1 марта 90 года
0:55 Трудно жить, когда нет надежды. Мысли о Коле не покидают меня ни на миг, кажется, пора бы уже привыкнуть и успокоиться, но я не могу. Ходил сегодня в книжный, снег валил крупными хлопьями, а я думал, что вот этого снега, этой мокрой метели он уже никогда не увидит, не порадуется винному запаху сосновых бревен, еще сырых, не ошкуренных, не ощутит прохладности снега, не будет подыскивать для них точных и емких слов.
Снегу нападало довольно много, она том месте, где стояла электричка, зияло черное длинное пятно. Такое же, только покороче, попалось мне, когда я спустился с ж/д моста. Здесь стояла, судя по всему, легковая машина.
2:10 Лег и уснул, но спал совсем мало, проснулся как от толчка. Сердце болит, надо хоть валидолом его унять. За эти дни я съел его с полупаковки, не меньше. В Хвойной, во время тягостной процедуры похорон, дважды сосал валидол, благо был он у меня под рукой, в кармане пальто.
{…}
На кладбище опять хлынул дождь, будто и впрямь оплакивая моего друга. Я вымок и замерз без шапки, и, дрожа не то от холода, не то от горя и ужаса.
Пишу плохо, приблизительно. Иначе сейчас просто не могу.
{…}
Уезжали на огромном «Икарусе» уже под вечер. Дождь то переставал, то опять принимался с новой силой, то снег мокрый лепил в лобовое стекло. На шестичасовой автобус в Опеченский Посад я опаздывал безнадежно, к тому же в Боровичи мы по сути дела не заезжали, свернули на объездную дорогу и я решил возвращаться домой. В Окуловке сошел на перекрестке, пешком дотопал до центра, а когда направлялся к железнодорожному переходу, меня окликнул Александр Иванович Кононов, бывший слегка навеселе. Пришлось говорить с ним, хотя мне было совершенно не до того. Пока мы разговаривали подошла опоздавшая «Юность», я успел только впрыгнуть в раскрытую вагонную дверь, спросив проводника возьмет ли он меня до Малой Вишера, отдал ему три рубля и в начала девятого был уже дома.
3:25 Читать не могу, беру книгу и не вижу строчек, не понимаю прочитанного: мысли далеко. Взял, купленную сегодня, книгу Яна Парандовского «Алхимия слова», интересно, только бы читать, – не могу.
Вот написал это и как будто бы стало легче.
13:10 Таня Савиных позвонила, поздравила с днем рождения, я не стал говорить, что сегодня еще не именины, что сорок лет исполняется завтра.
Позвонил Мишке, не приедет он: «Володя, боюсь дороги, прости меня, не могу. До дому мне не дойти.» Вот такие невеселые дела. Пока разговаривал с Мишкой, принесли телеграмму от него, которую от послал почему-то заранее.
Сходил за газетами к киоску. Почта закрыта. Опять будет у нас новый заведующий.
17:55 Тяжело на душе и на сердце. Не знаю даже отчего это. Приближение праздника не радует. День рождения, столь недавно еще желанный, становится ничем не примечательным днем. Не покидает ощущение, что жизнь прожита, что ничего хорошего впереди не будет, что сам ты, каков есть, мало кому надобен. Незащищенность, уязвимость от всякого чужого каприза чувствуется всей кожей, всеми нервами.
23:45 Еще не выветрился запах сигаретного дыма, окурков и прочих невещественных следов недавней выпивки. Были у нас Л.Г. и В.П. Я не пил и это привносило в нашу компанию элемент неравенства, столь нестерпимый среди приверженцем Бахуса. В.П. командовал. Л. нес какую-то чушь, мне никак не удавалось завязать интересный для обоих разговор. Так он и скакал у нас с пятого на десятое. С хирургических тем на перегибы перестройки и положение советских немцев… Л. сказал, что его двоюродный брат в ФРГ занимается бизнесом, что в компании с ним он мог бы делать хорошие деньги: туда отправлять клюкву, а оттуда получать товары.
Посидели они у меня с полчаса и ушли.
2 марта 1990 года
0:10 Вот и наступил день моего рождения. Грустно мне, не до праздника сейчас. Вечером приедет Гриша, посидим с ним, а поутру я отправлюсь в Посад, а Гриша в Новгород – у Тани суббота рабочая.
Утомительная подготовка к празднику. К чему все это?
1:30 Я думаю про Колю постоянно. Вспомнил как он рассказывал про декабрьскую поездку в Хвойную, когда у матери случился инсульт. Тогда была такая же слякоть с дождем и гололедом. Старушка лед под 80 (я забыл как ее зовут, на похоронах она сидела у гроба прямая, сухая и жилистая) приходила готовить, и чтобы ей не было скользко ходить по обледенелой тропке через огород, Коля наносил с реки песка… «Берег крутой, ведра тяжёлые. Наверное я растянул связки, поэтому и болят ноги.» – говорил он мне, рассказывая попутно про эту бойкую живую старуху. У него была какая-то удивительная жалостливость к людям, он любил и жалел едва ли не всех, ни к кому почти не испытывая неприязни, я уж не говорю вражды. Этого не было и в помине. Он много и цепко помнил о каждом, но в психологии людей я разбирался, пожалуй, лучше его, он, подумав, всегда соглашался с моими ощущениями: «Пожалуй, ты прав. Ты это верно подменил.»
