1 июня 90 года
23:05 Люду проводил на «Юность», зашел в редакцию и просидел там до шести часов вечера, разбирая газеты и болтая о том, о сем.
К вечеру пошел дождь.
Ощущение потери времени. Все утро ушло на звонки по телефону и мелкие дела, вечер – на праздную болтовню, а ночь – на газеты, разбор книг и журналов и рассеянное бдение у телевизора. Голова гудит. Времени уже половина четвертого ночи.
2 июня 90
Наступил новый день. Брезжит за окнами слабый беспомощный рассвет, – тишина и покой, даже поездного грохота не слышно.
3 июня 90 года
22:50 Встретил Люду с Костей. Они приехали на электричке в половине седьмого. Пока ждал их, читал, сидя на скамейке, «Литературную газету». Но чтение меня не шибко увлекало. С тоской смотрел я на нарядных, красивых людей, одетых по-летнему тепло.
Жарко сегодня. Одуванчики отцвели, распустились по всему лугу тысячи крошечных воздушных шаров. Земля дышит теплом, как печка.
Пишу плохо. Сердце болит. Принимаю разные снадобья, помогает мало. Упадок сил душевных и телесных.
Выходные дни прошли бездарно: не отдохнул, не поработал. Посмотрел по телевизору американский фильм «Иисус Христос» – экранизация Евангелия от Луки, писанного, оказывается, для язычников. Посмотрел экранизацию (весьма вольную) сразу нескольких рассказов, повести и дневников Бунина. Сделано неплохо, но уж больно чудовищный вышел компот из «Руси», «Митиной любви», «Жизни Арсеньва»… Телевизор высосал все мои скудные силы, обескровил подобно вампиру и выплюнул слабым, беспомощным, ни на что не способным. Этот голубой святящийся ящик да еще газеты незаметно совершают подмену: твою единственную и неповторимую жизнь растворяют в политических страстях, чужих мнениях, в чужом пустозвонстве.
4 июня 90 года
0:05 Сирень нынче цветет едва ли не целый месяц. Белая – только начинает зацветать
19:15 Дождь, наконец-то, пролился, зашелестел по листьям, неторопливый и мелкий. Третий день ходят вокруг города тучи, зной калит сухую землю, а дождя все не дождаться. И вот он пришел, не рано, не позже, а в Духов день и теперь, исходя из приметы, сорок дён должно лить. К дождю резче и приторнее запахла белая сирень в стеклянной вазе.
23:00 Вот и деть прошел. Как всегда, не избежал суеты и праздности. Письмо в «СЖ» не дописал. Совестно отправлять такие письма.
Читал Виктора Лихоносова, его «Записки перед сном» так близкие мне, так понятные по духу и настроению. Недаром на последнем курсе институту он так поразил и увлек меня.
Думал о Коле. С тоской и нежностью вспоминал его. Неверное никого из своих друзей я не любил так, как его. Но расстояние, отделяющее нас, все шире. Жизнь засасывает в свой вечный водоворот и я живу, смеюсь, разговариваю цел и невредим, а его нет и никогда не будет. И пишу его ручкой, которой он собирался писать долго
Сердце болит, теснит, томится в груди, будто воздуху ему не хватает, свободы и простора. Пью пустырника настойку, очень горькую, терпкую валерьянку, морщусь от горького холода валидола.
5 июня 90 года
3:00 Читаю документальную прозу Виктора Лихоносова и сердце ноет: все, кого любил Коля Лавров, о ком говорили мы бессонными ночами, кого любил и знал я, все они друзья, близкие люди. Юрий Селезнев, раннюю смерть которого мы вместе отгоревали, Юрий Казаков, Шукшин, Распутин, Белов, Астафьев… Как одно цепляется за другое, как тесна жизни и родственные друг другу души рано или поздно, так или иначе встречаются
18:05 Позвонил Мишка, сказал, что завтра приедет со своей драгоценной супругой. Я сморщился: куда дел, а тут надо вечер убить на пустые разговоры, да вечер на подготовку к встрече гостей. Комната заросла (слово неразб.)
23:10 Со всей глупостью, на какую способен, размножил в 20 экз. загадочное «Послание удачи», пришедшее сегодня с Барнаульским штемпелем. Делаюсь суеверным. Боюсь тех угроз близким людям, о которых вскользь говориться в письме. В общем-то это заведомая чушь, но лучше уже перестраховаться и отправить злополучное послание, коим мне удружил скорее всего Вовка Колбунов. От него, кстати, сегодня получил большой пакет с газетой «Молодежь Алтая» и коротеньким письмом.
Тяжесть на сердце. Уже который день. Дела мои стоят без движения. Делая одно, думаю о другом и так без конца.
От этих дурацких письмах кому бы я еще мог рассказать? Только Коле Лаврову. Он бы понял и не стал смеяться.
6 июня 90 года
01:05 Тихо, душно
11:05 Да уж 11:30, половина двенадцатого, а я еще не садился к столу.
Пишу уже на ночь глядя. Строго говоря, день прошел, наступил новый и надо бы ставить другую дату, но так не хочется, чтобы он канул в Лету без следа. Чем запомнился мне день рождения Пушкина?
