной парилке. Ноги жгло, как на раскаленной сковородке, на скамейке невозможно было усидеть. Попарился без большого удовольствия, домой шел мокрым, краснеющим с прилипшей к спине рубахой
3 июля 90 года
0:30 Окно раскрыто, но в комнате все равно душно. 23 градуса показывает термометр, прибитый к балконному косяку.
В Любытине, когда уже засыпал на гостиничной койке, с ужасом вспомнил о смерти Коли Лаврова и вновь содрогнулся от горя.
Утром проснулся я под колокольный звон явственно доносившийся из-за реки
Роман сказал, что звонят в часовне утром и вечером, что колокола искали по всему району и один взяли у него на Неболчской нефтебазе, где он висел бог знает с каких времен.
Деревня Колоколуша невдалеке от Каменки
Комары полетели, – надо закрывать окно
13:45 Звонила Надежда Васильевна – секретарша редактора, сказала чтобы я позвонил Смульскому.
Букет колокольчиков и ромашек, сорванный на берегу Увери в Мошенском, похож на небо перед грозой. Перед грозой
14:35 Утром проснулся от шума дождя. Встал, открыл окно: дождь лил отвесно, небо было в низких синих тучах, закрывавших его плотной непроницаемой завесой.
22:50 Звонил Володя Михайлов, спросил какие новости. Я сказал, что «у пушки нашли воинское захоронение – 48 человек, восемь медальонов удалось найти и прочитать фамилии. Нашли ложку с инициалами, гранату, патроны. Сергей Козлов – первый секретарь райкома комсомола сказал, что узнал об этом в субботу вечером от Майи Федоровны Левченко. Могилу обнаружил экскаваторщик, рывший траншею под кабель. Там уже успели похозяйничать пацаны, нашли гранату, патроны, три медальона, два вернули, один из них пустой.
Экскаваторщик сообщил в военкомат, но там никак не отреагировали. Райисполком ничем не помог. Одна Коврова как-то этим заинтересовалась и помогла в меру сил. Копали всего несколько человек, хотя зевак было человек 50, не меньше. Здоровенные мужики глазели со стороны, не выражая ни малейшего желания помочь. Какой-то парень приезжий, молдованин по национальности, вызвался помочь, переоделся и копал сколько у него было времени. Вонь, грязь… «Наверное они за это большие деньги получают, раз копаются тут.» – услышал Сергей такое суждение из двухметровой могилы.
«Хоронили скорее всего наших бойцов немцы. При все были бумажники, наши из забирали, при всех была амуниция: ремни, фляги… И лежали они как попало, где голова, где ноги. А сверху над ним лежал гроб, в котором был похоронен военный в шинели.»
А сейчас они лежат в полиэтиленовых мешках в гараже. Хоронить завтра на новом кладбище. Где-то рядом должно быть еще одно захоронение. Об этом говорят и местные жители»
Володя Б…й продал дом, купленный в Клёнове несколько лет тому назад за 200 рублей, выручив за него 9 тысяч. Вот с какой целью покупался этот дом в богом забытой деревне. Это называется вложить капитал под бешеные проценты.
Сказал мне об этом Умар Алиев.
4 июля 90 года
1:10 Из раскрытого окна доносится грохот железной дороги: лязгание вагонных буферов, прерывистый шум скорых поездов, гудки и фыркание маневровых тепловозов. Прохладна сегодняшняя ночь.
18:55 Новгород. Сдал Василию Ивановичу два авторских материала, зашел к редактору.
«Ну вы меняйтесь, не тяните, а мы тут будем решать» – сказал он веско и неопределенно
В сегодняшней «Новгородской правде» написано, что 26 июня в «Сельской жизни» напечатан мой очерк о Гусеве «Костер на ветру.»
Квартира на Псковской (д.42 корпус 3 кв 12) оказалась запущенной и грязной, выдавая с первого взгляда холостяцкое положение своего хозяина. Старая, давно отслужившая свое, мебель: продавленная кушетка, крашеный черной краской комод, шкаф несуразного фасону… Застиранное, потерявшее цвет белье.
5 июля 90 года
23:50 День уходит, истекая внезапным обложным дождем, намочившим сухую, как порох, землю, дочиста, до запаха вымытых полов, исхлеставшего горячий, как печка асфальт. В пору бы и грозе ударить – так парило весь день, но грозы не было, природа ограничилась заполошным ливнем.
Заходил Виктор, с полчаса сидел, картинно навесив на плечи жаркий, неуместный в духоту, чёрный пиджак. Он без конца кривил лицо, ухмылялся, хрипел отрывисто и непонятно… Разговор, как всегда, был дурацкий. «Время, как с горы сорвалось, летит, дня, как не было» – пожаловался он. И тут же, почти без перехода заключил: «Пойду убивать время. Делать нечего»
«А память – мой злой властелин» – поёт по радио Борис Штоколов и я с ним целиком согласен. Помять, при все её несовершенстве, все подбирает, ступая за нами след в след, подбирает и складывает в свои подвалы, прячет в тайники, чтобы потом ошеломить нетленно ярким воспоминанием, разрывающим надвое бедную душу человеческую. Думаю о Коле и от этих мучительных дум не в силах избавиться, они растворены в душах других, во всей моей жизни горькой. Нет и не будет мне утешения.