Я представляю его в книжном магазине. Как он, прищурясь, всматривается в строчки, как перелистывает страница, вчитываясь в случайно выхваченную из текста фразу, как покупку кладет в портфель, как возвращается домой, все время помня, что у него за сокровище в портфеле, и предвкушая ночное чтение.
Я все время вижу его живого, улыбающегося, широкого в кости, слегка медлительного. Боже мой какой красивый и светлый человек жил рядом и я так мало успел побыть с ним, так мало отпущено было на дружбу с ним! Я заранее предвкушал будущую долгую и надежную дружбу с Колей, к которому так давно, еще со студенческих лет, тянулась моя душа. На так уж вышло, что мне предписан был извилистый и путаный путь, а ему – прямя и светлая дорога, на которую он так рано вступил. Он всегда был таким, каков есть
2:20 Нина Витушкина: «Странный он был человек. Мы с ним все время раскланивались, здороваясь. Я с его женой в одной группе училась. А тут (давно это было) подходит он ко мне в «Кулинарии» и говорит: «Вы меня помните? Николай Иванович Лавров. Поздравьте меня, я защитился.» Он был так рад. «Коля, ну что ты? Конечно помню, поздравляю тебя.» Вот такой был случай.
{…}
9:40 Разбудил телефонный звонок: «Дорогой брат, поздравляю тебя с днем рождения. Решил посеребрить твою молоденькую голову. Желаю тебе здоровья и успехов и всего самого хорошего.» Говорил с Сашкой долго, минут десять или пятнадцать. И про Таню, и про Марину, и про детей, и про Мишку. Я обещал ему написать большое подробное письмо. Разговаривал с ним голосом сиплым спросонья. Было это в начале восьмого. Люда с Костей встали, подарили сиреневую с погончиками рубашку. Очень дорогую, за 22 рубля и рисунок: мрачный ельник, муравейник и выводок грибов. Очень похоже на Понередку. Костя сказал, что он рисовал просто так.
Вовка Куразов звонил, поздравлял с юбилеем. Желал здоровья и успехов.
13:00 Вахрушев звонил и тоже поздравлял: «Ты еще трезвый, я бы на твоем месте с утра коньяк пил.»
Сходил в баню, попотел в парилке
3 марта 1990 года
Опеченский Посад.
«Родился ты в пятом часу утра. Двое суток мучалась. Пять килограммов был, свешали на рыбном безмене
Народился – солнце, а накануне вьюги были
Катя Забарина двое суток у нас была. За руки была подвешена к потолку. Павел за ней на лошади ездил. Мы за это вышитые полотенца ей давали
На безмене взвесили с полотенцами. Был 5600. Фланелевые офицерские портянки. Наверху народился (у Павла были, в них и завернули)
В марте уже переехали в Федорково. На горе там жили, мне нравилось.
4 марта 90 года
2:30 Говорили с мамой о душе, о религии. Я рассказывал о Коле, о том, что пережил с его смертью и продолжаю переживать, что его жизнь давно стала моей. Я устал, чтобы писать об этом серьезно
Разговор был очистительный
О Коле Он был абсолютно лишен цинизма Душа без спасательного панциря. Таких людей убить можно даже словом {…}
Сегодня настоящая зима. С полудня задул напористый «сирокко», нагнал стужи. Раскисшая земля подмёрзла, грязь на дорогах подсохла. Пошел снег.
Ходил в баню к Елиным. Женя Степанов пьяный сидел на полу, он так, по-моему и не мылся. Угарно было
5 марта 90 года
0:20 Горько и грустно мне. Тень смерти шагает по пятам – столько близких мне людей похоронил я в последнее время: тетя Вера, дядя Коля, дед Павел, Коля… Я не могу радоваться жизни как еще совсем недавно. Что-то стронулось в душе, и сухой шорох снега, запах хвои и примороженной дороги уже не вызывают прилива жизненных сил, а существуют сами по себе, отдельно от меня.
С утра и до обеда стояла прекрасная погода с морозом и солнцем. К вечеру заснежило и нахмурилось. Сходил в сельсовет, где, кроме заскучавшей комиссии не было ни души. Написал заявление, вычеркнул в нескольких листках лишние фамилии {…} И с чувством исполненного долга удалился. Зашел к Филатовой Вере. Посидели у телевизора, поговорили без большого энтузиазма про непрочность жизни, про Толю Новикова, его Вера охарактеризовала довольно резко, про выборы, про предполагаемую встречу… Я сказал, что недавно мне исполнилось 40 лет, Вера обмолвилась, что вспомнила об это и подумала, что я скорее всего приеду: «Вот видишь, я тебя хорошо чувствую.» За сороколетие выпили по глотку коньяка. От диктата собственного решения я отказался, позволив себе хотя бы пригубить спиртное. Ушел я рано, в восемь часов. Наташа была дома. Поужинали пельменями, досмотрели по телевизору детектив, который я краем глаза смотрел у Веры, и я пошел провожать Наталью на сто первый. Шёл снег. Слегка кружило.