Был он мало отличен от своих собратьев по году. Я поздно встал. Долго был под впечатлением от странного правдоподобного сна.
Снилось мне будто сидим мы, кажется, с Людой, кажется, в опеченском клубе, какие-то люди рядом, смотрим кино. А на экране черно-белые кадры нашей молодости. Танцы. И все мы там молодые, беспечные. Одеты все по моде тех лет. Парни: Миша Павлов, Кураз, Гена Васин, Миша Бараусов в белых рубахах с узкими (селедкой) галстуками. Девчонки в коротких платьицах, в чешуе капроновых чулок с высокими прическами Таня Луткова, Зоя Потапова. Сестра Мишки Вера и Валя, сестры Сючины, Бабешина… Все танцуют, ходят, что-то говорят, слов не слышно, да и музыки тоже. Я вижу себя юного, неловкого, краснеющего по каждому поводу. Это видно на экране. И это мельтешение узнаваемых лиц, взглядов, улыбок длится долго. Я уже не помню деталей. Помню радость, удивление, восторг и грусть, охватившую меня при встрече с ожившим прошлым. Я говорю кому-то: «Надо же как странно и удивительно смотреть на себя со стороны. Мы узнаем друг друга, смеемся, переговариваемся, а потом все вместе идет к школе, а лес захламлен, – хворост, упавшие от старости сосны и я узнаю этот лес, он был таким еще до того, как построили школу.
7 июня 90 года
0:55 Сдал на 13 рублей книг. Собрал в кучу Анатолия Стремяного, Александра Крона, «Нетерпение» Юрия Трифонова, всего и не помню, набил целую сумку. Лена все приняла. Уценила, наверное, только. Много чепухи я все же накопил по глупости, по незнанию, из дурацкой жадности. Как теперь от всего этого избавляться?
Зашёл в редакцию. Разговор о Мишке. Завтра он придет (сегодня не смог), кто знает, может затея с редакторством не настолько и абсурдна
Вышел на улицу с помойным ведром. Мелкий, как сквозь сито просеянный, дождь моросит. Холодно сегодня. Весь день табунами ходят тучи. Дождь несколько раз принимался.
Костя два дня отработал на ЭМЗ
Грузили кирпичи, перекладывали доски. Девочки в первый день пришли накрашенные, нарядные
Коля в одну из последних встреч горько пошутил: «Вот и поверь, что «это не горе, если болит нога» Я теперь так не считаю, места себе не нахожу – так болят ноги.»
Вспоминаю о нем постоянно.
13:20 Костя сидит дома, – ногу вчера подвернул, катаясь на велосипеде с Саней Михайловым. Ничего, вроде, страшного, – прихрамывает слегка.
15:35 Подготовил для отдела два письма. На душе полегче – хоть что-то сделано. Надо отправить.
Вчера вечером звонил Володя Михайлов. Разговаривал с ним долго, будто он в Малой Вишере, а не в номере гостиницы «Россия»
9 июня 90 года
Володю Михайлова выбрали в Верховный совет РСФСР. 800 с лишним голосов «за» и 77 «против» Пять лет он будет работать и жить в Москве. Стало быть, никаких препятствий для приезда Миши Зиминова нет и скорее всего рано или поздно но будет здесь редактором, а м-м Елена – редакторшей. Ну что ж, посмотрим.
Весь день дома (сходил в книжный только), но проку от этого сидения никакого. Успел мало, можно сказать, почти ничего.
Костя с увлечением читает «Отверженные» Виктора Гюго. Первый том «проглотил» за день. А недавно прочитал «Вешние воды» и «Первую любовь» Тургенева и «Юность» Льва Толстого
10 июня 90 года
18:20 Костя утром уехал в Некрасово с Саней Михайловым и до сих пор его нет. Беспокоюсь о нем.
21:45 Костя пришёл, поел и уснул на диване в неудобной, скрюченной позе.
Сегодня был жаркий день. Отвыкшие от летнего тепла люди казались разморенно-ленивыми, будто со сна. Огромные лопухи раскинули вдоль дороги свои пыльные старческие уши, будто прислушиваясь к тишине жаркого летнего дня, к шорохам шагов, к голосам и прохладному плеску воды в большом захламленном пруду у дома культуры «Светлана». Ребятишки с завидным удовольствием кидали в пруд палки, заставляя стоячие воды ходить ходуном. Смотреть на их счастливую забаву было приятно и завидно. Я шел в баню небритый, недовольный своим внешним видом, затрапезностью одежды и хмуростью лица, но проходя мимо пацанов не мог не удержаться, не улыбнуться.
В бане было жарко, дощатый пол в парилке жег пятки, на скамейку невозможно было сесть, пришлось подкладывать веник. Сухой пустынный жар палил лицо, плечи, руки. Я посидел немного и пошёл мыться.
А сейчас слушаю «Маяк», маюсь ногой (ломит в одном месте, где выступают вены) и правлю чужие, дурно написанные материалы, мучаясь от безвкусицы и лингвистической глухости автором, от собственного бессилия
11 июня 90 года
23:15 Полдня проводился над совершенно пустым и глупым материалом, подгоняя его под наши стандарты, чтобы можно было его хотя бы напечатать. Закончил, слава богу. Но в душе вяжущая пустота и раздражение, накопившееся за день. Столько времени убил на ерунду, на сущий пустяк.