Гриша сказал мне, что уже четыре месяца как не пьет, на всю жизнь закодировался у врача, работающего по методу Довженко, что к любому алкоголю равнодушен, «мужики пьют, а мне не хочется.» Осенью он переходит на работу на кафедру философии в пединститут, сперва завлабом, а потом преподавателем.
Из Новгорода я приехал в одиннадцатом часу, зашёл в редакцию, пробежал глазами свой очерк в «Сельской жизни», разверстанный на всю высоту газетного листа на три колонки под рубрикой «На конкурс». Кажется ничего не выброшено, кроме высказывания Марка Аврелия, которое мне так хотелось куда-нибудь ткнуть. Очерк друзья – коллеги собираются перепечатывать в районной газете
6 июля 90 года
1:00 Дождь хлюпает за раскрытым окном, ветер шевелит занавески. Сыро, темно, прохладно. Сейчас, пока нет поездов, тихо, отдаленный раскатистый шум наплывает издалека – идет скорее всего товарняк
11:00 Веребье. Электричка на Окуловку стоит почему-то здесь. Погода с утра хмурая и дождливая
Но дождя сейчас нет, а просто сыро, мрачновато. До Мстинского моста словоохотливый Борис Александрович Леонтьев развлекал меня рассказами о даче, которую от строит, об НЛО, о том, что какой-то старик «на трое суток слетал «туда», видел там двухметровых людей, дома с высокими крышами…
Мужик, лысоватый, круглолицый, с обвислыми складками кожи на щеках рассказывает: «Вот здесь я в стогу заночевал. Ехал с двумя кусками толи, задремал, проехал Бургу, проснулся за Мстой, вышел, пришлось лезть на стог. Утром встал, поехал назад.
Приятной наружности паренек в серой шерстяной рубашке, чем-то напоминает Костю
21:00 Опеченский Посад Искупались с Валерой Сытовым у моста через канаву. Вода теплая, ласковая, водоросли щекочут и обволакивают ноги. Переплыли на ту сторону. Сердце у меня покалывало (оно и сейчас колет), но говорить об этом было неудобно.
У реки еще можно было терпеть сегодняшнюю жару. Ветер дул со стороны Нилушки, гнал из-за леса на той стороне угрожающие сизые облака, затмевал ими солнце, но через некоторое время оно опять калило наши животы и спины.
Поговорить нам толком не удалось. Валера должен был в десять вечером уезжать в Боровичи на московский поезд. Об это все время помнил он, да и я не забывал
Разговор поэтому перескакивал с пятого на десятое, ни на чем особенно не останавливаясь
7 июля 90 года
2:50 Ивановскую ночь сильно подпортил ливень, хлеставший около часа и заливший все низкие места лужами.
15:45 Дождь пошел. Погромыхивает далекий гром. Сижу на пороге бани и праздно гляжу на мир божий. Гром надвигается, грохочет ближе, страшнее.
Все валится из рук. Духота парализует силы и волю. Даже, припустивший с новой силой дождь не приносить пока облегчения. Дождь хлещет неистово и сердито, с размаху бьет в пустую лейку, заставляя ее дробно звенеть, баламутит воду в цинковых ведрах у колодца. А то вновь переходит на тихий шелестящий шепот, такой тихий, что слышно как срываются капли с шиферной крыши.
Искупался на старом месте у больницы. Переплыл на борину у камня, постоял там, глядя, на изнывающий от духоты Посад, и поплыл назад.
Истопил баню, запарив в алюминиевом баке крапиву, корни лопуха и чистотела. Сходил после дождя за веничком. Вымок до нитки. С кустов меня окатывало холодным обвалом капель.
8 июля 90 года
12:10 Сижу у колодца. Кузнечик-косиножка стрижет и стрижет где-то траву. Жара несусветная. Пока косил за огородом крапиву и осоку вдоль канавы, сгорел. Солнце сегодня какое-то озверевшее. Десять минут всего полежал я на спине, подставив солнцу свой живот, и за эти десять минут меня так прокалило, будто я лежал на сковороде
23:50 Горю как на медленном огне. Тело все, особенно плечи и спина полыхают медленным жаром, голова болит и сердце колотится как пойманное. Валидол и корвалол помогают мало. Устал. А с чего? Скосил траву, переделал крышу на колодце, истопил баню – вот и все полезные дела, совершенные за день.
Все бы ничего, но к вечеру вселенская духота разразилась скоротечной грозой и градом, величиной с голубиное яйцо. Я такого града еще не видел. Мы спрятались с Санькой в предбаннике и даже дверь не могли открыть, едва я ее приотворял, в нас летела крупная ледяная шрапнель, лупившая что есть мочи. Я сразу вспомнил, что Костя с Павликом ушли проверять кротоловки и на душе у меня сделалось тревожно и неспокойно. Гроза грохотала во всю небесную ширь, ледяной артобстрел продолжался. Крупные белые градинке лежали в траве, как нечаянно просыпанные конфеты-драже. В банную дверь барабанило изо всей силы, будто кто-то ломится спьяну, не ведая, что творит. Вся эта несусветная кутерьма так же быстро кончилась, как и началась. Ветер переменился. Задуло не справа, а слева и уже не так страшно, как попервоначалу. На смену граду пошел дождь, стихло и успокоилось на какое-то время. Я вышел из укрытия и начал возиться с колодцем, но сердце изнылось и я, бросив все и ругаясь, пошел разыскивать кротоловов.