Утром звонил Володя. Он уже в Москве.
Похоже, что разделяют нас уже (не) просто километры, но нечто большее – образ жизни, образ мыслей, разные, в связи с этим, интересы. Со смертью Коли я чувствую как сужается вокруг меня одиночество, как затягивает меня водоворот эгоцентризма. Я снова плохо уживаюсь с людьми, снова нетерпим к ним, раздражителен.
Днём ходил в редакцию. Говорили с Валей и Ниной о Зиминовых, о Володе, о квартирах
12 июня 90 года
7:15 Уезжаю в раздраженном, дурном настроении, неласково простившись с Людой. Не выспался, утром не знал за что схватиться. А Костя сидит себе, читает последний том «Отверженных» и нем ему дела до того, что отец едет угрюмый, недовольный
21:50 Мошенское. Пахнет сеном. Скошен лужок на огороде.
Добрались мы с Костей вполне благополучно. В Окуловке сели на Пестовский автобус (помогло редакционное удостоверение), в Боровичах купили на этот же рейс билеты и доехали до Меглец. Оттуда в тесной кабине громоздкого трактора Т-150.
Зашел в редакцию, в книжном магазине выкупил первый том Карамзина.
Складывал дрова. Делали с Сашей калитку. Хотел искупаться – по реке плывут ошметки прорвавшей канализации.
13 июня 90 года
Баба Катя Смирнова д.Бродино Дом с пустыми глазницами выбитых рам. Изгородь. Укоша (неразб.). Сын помогал городить. Овцы. Опаленная морозом картошка в грядах.
– Суседы у меня худые были. Околевше оба.
Дороже этого места нет для меня. Тут мне хорошо. Кроме тутошнего места нигде ни дня не жила Никуда не хочу. Бог здоровья дает, силы есть пока, а больше мне ничего и не надо.
19:55 Сижу на скамейке против кухонного окна. Тихо и покойно. Надо, пока не забыто, по свежим следам записать впечатления от встречи с бабой Катей Смирновой, но что-то не пишется. Рука не слушается, слово сопротивляется и чувство бессилия лишает разум легкости и ощущения полета.
Надутый, похожий на индюка райкомовский шофер, едва не лопающийся от чувства превосходства над простым народом «Ну и что изменится от того, что вы съездите, ну напишите и что?» – Спросил он задиристо, недовольный тем, что приходится для какого-то корреспондента по плохой, в ямах и колдобинах, дороге.
– Двое детей, сын и дочка, зовут, не хочу, мне здесь любо. Дороже этого места нет.
– Без коровы – я и не жила. Охота ведь жить и делать. Без работы не могу. Вся в делах. Сижу уже двух коров отдала. Телка и корова была в прошлый год. Осенью Серега увез, думал и я потом приеду. А я и думаю как бы мне еще тут остаться? Взяла телочку в колхозе. Така-то драганушка, хорошая, молоко жирное, осталась. Серега заплакал: «Ну что с тобой, мама, сделаешь» 17 овец с собой забрал двух поросят, корову
– Суседы таки худые были. Нехорошо про покойных так говорит, но что было, то было. А теперь-то мне жить как хорошо, вольно. Не люблю худых людей, ненавижу.
Мне всегда всего будто бы много.
Люди-то, погляжу по телевизору, не хотят жить, господи. Стреляют друг в друга, дерутся. Нельзя так. Грех.
75 годов мне уже. Семеро нас у батька с маткой было Ни по приютам, ни по пастухам (неразб.) никого не отдавали. Все вместе и работали и гуляли. А работать-то как любили! Братья-то не пили, не курили, матюга у нас в доме не слышали. Как это с нами справлялись. А теперь одного ростят, то вора, то бандита выростят. У нас один Федя Курин
– В Ореховно уехали. Намаевши там. Засветло вороты запирают. А у нас смирно, хорошо было. 6 домов в деревне было
Святополье,Бережок, Голодаиха, Язимова Горка – барин жил
Дюже весело было. Гармонистов было!.. У нас старший Александр (неразб.) хорошо на гармони играл. Бывало, сидим и ждем его, когда с гулянки пойдет и заиграет
И в забудень и в праздник всего было
А каку отраду теперь видят? Хоть был наладилось, господи!
– Сыворотку на дорогу выливала. Держу-держу, жалею, хоть бы отдать кому, людям. Далеко
На дорогу-то стыдно лить, в огороде вылью
Не дюже едут в колхоз-то. Сколько-то земли горы бы своротила, да силы уже не те
Бидто всю жизнь хорошо жила. Бидто всего мне много. Никому не завидовала.
(Двух мужей схоронила, дом сгорел, пока ходила к кумушке, одна двоих детей воспитывала, пятеро братьев погибли, в деревне одна-одинешенька, среди разоренных изб, и все равно – жизнью счастлива и довольна. Особая гордость – дети)
Валя украдкой в Архангельск уехала. В няньки взяли ее, да там и осталась. За чуваша, за Колю вышедце. Хороший зять. Троих робят выростила, Сашенька в армии, в Мурманском на подводной лодке второй год служит. Так умно живут. Машина куплена, цветной телевизор.