9 июля 90 года
0:30 На дороге валялись сучья от вятлин. Огород был похож на поле боя, где еще не рассеялась пороховая гарь. Огурцы полностью лишились цвета и ботвы, картошка полегла, капустные листья были насквозь пробиты ледяной шрапнелью. Казалось, по ним всем вели огонь из крупнокалиберного пулемета.
Над землей поднимался белесый туман, крепко пахло багульником (я подивился этому – откуда багульник у складов и учительского дома?) На мокром асфальте, густо усеянном сосновой трухой, шишками и целыми ветками, блестели и дымились испариной лужи. Стадо гнали с Футбольного, от коровьих боков и спин поднимался пар, будто они только что вышли из бани. Тропка и дорога были усеяны следами разорения, в траве блестели россыпи ледяных бус, громко хрустевших под ногами. Быстрым, сердитым шагом я дошел до Наташи, пацанов там не было. Я сел на велосипед и поехал на свалку, где-то там они должны были снимать капканы. Покричал их, но безуспешно, разгневался только пуще прежнего. Спросил у дежурной, охраняющей мелиоративную технику. Он сказала, что никаких мальчишек тут не видела, что града тут почти не было, мелкий и редкий.
Волновался я напрасно. Костя с Павликом были здоровы и невредимы, вымокли только до нитки. Я вылил на них всю свою желчь, весь пустой и никчемный гнев, упиваясь своей железной правотой, и весь вечер потом «вонял» и ворчал на Костю, вконец его своей мрачной ворчливостью замордовав. Откуда во мне столько глупой гневности? Чего я с цепи сорвался, обвиняя из во всех смертных грехах? Неужели забыто сколь бесполезны угрюмые разбирательства и апелляция к совести? Что за дьявол дергает за руку в такой момент, когда надо стерпеть и остановиться?
Тетка Шура Яковлева приходила сегодня утром звонить и сообщила, что ночью они видели над нашим домом в вятлинах красный шар, не похожий на луну, как уверяет она. Шар вскоре исчез. Она разбудила мужа и они оба наблюдали поразившую из картину.
10:15 Электричка на М.Вишеру. Тяжесть в затылке, маета, ощущение пустоты и усталости – все как обычно, когда возвращаешься домой.
10 июля 90 года
Устал как собака, не от работы, а от вынужденного общения с человеком для меня неприятным. Ездил в «Россию» с Анатолием Викторовичем Рязановым. Вроде и разговор возник откровенный, вроде было о чем сказать и что спросить, но откуда же тогда такое чувство, что тебя обобрали, обманули, хихикая и издеваясь.
Лукавый он человек и разговор с ним заведомо пустая затея, если относиться к нему серьезно. У него были какие-то дела, вечно он уезжал на своем каблучке, прося меня подождать, вечно совался в разговор с мужиками, перебивая меня, мешая спрашивать. В «России» его за эту самонадеянность мужики обсмеяли и крыть ему было нечем.
11 июля 90 года
5:05 Светает. Переделал, по сути дела заново переписал один материал о перезахоронении солдат. Ничего не соображаю. Ложусь спать.
Васильки.
Хронофаги воруют время, откалывают кусками, откусывают, тащат по углам, как тараканы – крошки со стола. Весь вечер ушел на Мишкины переживания по поводу уехавшей сдавать госэкзамены Елены. Она прислала телеграмму, что расписание изменено, что она приедет завтра, Мишка впал в ревность и в подозрения. Пришел ко мне не в себе, выпивши, и весь вечер нудил, что не верит ей, что она ему врёт, что он ловил ее на этом, спросил была ли она на пляже, она сперва сказала, что не была, а потом «Была, Миша, только недолго, сразу и ушла»
Ушел он в двенадцать часов ночи, оставив после себя ощущение пустоты. По-моему, он сам не верит в то, что творит, отбившись от Веры, он так и не пристал ни к какому берегу, так и не выбрал.
Пишу это уже день спустя
12 июля 90 года
в 16:20, завел такую моду нехорошую. Надо все делать в срок, не допуская расслабления души и тела. Надо-то надо, но выйдешь в город по каким-то мелким делам, заглянешь в книжный магазин, в редакцию, завязнешь в разговорах, остановишься с одним, с другим и ты уже не ты: раздражен и подавлен, ум твой подавлен и потревожен чужой ненужностью. И попробуй после этого поработай. Сядь за машинку с желанием открыть новые миры, новые повороты мысли и тайники души.
Виктор пришел, еле терпел, чтобы не нагрубить ему, не выгнать. Чего он ходит? Чему ему надо от меня? Ведь ненавидит он меня всей душой своей уязвленной, я это чувствую, ненавидит и в то же время некое подобие уважения высказывает мне, насколько искренне – не знаю.
23:55 Мы сами частица бесконечности, ее передаточное звено. Откуда мы пришли, что лежит под нами? Какие пласты человеческих судеб? Какие пересечения? И куда, в какие дали все потом уйдет?
– Виктор опять приходил извиняться за назойливость
13 июля 90 года
1:10 Я просто разрываюсь между делами. Не знаю за что мне хвататься, что делать. Читаю все подряд, а в итоге – ничего, за все хватаюсь, а дело ни с места
23:25 Звонил Иванов Сергей (кажется – Николаевич) насчет обмена, вернее комбинации обменов, в результате которой Миша въехал бы в мою квартирую, Иванов бы получил трехкомнатную квартиру в 100 квартирном доме на Лесной, а я бы эдаким падишахом въехал бы в его трехкомнатные апартаменты. Он дал мне свой телефон 2-56-16, сказал, что будет звонить, если что выясниться у него. Это был бы конечно идеальный вариант. Но вряд ли он исполнится, слишком все хорошо выходит.
Днем ходил за Костиными документами в школу. Выдали мне личное дело, тощее и невразумительное, и медицинскую карту.
Зашел в редакцию. Мишка был сегодня спокоен и остроумен, сочинил на меня эпиграмму и небольшой стишок. Во время чаепития все это было зачитано. В редакции мне сегодня понравилось: очень все было хорошо и по-домашнему просто. Покурили с Мишкой в его кабинете, потрепались, похихикали, попили чайку в окружении всего коллектива. Я отпечатал на машинке авторский материал, принесенный Александром Федоровичем Павловым и отправился домой знакомой дорогой через вокзал
Володя звонил, сказал, что купил мне Солженицына, оба тома, что привезет все на будущей неделе. Видели его сегодня по телевизору, мельком правда.
14 июля 90 года
2:30 Сердце покалывает. Тихо. Слышно как лают где-то за линией собаки. Начал писать совсем не то, зачем ездил в «Россию». Ну, да бог с ним, буду толковать о том, что знаю.
Ложусь спать.
18:10 Сходили с Людой в центр, обошли магазины, сделали кое-какие мелкие покупки.
Домой возвращались через вокзал.
22:30 Сегодня в городе не то две, не то три свадьбы. У первого подъезда «Тойота», украшенная шарами и лентами, у столовой возле хлебозавода молодых – жениха в черной пиджачной паре и невесту в зеленом (?) платье фотографировал «лысый дидько»
Возле них, как жандармы в парадной форме, стояли навытяжку свидетели в широких красных лентах через плечо. А во дворе дома, где живет Антонина Георгиевна Серкова, кто-то играл на баяне. Грустная мелодия аргентинского танго: «спроси меня, но я не виновата, что и любить и ждать тебя устала…» И сразу вспомнились мне деревенские праздники, грустные предзакатние часы, когда роса уже ложится на землю и ты устал, хочешь спать, но никому нет до тебя дела. Пьяные гости пьют самогонку и пляшут так, что ходунок ходил под их ногами крашеный пол вымытый к их приходу, а теперь затоптанный грязный со следами каблуков… Хорошо если есть тебе куда ткнуться и уснуть пол этот надрывно-веселый шум и топот, а если нет – ходишь неприкаянно, зябнешь, не догадавшись теплее одеться и нет на свете человека несчастнее тебя. Играет чья-то гармошка. И в такой тоске – печали растворяется твоя маленькая слабая душа, что ты не знаешь куда деть себя, чтобы не заплакать, топя в слезах свои будущие несчастья, смутное предчувствие которых пугает тебя с первых осознанных минут твоих на грешной земле.
Похолодало. Пишу на балконе. Музыка гремит из соседнего подъезда. Сизые, табачных оттенков тучи заволокли небо, осина трепетно и беспокойной шумит на ветру, фонари зажглись на железной дороге.
15 июля 90 года
10:20 Дина Дурбин поет цыганские песни. Хрипловатый, «довоенный» трест пластинки, легкий акцент…
Поздно вечером. Весь день просидел над статьей, которую к вечеру, слава богу, закончил, назвав «Запас карман не тянет?» Это написано по следам поездки в совхоз «Россия». Несколько туманно, расплывчато, но с попыткой осмысления той дурацкой ситуации, в которой по-прежнему пребывает сельское хозяйство.
Из дома за день никуда не вышел. Все сидел и все стучал на своей «Оптиме», даже нога от неподвижности заныла.
Васильки в стеклянной вазе осыпаются, бледнеют, теряя свою несравненную синеву, но пахнут по-прежнему терпко, напоминая о шорохе ржаных колосьев, о солнце и облаках
***Вспоминал сегодня как пошел в первый класс, никого в своем классе не зная, как дичился все и в том же время чувствовал себя значительным, достойно неся звание школьника, которое казало мен выше всех званий на земле. Помню как пахла новая, необмятая фланель форменной гимнастерки, как горели на солнце медные пуговицы, как тяжела была бляха школьного ремня с буквой «Ш» в обрамлении дубовых листьев.
Сентябрь стоял теплый и тихий. Я выходил из школы и замедленным, полным достоинства, шагом направлялся в больницу, где лежала, укушенная змеей Наташа. Я выходил в пахнущую больничной спёртой духотой палату как генерал – в казарму для нижних чинов. И здесь я особенно чувствовал свою нарядность, свою особенность и был от этого щедр, покладист и добр, позволяя Наташе листать мои прекрасные учебники, источающие восхитительный запах типографской краски и бумаги, играть с круглым пеналом, карандашами и стиркой-ластиком, изредка объясняя ей что к чему.