Така заминута (слово неразб.) была. Украдкой купит материю, скроит сама и шьет, пока меня нету
Хотелось одеться-то получше.
В этом дому родилась, вышла замуж напротив за Игнатьева (зачеркнуто, написано Виноградов Николай Иванович), и не пожили с ним. В феврале записались Погиб на фронте. Скоро и убило его. Родила от него да не углядела, маленький и помер.
Прише(л) с войны инвалид. Поставили агентом. За него и вышла.
Дюже работящая была. В войну столько хлеба наросло. 500 трудодней зарабатывала, за зимой на заготовки шла
35 годов назад сгорела. Была ушотце к молодухе в Семенино (неразб.) А сосед дымарил у пчел и гнилушку-то бросил на гряду. А ветер такой был! Так и рвал. Загорелось со двора и на(ш) дом перекинулось
14 июня 90 года
2:00 Ребятишки жгут костер на берегу у бывшей нырялки. Туман над рекой, запах сырости. Бледное мерцающее небо
Житный запах крестьянского дома.
Костер на берегу видел издалека. Желтое мерцающее пламя
Ты всегда считал, что молодость – это ты, теперь надо привыкать к тому, что она дана другим, а ты – это неторопливая размеренная зрелость, не шибко привлекательная с виду и нет у тебя скидок на молодость
14:00 Окуловка Приехал в Окуловку рано, в двенадцатом часу. Купил две книжки в книжном магазине, подарок для Люды к дню медика.
В Боровичах встретил пьяненького Шурика Фомина
«Еду, Вовчик, в командировку в Вологду. За победитовыми пилами. Теперь ведь и все баш на баш. Так ничего не достанешь. Рюмочку не выпьешь?» – спросил он вдруг без всякого перехода. – «У меня есть, ты не беспокойся.» «Да нет, Шурик, – отказался я, – не буду.»
15 июня 90 года
20:20 Сходил в баню. Желтый лист на асфальте. Подобрал его, когда распаренный и счастливо-усталый возвращался после бани домой. Было холодно. Погода в который уже раз портилась, небо хмурилось, грозило дождем, но не радостным, летним, а унылым осенним сеногноем.
Никуда больше не ходил. День ушел на чтение газет, разговоры по телефону. Звонил домой. Мама взяла третьего поросенка, Васька перевез дом, купленный в Василеве за 400 рублей. Надя гостит в Посаде… Мишка звонил и нудно, повторяясь, говорил, что он готов приступить к работе сразу, без долгих приготовлений, просил, чтобы я об этом сказал Стасу Максимову, чтобы поинтересовался какое он произвел впечатление, чтобы замолвил словечко, убедив начальство в их с Леной порядочности и профессиональной состоятельности. Он разочаровывает меня своей зависимостью от Елениных суждений, капризностью избалованного ребенка, непостоянством натуры. Раньше он бывал таким временами, наплывами, теперь это его вечное состояние, он даже в письмах (в коих он был всегда талантлив) умудряется оставаться скучным и всем недовольным.
Говорили с Людой о нем, о нас, о Тане с Наташей, о родителях, о том общем, что есть или было в их судьбах. Если в фундамент человеческих отношений заложена ложь, пусть даже самая прекрасная, во благо, во спасение, здания общей судьбы уже не создать. Смотришь и от такой малости все покосилось, покривилось, погреблось под обломками.
16 июня 90 года
3:00 В Мошенском, когда я ждал автобуса на Боровичи, ко мне подошла Тамара Ивановна Кондратьева. За заговорили о Рудольфе Михайловиче и его нелепой смерти и она сказала, что умер он от того, что в пожаре сгорели книги и рукописи его воспоминаний. Меня, как током ударило: как же я не догадался спросить его о том, на что сам когда-то подбил, уговаривая написать все, что хранит его великолепная память? Он, помнится, все кряхтел в ответ и мялся, не обещая взяться за мемуары немедленно. «Потом когда-нибудь» – говорил он, обыкновенно и переводил разговора на другое.
И вот все это сгорело. То, чем он жил, перестало существовать. Жизнь и тут не пощадила его, ударила напоследок, лишив и этой последней надежды, последней зацепки.
А я, грешный человек, даже не вспомнил об этом, когда разговаривал с ним на конференции. Несколько раз я подходил к нем, мучаясь жалостью и поражаясь тому, как он постарел, как сдал за последние годы. Разговаривали мы не шибко серьезно, я сказал, что вспоминаю его с благодарностью, что собираюсь навестить его и поговорить обо все основательно, не спеша. Я и думал, что в отпуске навещу его.
Сначала его привезли в дом престарелых, он был вроде ещё ничего, потом ему стало хуже и его на «скорой» отвезли в больницу, где через два дня от инсульта он и умер, успев узнать, что от рукописей ничего не осталось.
Как я виноват перед ним и как мне теперь его не хватает!
17 июня 90 года
2:00 Сходили с Людой в город. Сдал на 9 рублей старых, купленных впопыхах, книг, подписался на пятитомную «Жизнь растений», купил «Между двух революций» Андрея Белого (10 р.), записки Дашковой, книжку о 1914-17 годах
Холодно было сегодня.