А потом очень долго шел домой, останавливаясь на каждом шагу и глазея по сторонам
Портфель приятно оттягивал руку, жесткая фуражка слегка жала и терла стриженную круглую, как каличина голову
16 июля 90 года
2:30 Проснулся около девяти и, не размаявшись, отправился в железнодорожную баню, гулкую и пустую в этот ранний час. Парилка на каждый ковш горячей воды отзывалась пушечным треском, облако сизого пара вырывалось из железных створок и жаром растекалось под потолком. Одина раз я подкинул побольше воды и паром вытолкнуло тяжелую входную дверь.
17 июля 90 года
13:30 Вчера разболелась голова и боль эта не отпускала меня, несмотря на таблетки. Так и уснул с подушкой на голове.
Праздник глупости. Выпивка по случаю подписания Мишей Зиминовым первого газетного номера. Триста раз пожалел, что остался. Сидел с лимонадом и со всей неумолимостью трезвого человека наблюдал, как глупеют на глазах люди, как смеются плоским шуткам, кричат, каждый свое, не слушая другого. Измаялся я, и уйти неудобно, и оставаться нет никакого желания. С полчаса терпел я эту теплую компанию. Голова разболелась окончательно.
Мы дышали с ним воздухом одного времени. Мы плыли вместе в одной реке. Мы видим и понимаем все одинаково, с одной точки зрения, под одним углом.
18 июля 90 года
Баратынский сказал: талант – это поручение, которое должно исполнить любой ценой, и собственная жизнь для этого только средство.
1:15 Кто-то прошел внизу под нашими окнами. Слышно, как хрустит под ногами песок.
Голова, слава богу, прошла, и я живу: читаю Дмитрия Сергеевича Лихачева, его прекрасные воспоминания наталкиваются на мои, в чем-то похожие, в чем-то нет.
На ночь глядя, ходили с Людой прогуляться. Асфальт после дождя был мокрым и чистым, будто его специально помыли, круглые кроны ракит недавней бурей были причесаны и взлохмачены на одну сторону. Прошлись по Красной улице, сделав небольшой круг, и вернулись домой.
*** Вспоминал, как Михалыч однажды (чудо из чудес!) угостил нас (с) Виткой Кудрявцевым молоком в бумажном пакете, объяснив свой поступок просто: «Все равно скиснет.» С голодухи мы все, конечно же, выпили и, не успев отслужить благодарственный молебен во славу Михайлыча, помчались в туалет. Обоих пронесло от михалычевых щедрот. Долго еще отходили мы от его благотворительности.
21:05 Около часу бушевала гроза с обложным дождем. Один раз ударило особенно близко, с сухим раскатистым треском. Дождь так и идет, хотя гроза давно стихла, покатилась куда-то дальше.
Приходил Иван Гаврилович Маетвеев. Ушел от нас перед самой грозой, боюсь, что попал он под ливень и вымок до нитки. Жалко его почему-то, такой он неприкаянный. Никому не нужный. Чем-то напоминает от дядю Лешу, такой же добрый, покладистый, неторопливый. Пока я бежал из редакции, он сидел у меня в комнате и читал эмигрантские газеты.
21:35 Сердце болит. Пью пустырник, корвалол и все равное колет.
Володя приезжал, приходил ко мне, разговор все равно вышел торопливый. Он – рвется на части между женой, сыном, родителями, редакцией, депутатскими заботами и все остальным миром.
23:30 Позвонил Ивану Гавриловичу. Вымок он, конечно, до нитки. Домой пришел и обсушиться негде – из-за спины нельзя ни ванну, ни душ принимать. «Спасибо, что побеспокоились. А у меня еще и горе: сосед пришел и сказал, что мой огородик у западного кладбища вытоптали цыганские коровы. Ребятишки двери открыли, они зашли и все смешали … огурцы там у меня, помидоры – все погибло.»
Вот еще и это переживание. Жалко бедного Ивана Гавриловича, хоть плачь.
Вчера ночью услышал по «Маяку»: умер Валентин Пикуль в возрасте 62 лет. Еще одна смерть в бесконечном ряду смертей. Жалко мне этого отнюдь не близкого душевно человека.
19 июля 90 года
Дождь идет. С самого утра чешет, прямой, обреченно-унылый. Лужи налило доверху, дорога блестит, как вымытая, а сверху из низких серых туч все льет и льет. Вот опять он припустил с новой силой
Сделал мало, хотя за вест день только раз вышел из дома – в киоск за газетами. Встретил Мишу Мотороева. Он взял 7 гектаров земли в За..ве, собирается разводить кроликов, овец.
Приснилось, что на поезде приехали Сашкины дети Эдик и Ульяна
20 июля 90 года
9:20 Необычайно густонаселенный сон приснился мне нынешней ночью. Снилась Таня Бондаренко.
Снился Костя, что-то неясно. Не то встреча, не то расставание.
Снился отец. Он шел по лестнице в школе, не знакомый, в черных очках, поднимался вверх к нам с мамой и Наташей. И мама сказала, что они с ним разошлись и он живет где-то сам по себе, кажется у какой-то женщины в Жадинах. Он подошел к нам, поздоровался со мной за руку и спросил, улыбаясь, как я живу. Я что-то ему ответил
21 июля 90 года
3:00 Ровно через три часа вставать, собираться и ехать в Мошенское. Люда уходит в отпуск, поеду её сопровождать, а заодно задержусь там на денек-другой
В воскресенье около шести утра будет солнечное затмение.