Володя звонил дважды. Утром с переговорного пункта и вечером – из типографии, от дежурившей там Лёли. Она, кстати, сообщила, что мне дают квартиру Игоря Иванина на набережной Александра Невского, а он получает жилье от «Новгородлеспрома». И еще сообщила Лёля, мне причитается премия за 1 квартал за победу в каком-то конкурсе.
22:35 Сходили с Людой в кино, решив отметить таким образом день медика. И, как всегда, неудачно. Трудно придумать более бездарную и пустую чепуху, чем фр. кинофильм с интригующим названием «обнаженная любовь». Дважды попали под дождь, вымокли.
18 июня 90 года
10:55 Встал полон желаний взяться за работу. Но пока умывался, брился, пил чай это благородное желание мало-помалу рассеялось и потихоньку сошло на нет.
Дочитал скучный, нерусский какой-то, роман Вл.Набокова «Король, дама, валет.» Пустое, ничего не дающее чтение. Картонные характеры, опереточные обстоятельства, блуд вместо любви, притом блуд пошлый, самого низкого свойства.
Повесть «Машенька» оставила совсем другое впечатление.
11:45 Позвонил Грише. Он работает сейчас грузчиком посудного отдела магазина «Хозтовары». К конце лета переходил в пединститут на кафедру философии, сперва завкабинетом с почасовой оплатой, а потом – преподавателем. Донченко сейчас завкафедрой, он его берет. Я рад за Гришу. Наконец-то его ум и талант найдет применение.
Костя в дороге. Сейчас он уже в Окуловке. Электричку ждать долго
19 июня 90 года
17:05 Новгород. Лицей. Крашеные в поросячий цвет стенки. Козк(неразб.) на крыльце, обшарпанные колонны из пресного кирпича… Запах асфальта и тополей. Все повторяется. Жизнь движется по кругу, по спирали. Ощущение неуюта, холодок неуверенности в груди. Предчувствие близких расставаний. Так уже было, все срослось, соединилось, и вот опять надо разделять.
20:30 Встретил в интернате Лизу – жену Виталика Цветкова, и легкую, Лену (фамилию забыл, конечно) Лена не то завуч, не то заместитель директора. Я подошел к ней. «Мы вынашивали эту идею давно. И вот теперь она, наконец, близка к осуществлению. Замыслы у нас большие, но ничего фантастического нет. Все в наших руках. История религии, читать будет протоирей адвентистов седьмого дня, история мирового искусства, иностранный язык, будут кружки и факультативы, много всякого задумано у нас. Так что не прогадаешь. Пединститут нас поддерживает. Нам сейчас дают деньги, ничего не жалеют. Нагрузка учителя 15 часов плюс 3 часа индивидуальной работы.»
Хожу по городу, показываю Косте знакомые места, улицы, дома и с горечью думаю о том, что нет больше в этом городе моего дорогого друга. И все время я представляю как ходил он своей слегка увалистой походкой, задумчиво-серьезный, сосредоточенный. Я вглядываюсь в лица, надеясь увидеть хотя бы отдаленно похожего на него и нет-нет уловлю в случайном прохожем какую-то присущую ему черту. То ли походка, то ли поворот головы, то ли взмах руки – что-то кольнет сердце и душа обольется горем. Милый Коля, если есть какая-то другая жизнь, мы обязательно встретимся в ней, узнаем друг друга и уж больше не расстанемся никогда, следуя друг за другом в своем блистательном обличии.
Запах разлуки.
Пишу на втором этаже в неудобном положении: тетрадь прислонена к окну, выходящему в тенистый, захламленный двор, заросший тополями и березами, от запаха краски болит голова. Я принимаю цитрамон, кисловатый привкус его до сих пор чувствуется на языке и губах, но облегчения нет.
Сейчас у Кости идет четвертый час занятий. Некто Михаил Наумович, медлительно-спокойный, полнеющий господин со странной манерой несколько вздергивать голову читает им краткий курс педагогики, перемежая его с практическими занятиями. Костя, в коридоре слышен его голос, отвечал уверенно и толково. Я, правда, не все разобрал. Они разрабатывали какие-то проекты школы и предприятия при ней. Так я понял. Около дверей собрались родительницы, говорят шёпотом, как в больнице. Я среди них единственный отец. Чувствую себя неловко и стою на изрядном отшибе у окна.
А в общем мне пока здесь нравится.
Костя выступал со своим проектом первый. Белокурая женщина слушала, кивала головой и говорила сама себе: «Молодец. Какой молодец».
20 июня 90 года
22:55 М.Вишера. Очень холодно. Замерзли, пока бежали от железнодорожного моста, где остановился автобус, до дому. Костя сильно кашлял, без конца сморкался. Люда сразу взялась его лечить травами, примочками и лекарствами.
Весь день промерзли в Новгороде. Ветер продувал наши легкие одежды насквозь. Экзамен Костя сдал первым изо всей компании девчонок и парней. А я, не рассчитывая, что он скоро освободится, отправился в «Звезду» за гонораром. Пока трепался с Сашей Кропотовым (он уже третий год в «Звезде»), пока разговаривал с Витей Седельниковым и звонил то Лосеву, то Руслану, время прошло и я решил заглянуть в лицей, узнать насчет Кости. Пришел, спросил у родительниц, сидевших в просторном и холодном фойе испуганной куклой точно они, а не их дети сдают экзамен. Так вот у них я и спросил как дела у наших лицеистов. Одна из женщин сказала: «А ваш сын уже сдал и ушел. Это такой высокий эрудированный мальчик? Да? Он тут нам все рассказывал.»