Володя забегал вечером. Говорили о культуре, которую не знаем совсем, о Глазунове и его идеях, выраженных в картинах.
Сердце болит.
Умер Коля Дмитриев. Николай Иванович Сопляков, как звали его в институте по фамилии дуры жены. Вот тебе и Коли невозмутимость, вот его железные нервы и олимпийское спокойствие. Гриша сказал, что о его смерти ему сообщил Тюрин, что будто бы умер от чуть ли не день в день с Колей Лавровым.
Что же за жизнь такая, что сильные здоровые мужики умирают, едва дожив до сорока лет? Сколько уже наших ровесников завершили свой земной путь. Грустно и страшно. «И мнится, очередь за мной…»
Пустота вокруг, пустыня
7:10 Электричка на Окуловку. Сердце колотится, как пойманное, слабо трепыхается… Народу в вагане много. Кули, сумки, тележки
12:40 Боровичи. Осталось нам 50 километров пути. Билеты, слава богу, в кармане.
Мужичок-коротышка в коричневом, в клетку, костюме и голубой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Кепочка с целлулоидным козырьком, сумка через плечо…
– У меня койкя двуспальна, два мягких стула, тубаретка, стол. Плитка есь, электической самовар. Чаи гоняю.
Он красн лицом, небрит, голубые, навыкате, глаза строго нахмурены
Он из Прошкова, насколько я понял из разговоров.
Мошенское Доехал, наконец-то. Остаток пути был мучительным. Автобус набит битком. Ругань, давка. Какая-то пожилая татарка – толстая, безобразная, ругалась, крича и матерясь, согнала немолодую супружескую пару, явно деревенского вида. Влезла, тесня и растаскивая всех, села сама и посадила двух белобрысых девочек лет десяти или около того. Минут десять терроризировала она автобус, ругань поднялась ужасная, кричали все. И в этой человеческой мясорубке, в этом хамстве небесно-чистое лицо и простое девичье лицо, необыкновенно милое, славное. Красная кофта, русые, стянутые заколкой волосы, высокий открытый лоб, слегка вздернутый нос, улыбка чем-то похожая на улыбку Иры. Она стояла в тесном, забитом сумками и чемоданами проходе так, будто не касается её эта автобусная склока, мат, крики, угрозы… В тихих и медовых ее глазах отражалось нечто совсем другое. Я любовался ею и думал, что был бы рад, если бы Косте встретилась такая вот девушка
22 июля 90 года
21:35 День выстоял на диво солнечный и жаркий. Лежа на камере от большого трактора и читая купленную в киоске «Правду», успел загореть. Купался бессчетное число раз. Вода теплая, ласковая, вылезать не хочется.
Утром, пробудившись в девятом часу, побежал на речку. Нырнул с плотика, поплавал, наслаждаясь тишиной и покоем и чувствуя, как выходят из тела остатки сна, лени.
Вечером еще раз попарился с Костей и Мишкой Виноградовым в «куликовской» бане. Пару уже почти не было. Но все равно приятно было нырять в воду после банной духоты.
Зато вчера мы сдавали и парились раз, наверное, пять. И каждый раз каменка исходила паром, даже пригибаться приходилось – так силен был жар, кусающий за уши и плечи.
23 июля 90 года
2:15 Бог знает, что я пишу, преодолевая собственную лень. Может лучше ничего не писать, чем нести эту косноязычную чепуху.
Написать о бондаре с маслозавода
«Стяжи мир в душе своей, и тысячи вокруг тебя спасутся»
(Серафим Саровский)
Автостанция. Окошечки касс вынесены на улицу. Толпы у каждого окошка. Никто не знает в каком куда дают билеты. Очередь напоминает войско, изготовившееся к штурму или, на худой конец, к осаде кассовой цитадели. Кассиры немы и величавы, как сфинксы. Слова от них не добиться. Людские толпы осаждают каждый автобус с такой неистовостью, будто от последний. Наглые молодые люди лезут вперед толкая всех и все на своем пути сметая. Раздавленный в очереди, а потом в автобусной давке, человек теряет остатки своего достоинства, он раздавлен и унижен, даже если не лез вперед других, не кричал, не ругался.
Солнечное затмение мы проспали. Я забыл о нем, вспомнил уже в десятом часу утра, когда все было кончено.
Костя с Мишкой Виноградовым жгут костер на берегу. Ночь темная, сырая, беззвездная.
Все эти дни я думал о Коле. Все время вспоминается он, а вчера я проснулся с вновь пережитым ужасом, что его больше нет и никогда не будет. И долго не мог после этого заснуть. Сидел на куне, пил молоко и вспоминал, как сидели мы с ним на кухне, курили «Беломор», гоняли чаи… Сколько бы я ему теперь мог рассказать… Володино депутатство, Мишкины перемены, Костин лицей… Всего и не перечислишь. Жизнь неумолима, все меняется, ломается, рвется, возникают новые связи и отношения, о чем невозможно было и помыслить в том роковом феврале
2:45 Пришли наши гаврики. Кто-то шуганул из с того берега, посулив кишки выпустить и они убежали. Ехать Мишке темно, они легли на веранде, поставили будильники, чтобы ему засветло ухать домой. Костя сказал, что они варили на берегу уху из одиннадцати ершей
17:55 Дождь собирается. Купались весь день с самого утра. Понемногу кошу. Скосил полянку около малины, окосил кусты.
Борис Зайцев. Преподобный Сергий Радонежский
Родился более 600 лет назад
умер – более 500 «Его спокойная, чистая и святая жизнь наполнила собой почти столетие»
Родители бояре Ростовские Кирилл и Мария
жил во временя татарщины
отрок Варфоломей
1314-1322 – год рождения неясен 3 мая
Брат Стефаний учился лучше. Сергию науки не давались. Старец
24 июля 90 года
14:00 Электричка на Малую Вишеру. Дождь хлещет с самого утра. Небо наглухо затянуто низкими лохматыми тучами. Проснулся в восемь, сбегал напоследок на речку, искупался в полном одиночестве под редкое помаргивание дождя. До Боровичей ехали с Костей то ли в Ореховском то ли в Долговском автобусе. Всю дорогу стояли в проходе. Костю посадил на автобус в 11:30, а сам еще целый час сидел на скамейке под навесом. Накупил в киоске на автостанции кучу книг: Ник. Заболодский, А..ретин (неразб.), книжку о Сергии Радонежском, «Немецкие шванки и народные книги XVI века в серии «Литература эпохи возрождения». С этим товаром и возвращаюсь в пустую, одинокую квартиру.
Пахнет сырой, отмокшей одеждой, затоптанными полами, прокуренными стенами.
…Облака, как взбитые сливки. Причудливые башни из облаков громоздятся в небесных просторах, медленно и величаво плывут, отражаясь в реке
Девушка с Ириной улыбкой тоже ехала до Боровичей с какой-то надутой и толстой дамой и девушкой примерно ее лет. В Боровичах они сели в Жигули, улыбнувшись мне напоследок.
Пишу на редкость постно. Дорожная усталость, дождь, хлеставший всю дорогу до самой Окуловки доканали меня, да еще ожидание, замороженная тоска, сопутствующая дороге
25 июля 90 года
1:45 Долго говорили с Володей, он звонил от матери. Дождь, кажется, стих. Нет этого вечного шелеста и плеска.
В Новгороде время прошло почти что зря. Какие-то глупые разговоры с коллегами, суета, телефонные звонки… Нигде, кроме лицея не был. Отдал документы, но выяснилось, что в них недостает печатей, отметки о выбытии. Пришлось все забирать назад.
Оказалось, что с 15-го у лицеистов начнутся десятидневные сборы и надо прибыть к одиннадцати часам «собранным, как в пионерский лагерь» – так сказала директор лицея Людмила Владимировна Козлова.
Позвонил Славику в Москву. Договорились, что он приедет во вторник. А дел у меня такая туча, то я не знаю, как и выкарабкаться из них за оставшиеся до отпуска дни. Похоже, что с 6го мне не отдыхать. И Киселев и Вас.Як. в один голос заговорили, что некому работать, надо, мол, повремени с отпуском. Я уперся, Киселев пообещал подписать заявление с условием, что задержусь на несколько дней.
Ночевал у Гриши. Долго не спали, вспоминали весёлые случаи из школьной жизни. Я рассказывал про Никанора, он про то, как сплоховал в первом классе… Все это так узнаваемо, так смешно, потому что узнаваемо.
Письмо от Адамыча.
Заходил к Лавровым. Не звонок никто не ответил.
26 июля 90 года
23:55 Уезжал из Новгорода в 8:30. Дорогой думал о том, как буду делать книгу, с чего начну, как переработаю газетные статьи и дневниковые записи, как выстрою все это в единое целое…
Хотелось тут же взяться за книгу, отставив другие дела в сторону.
Можно начать с очерка «А земля пребывает вовеки», можно с одной из коротких дневниковых записей и, выдержав тему дороги, наблюдений, встреч и разговоров, выйти на обобщение, на размышление о душе, земле, судьбе, человеке. Сейчас я все это ясно вижу и чувствую. Боюсь, что время выветрит эти планы и предчувствия.
Приехал в Вишеру небритый, усталый, вышел у ж/д моста и направился в школу. Бардак у нашей второй школе – нормально ее состояние. Маляры красят стены – удушливый запах краски на ацетоне сбивает с ног и лишает разума. Вера Михайловна Кухарева, заменявшая директора, поставила недостающие печати, выписала нужные справки, постоянно переспрашивая как зовут Костю и как его фамилия
Накупил кучу книг, попав на привоз.
Газеты и журналы лежат навалом на столе практически нечитанные. Ничего не успеваю. Где взять время на все.
Вечером приходили Зиминовы, мылись, стирали. Пили чай в обстановке довольно мирной, ужинали макаронами с глазуньей.
27 июля 90 года
0:20 Собираюсь ехать в Опеченский Посад. Ничего еще не готово.
Сердце ноет. Боюсь, до отпуска не дотяну.
14:55 Электричка на Окуловку. Только что попрощался с Володей. Говорили с ним о женской природе, о деспотичной власти новых идей, явившихся взамен старым, о том, что многие нынешние радикалы и демократы десятилетиями, как камень за пазухой, держали свою истину или представления о ней при себе, лаская ею друг друга в своем узком и тесном кругу, они выносили её, огранили и забрали в оправу. Так удобно, понятно и красиво. Но мир изменился, старое, ставшее на время новым, снова состарилось, а нового знать никто не желает. И потом не принимается иначе т.д., что она невольно кладет тень, закладывает сомнения в истинности истины. Сама она никому не нужна, нужны представления о ней.