Костя ждал меня в редакции. Оттуда мы и отправились к Лосеву в отделение лениздата, располагавшееся на четвертом этаже помпезного здания Новгородского горкома партии.
21 июня 90 года
23:45 Резко бросается в глаза, что в Новгороде стало гораздо больше машин и некогда тихие перекрестки теперь трудно перейти.
Вчера у меня обломился мост и я лишился, по сути дела, сразу трех зубов с правой стороны. Во рту теперь стало, как в спортзале: пусто и просторно. Открыл любытинскую газету, а там очерк Л.Жуковой о зубном враче, который начинается с такой фразы: «Зубы у человека – неотъемлемая часть его красоты» Эта фраза, смешившая нас целый вечер, облегчила боль утраты «неотъемлемой части моей красоты.»
Лариса Ильина, Лена Белякова, Люда Павлова…
Потянешь нитку из прошлого и оттуда, как (по) волшебству, возникают люди, давно и прочно тобой позабытые. Они оживают, как тени в царстве Аида, они те же, но уже и не. Это совсем другие люди.
Судьба. Женщина часто склонна считать все, что она делает правильным, единственно верным. Она не знает сомнений, доказывая право на монополию истины в мелочах, воюя за них, убеждая и добиваясь победы. Она не замечает как эти мелочи уводят её от судьбы, ломают то, что предписано Богом, всем существом, данным ей от природы, которая незримо присутствует в толщах поколений давших нам жизнь непостижимой вязью человеческих соединений
Ларису Ильину встретил возле дома пионеров. Она все так же хрупка и отстраненно-кокетлива. Только седина в рыжеватых волосах, да неприметная, умело скрываемая сеть мелких морщин. Она, в отличие от многих, напрочь забыла меня и наверное прошла бы мимо, если бы я не окликнул. И даже фамилию мою по-видимому запамятовала, раз спросила Костю как его фамилия. Но я не обиделся.
«Моему уже 20 лет. В армии служил, вернули его оттуда, как студента. Учится он сейчас в политехе. А я в школе. Как пришла 14 лет назад, так и работаю. Ира Курзина (она Сарина теперь) тоже со мной работает. Она сейчас в декретном с третьим ребенком. Вот такие дела. Заходи. Звони.» И дала свой телефон и адрес.
А Люду Павлову встретил сегодня на железнодорожном переезде у вокзала. Вот такие совпадения. Мне кажется, что они не случайны. Одно тянет за собой другое. Есть в этом какая-то связь. Просто так ничего не случается.
22 июня 90 года
0:35 Утром снова ехать в Новгород. Из-за пустяка. Надо снова расписаться в ведомости на премию. Оказалось, как сказал по телефону Просовецкий, что Вахрушев получить свою премию не может и потом поедет на эти деньги в творческую командировку. А для этого нужно заводить новую ведомость и снова расписываться.
Пресс-конференция молодых американских бизнесменов, на которую мы с Костей невольно попали, показалась мне фарсом, глупым и натужным. Нелепость ситуации подчеркивали бюро-(незакончено)
18:30 Новгород. Жара несусветная. А я, наученный горьким опытом прошлой поездки, оделся слишком тепло: куртка и свитер. Свитер пришлось засунуть в сумку.
Сходил к Лосеву, отдела ему папке со своими творениями. Разговор с ним вышел какой-о путаный. Я был очень косноязычен.
По городу летит тополиный пух.
23 июня 90 года
2:15 Уезжал на боровичском тихоходном поезде. В третьем вагоне, куда мне надо было садиться согласно билеты, было битком народу и я попросился в последним, двенадцатый вагон, который отцепляют в Окуловке и потом тащат до Неболчей. Там было совсем свободно. И я уже вознамерился было вытащить дневник, как увидел Игоря Соколова. Всю дорогу мы проговорили с ним о политике, об авторах и героях застоя, о (нераб.) людей, легко и безболезненно меняющих свои убеждения. Игорь спорил со мной, не соглашался, но большинство его доводов я все же разбивал
Девчонки-попутчицы из Зарубина прислушивались к нашему разговору. Одну из них я вспомнил: она ехала как-то в Любытино и я запомнил ее лицо.
23:45 Жара. Я чувствую себя опущенных в кипяток. Вечер не принёс прохлады: душно, томно. Днем ходили в город, обошли магазины, купили карандаши «Кохинор», фотобумагу. Я был в одной рубашке и открыто казался себе располневшим, расплывшимся. Да так в сущности и есть: живот, как ни втягивай его, оттопыривается под рубахой. Война с плотью не удается мне. Аппетит берет своё, я много ем, подолгу валяюсь на диване, мало двигаюсь.
Костя поступил в лицей. Утром я звонил директрисе Людмиле Владимировне Козловой. Она сказала, что Костя молодец, выдержал такой серьезный конкурс, что за первое задание получил высший бал – «6», что в понедельник надо приехать на собрание и там все будет сказано.