28 июля 90 года
3:35 Опеченский Посад. Доехал благополучно. В Окуловке успел на Новгородский автобус, уходивший без пятнадцати пять, в Боровичах сел на шестичасовой. Ехал с Верой Филатовой и Васей Калиничевым.
Истопил баню. Помылись мы с Людой, мама и ребятишки. Мылись уже на ночь глядя, – затопил баню поздно. За веником сходили с Людой в ближайший лесок, загаженный, захламленный до неузнаваемости. Запарил в большом баке крапиву, чистотел, лекарственную ромашку, ноготки и смородиновый лист. Запах от трав стоял на всю баню. Я пошел первым, хорошенько насдавал и напарился, насколько это было возможно. Пришлось даже голышом выходить на улицу и сидеть, медленно остывая, на холодной скамейке, чувствуя как исходит парод разгоряченное тело. Передать все ощущения невозможно, немедленно впадаешь в какой-то фальшивый тон.
Завтра мама собирается везти Люду, Костю и Мишку в церковь и всех троих окрестить. Павлика не отпускают – нужен, говорят, помощник на доме.
Думаю о будущей книге, и мысли эти мне приятны. Мысленно раскладываю ее по полочкам, располагаю свой житейский багаж по страницам и абзацам. Может быть действительно избрать, как советовал Коля Лавров, жанр писем к самому себе? Или уже ничего не выдумывать, а просто писать обо всем, что со мной происходило, о чем я думал, читал, вспоминал. Но это будет письмами написанными для неизвестного адресата
14:50 Ухожу помогать Василию строить дом. Хотя какая от меня помощь? С утра лил проливной дождь, в церковь не поехали. Ходили в магазин, купили я Люды красивое черное платье в серебряную клеточку
Оно ей очень к лицу.
Витька Семисотов приезжал на минутку не белой, как снег, «Волге». Поговорили одной минутой и он уехал с Ниной и целым выводком ребятишек.
22:50 Тебя крестили в Маркове, летом, когда жили в Перелучах. Мама возила с Хорьковой и Валей Растатуровой сетрой первой б… Краснова. Поп потом стал председателем колхоза»
29 июля 90 года
Весь день с небольшими перерывами шел дождь. Но и сейчас хлюпает в мокром палисаднике, шелестит по листьям, шабаршит в сырой, отяжелевшей от избытка влаги, траве. День ушел, мигнул и нет его, и пишу я поздней ночью, невидимой черной отдаляющей одно число в календаре от другого. Но жалко ушедшего дня и, чтобы сохранить зыбкую память о нем, коротко об..у (неразб.) как он был наполнен. А наполнен он был сборами в дорогу, в которых я участия не принимал, но сквозь сон слышал, что говорили, как ходили из комнаты в комнату.
Приехали из Боровичей в первом часу, сперва мама с Людой и Мишкой, а час спустя – и Костя с Павликом. Они добирались с попутками. А мама с со своим «выводком» приехала на такси. Много разговоров о крещенье: молодой, симпатичный поп, отпевание покойницы, разные мелочи. Все теперь в крестиках на голубых ленточках.
Полдня долбил на машинке, взятой от Веры Филатовой, два авторских материала из Окуловки. Машинку отнес в одиннадцатом часу сырого промозглого вечера.
Топил баню. Мылись ночью.
30 июля 90 года
2:35 Очень хочу спать, глаза красные, голова не варит, а надо еще собраться в дорогу, ничего не забыть. Сердце ноет.
Вчера вечером ходили с Наташей на кладбище к папе. Выпололи всю сорную траву буйно расросшуюся на жирных кладбищенских почвах, постояли. Мне показалось, что взгляд с новой фотокарточки у отца живой и понимающий. Наташа сказала, что родители снятся, значит предостерегают о чем-то.
3:10 Ложусь спать. Дождь, кажется, стих.
14:10 Окуловка. Доехали до Боровичей, слава Богу, удачно – поймали такси и за 4 рубля без забот и хлопот добрались до автостанции. Купили билеты до Окуловки и Мошенского и то же без лишней суеты.
Утром еще встал в шесть часов, – сердце болит, разбитость в теле, в голове тихий надоедливый звон. Посмотрел в окно – серая мокрая муть, и снова лег. Проснулся в десятом часу. Сердце так и ноет.
23:40 Малая Вишера. Славик приедет в среду Сегодня звонил, сказал, что заболел, но все равно поедет. Спать хочу. Зиминовы приходили, смотрели первую серию старого детектива «Место встречи изменить нельзя» с Высоцким в главной роли.
31 июля 90 года
12:35 Сердце с утра ноет, потчую его корвалолом, но в то же время, как чуть отпустит, пью крепкий чай.
Вчера звонил некто Васильев из КГБ по поводу Петра Федоровича из Мошенского, оказавшегося вовсе не Петром Федоровичем, вовсе не Воеводиным, а совсем другим человеком.
Подготовил и отправил по почте два материала авторских. Еще один пошлю завтра.
Сходил в редакцию. Валя Базанова вышла из отпуска.