Звонил Геннадий Григорьевич Трофимов: «Дежурю по номеру, читаю твой «Земной обелиск», молодец, здорово у тебя про старика написано. Буду этот материал выдвигать на красный гвоздь.»
Володя вечером забегал со своей крашеной донельзя Светланой. Посидели они у нас часа два, пили чай. Володя располнел, раздался чуть-чуть, но выглядит бледным, будто все эти недели сидел в подвале. Говорили обо все перескакивая с пятого на десятое.
24 июня 90 года
Электричка на Окуловку. Еду сердитый, не выспавшийся, всем недовольный.
Голова болит. Утром свежее
22:00 Мошенское. Доехали с Костей на редкость удачно, хотя утром еле встал и ехать никак не хотел. В Окуловке купили билеты до Меглец на Пестовский автобус и благополучно сошли на перекрестке через полтора часа скорой езды и полчаса ожидания в Боровичах на автостанции. Сидели в разных местах. Я – на последнем сидении, притиснутый полной немолодой дамой в угол. Костя – где-то впереди.
19:30
25 июня 90 года
Опеченский Посад встретил меня запахом сена, плеском воды и влажным шелестом листвы. Дуб в огороде Семюшных (неразб.) отошёл, ожил, покрывшись молодой слабой листвой.
Некогда писать. Скосил траву в огороде и перед нашим домом. Вечер проговорил с мамой и Наташей, смеялись.
Тихая благостная ночь. Смутно белеет в темноте дорога. Лес молчит, будто вымер – тихо.
26 июня 90 года
8:20 Электричка, как обычно, задерживается. Еду зайцем, поскольку за билетом не успел, только-только ввалился в прокуренный вагон, где обычно ездят работяги. Даром времени не теряют: дуются в карты, матерятся, курят.
До поворота на «Сельхозхимию» ехал с Юрой Калининым, потом, на таком же автобусе, до перекрестка на Окуловку, оттуда – на «Москвиче»
Вечером провожал Наташу. Ночь была на редкость теплой и тихой. Нет у меня сил описывать томительно-влажную ночную истому, когда не хочется спать и не знаешь куда деться от дремуче-тревожных запахов леса, таинственно притаившегося, полного настороженной, густой тишины
…Как можно было обиходить и обжить этот богом данный клочок земли будто специально созданный для радости и красоты! А у нас сараи, будки, огороды, грязные подъезды, обшарпанный кирпич, масляные пятна от тракторов, запах помойки. А в ближнем лесу бурелом, россыпи барахла
Сердце болит
27 июня 90 года
11:50 Зиминовы приехали вчера в седьмом часу. Вечером ходили с ними в парк, где мы так давно не были. Вечер был тихий и теплый. В парке пахло сеном, с реки слышался плеск воды, шум и возня плескавшихся у берега пацанов.
Пишу коряво. Болит голова.
Вечером скучно сидели за столом, пытались шутить, но выходило кисло, разговор все время сбивался на пустое. Немного разошлись и (рассмеялись) развеселились в парке, когда принялись дурачиться, на все лады переделывая знаменитое брежневское выражение: «…и установить бронзовый бюст на родине героя», произнося последнее слово с «г» фрикативно. Мишка тут был в ударе
28 июня 90 года
05:55 Еду в Любытино. На душе муторно. Вчера поругался с Мишкой. Как всегда, глупо и недостойно, а главное несдержанно. Всюду ему мерещится оплевывание, всюду к нему несправедливы, обижают бедного. Я не сдержался, сказал, что он слишком много хочет, что за все надо платить, что надо иметь терпение и не требовать всего сразу… Да тут еще эта Лена встряла со своим замиранием, и терпение мое лопнуло. Мишка стал врать по своему обыкновению, выкручиваться на ходу, неся бог знает какую чушь.. Меня это окончательно взорвало, я наговорил колкостей совершенно впрочем не достигших цели. Мишка был пьяненьким (обмывал с Ниной Семеновой его утверждение в ресторане) ничего не хотел понимать, да и не состоянии был что-либо понять. Вышло глупо
29 июня 90 года
00:20 Гостиница «Мста», номер восьмой. Только что пришёл от Рамзана Товеуптанова, сердце колет от выпитого в гостях у него и у Коли Чайки чёрного кофе, голова гудит от разговоров, коих за день было великое множество. Ездили с Дубковым во «Мстинский» и «Волю», ходили по кошенице, вдыхая чистый и вольный запах сухого сена, шуршащего под нашими ногами, глядели на белые облака, застывшие в разбавленной синеве июньского неба и была нам и легко, вольно и хорошо после душных запахов машины.
Густой томительно-вязкий запах сена
Сеном пахло от проезжающих машин, нагруженных зелеными кирпичами кип, от полей и придорожных канав, чисто обкошенных чьей-то заботливой рукой… Цокая копытами по выщербленному асфальту лошадь каурой масти неторопливо катила в телеге пахучее облако сена
Пахучее облако сена тащила в телеге лошадь каурой масти
Пахучее облако снега
Спать хочу. Ничего не выйдет из затеи записать сегодня все по свежим следам. Разговоры, усталость, накопленная за день… все накладывается одно на другое. Словом, я сегодня не работник
Был томительно жаркий день
19:35 Опеченский Посад. Роман довез меня до самого Посада на своем «каблуке»
Неприятный разговор с редактором. Зря я ему позвоним, зря стал оправдываться… Ничего путнего он мне не сказал. Не нужен я ему со своими проблемами.
23:15 Косил у школы. Трава там мелкая, пустая, редкая. «Давно не кошено, вот она и подбаловывает» – сказала Валентина Федоровна, пришедшая полюбопытствовать кто там хозяйничает на школьной территории.
Валера Сытов окликнул меня с балкона учительского дома. Шестого он уде уезжает. Посидели на скамеечке возле качелей, глядя как Санька Яркин и Валерин Васька резвятся на качелях. Разговор вышел натужный вернее – не вышло разговора. Договорились встретиться завтра утром
Кукушка куковала в глубине леса, мошка нещадно лезла в глаза и уши, комары тоненько попискивали над ухом.
Пить-пить, пить-пить – кричит на березе какая-то птица.
Каменка Дорога к ней поднимается в пологую гору. У озера, лениво плескавшегося внизу, сгрудились темные, закопченные баньки
30 июня 90 года
0:40 Смотрю «Взгляд»
Николая Михайлович Иванов – полноватый круглолицый крепыш в старой соломенной шляпе и в брезентовой робе, шел с коротко обрезанными досками и полотном циркульной пилы
«Не вступил в колхоз». Большая семья. Сам, жена, двое или трое детей, старики… Огород у него обрезали, оставив несколько соток, дом не дали доделать, зимнюю избу так и не срубил. Кормился с огорода. Ездил в лес за хворостом на саночках. Дома маленькая придет, бывало, стоит у двери: «Дедя… дайте ложечку сала, пожалуйста. Ну сколько на эту ложечку возьмешь? Вот положат эту каплю в чугун с картошкой для запаха и едят. Так и жили»
Это Н.М. рассказывал о своем соседе, фамилию которого я забыл.
Назёмочка – избенка без подвала. Строили их сразу после пожара, чтобы как-то перезимовать, временно перемочься Осталась изо всей деревни одна. Низенькая с подслеповатыми окнами хибара, четырехскатная крыша покрыта выцветшей и облезлой толью
Дом, с виду большой и просторный, внутри кажется меньше и теснее. Темные узкие коридоры, тяжелые двери, запах плохо вымытых полов, нежилой дух запущенного дома. Крутая, в три пролета, лестница наверх. Полукруглое венецианское окно с дверью, которая должна была выходить на летнюю террасу, коей нет и помина. Прекрасный вид на задичавший и поредевший парк, на озеро, смутно блестевшее сквозь завесу дождя и лиственную поросль. Веселый лужок с цветущей иван-да-марьей, колокольчиками и ромашками. Узкая тропка сбегает к воде, и к берегу, изрядно захламленному местной шантрапой. Где-то за озером старый погост, где лежат кости суворовских солдат, коротавших здесь свой горестный век.
В комнате с окнами на озеро мастерская, заваленная обрезками досок, резными украшениями для обивки дома. Инструментом она не богата, но видно было, что работают здесь часто.
А слева от нее-склад солдатских обносок, пахнущих казармой, армией, строгой до глупости армейской дисциплиной.
Громогласный полковник – отставник Леонид Владимирович Михайлов (В привычке командовать он приобрел) В каждой фразе его звучала медь, барабанная дробь командных слов звала к порядку и субординации. Удивительная способность говорить в общем, ни о чем. Он долго растолковывал суть его конфликта с Н.М., говорил что врежет в двери новые замки и клюш Н.М. не отдаст и будет актировать всю наличность суворовского дома, о ключах он сказал несколько раз кряду. Полковник был картинно сед, смугл и с небольшим брюшком, не портившим, впрочем, его фигуру, довольно статную для его лет.
Деревянная церковь превращена в клуб с десятком кресел, с экраном.
2:30 Ложусь спать
12:20 Поздно встал. Сходили с Наташей в книжный магазин, попав к шапочному разбору. Купил набор из «Квартеронки» и «Морского волка» Майн Рида и верноподданой книжки «Коммунисты, вперед!»
13:10 Выстирал рубаху и сижу теперь у колодца на ветхой лавочке, подставив солнцу свое немощное дебелое тело
Умер дядя Коля Щипцов. Обернутая грязно-розовой материей крышка гроба косо прислонена к их узкому несуразному дому. Давно не видел я дядю Колю и думать о нем забыл. Бывало идет он, сильно припадая на левую короткую ногу в тяжелом ортопедическом ботинке, маленький, сухой, костлявый, кивнет.
20:15 Боровичи Еду в Мошенское. Пока бежал на остановку вымок под скорым несерьезным дождем, запах которого не выветрился до сих пор. В Боровичах солнце лупит в упор. Нет и намека на дождь.
Наскоро помылся в холодной бане, ополоснулся чистотелом и побежал на автобус. Семичасового не было, народ стал расходиться, тут подошел ровенский, подвозивший Опеченских пассажиров до места, и мы с какой-то женщиной добрались благополучно до Веселого угла.