13:50 Окуловка Первого автобуса на было и я, постояв на остановке около получаса, поплёлся со своей поклажей домой. Настроение было хуже некуда, спать хотелось. Я разделся и лёг, но проспал не больше двадцати минут. Тоня разбудила топотом своих гренадерских сапог. Встал, позвонил Мишке, Вовке Панфилову, в «Сельхозтехнику», в «Прогресс» Подходящей оказии нигде не было, никто ничего не обещал. С Мишкой Зиминовым протрепались довольно долго, затронули даже еврейский вопрос и нынешнее состояние нашей экономики.
Вторую попытку уехать я предпринял в половину двенадцатого. Но перелучского автобуса тоже не было. Выходили все сроки, до Окуловского самого для меня удобного, рейса оставались считанные минуты, когда груженый песком «Камаз» остановился и подобрал меня и одну знакомую женщину (кажется её фамилия Никитина) Я ни на что не надеялся, – времени оставалось совсем немного. По тихой улице вприпрыжку бежал (насколько позволял груз) на станционный ориентир – мачту радиоантенны. И все-таки я успел. Билет купил в автобус.
Очень яркое солнце. Глаза отвыкли от белого снега и яркого солнца. По реке (она уже больше недели как очистилась от льда) плыла с сухим свистящим шорохом шуга. Вера говорила, что вчера уже видела грачей.
Слышал на остановке: Полина Павловна умерла.
14:55 Торбино. Почему-то стоим. Снег на солнце покрывается пузырчатой корочкой. 15:20 Стоим уже почти полчаса. Что за оказия?
6 марта 90 года
19:00 Нестерпимая горечь на душе. Вспоминаю Колю, не могу не вспоминать, сердце ноет, не помогают таблетки. Написал открытки его жене и матери, это скорее утешения, чем поздравления. Да разве утешишь словами? Но написал и как будто бы легче стало.
21:00 Надо писать о Володе для «Советской России». Во второй тур он попал на пару с Иваном Ивановичем. Схватка будет не на живот, а насмерть. Володя набрал 14,6% голосов, И.И. – 27%, остальные претенденты – Богачев, Нежальский, отстали
22:10 «Мир есть луч от мила друга, все иное – тень его.» Перекладываю книги и думаю: вот эту я хотел отвезти Коле, он бы оценил, вот этой был бы рад… Читаю немногие его письма, ищу упоминания о нем в своих дневниках и все мне мало, мало. Всюду я ищу его следы. Разве мог я подумать, что так рано лишусь его? Какой неоправданно сильный удар нанесла жизнь!
Днем ходил в город, в магазинах толпы оголтелых покупателей, пустые полки. При мне молодой мужик с большой сумкой скупал целую партию шелковых дамских панталон, розовых, в мелкую дырочку. Купил три баночки крема «Вереси», Костя нарисовал большую комнату в Мошенском доме, очень, кстати, похоже. Подарил, не дожидаясь праздника, вручил сегодня вечером.
«Весна на рябой кобыле ездит.» Слякоть, грязь, вперемежку со снегом, еще ни слишком затоптанным. То дождь припустит, то сухой мартовский снег. В редакции был бессменный Никифорыч, Кириллов и Валя. Поговорили о Женином загуле, в котором он пребывает с последней субботы, о Володе и его жизни, о Коле… Я не могу не рассказывать о нем.
7 марта 90 года
0:20 Получил от Мишки Зиминова подарки по почте: Вл.Высоцкий и «Русское православие». Подарил бы Коле (у меня эта книга есть), невольно думаю я и сердце сжимается от горечи
9:15 Снег идет, земля опять запестрела как конце поздней осени. Очистительно белый снег.
23:20 Люду с Костей отправил домой, а сам остался дописывать статью, предназначенную для «Советской России». Неизвестно, появится она там или нет. Пьянова обещала только то, что передаст в редакцию. Но написать я должен.
3:40
8 марта 90 года
Спать осталось не больше двух часов. Написал две с половиной машинописных страницы по(д) таким неуклюжим названием «На финише с первым» Не знаю как распорядятся этим в «Сов.России» Скорее всего не напечатают.
Коля советовал все мои рассказы собрать как письма к самому себе. А может быть их собрать как письма к умершему другу и назвать «Вместо прощания»?
7:15 Электричка на Окуловку. Сейчас почему-то стыдно за собственную писанину.
9 марта 90 года
16:30 Мошенское. Вчера был так измучен дорогой, что не хотелось и вспоминать о ней. Ехал на редкость неудачно. В Окуловке минут на пять опоздал на девятичасовой автобус, ждать следующего не захотел, пешком через весь город отправился на перекресток. Шел сухой шуршащий снег, подмораживало и ждать первое время было даже приятно. Непривычно пахло зимой, снег похрустывал под ногами, я стоял на обочине и рассеянно смотрел на пустую дорогу. Машин было совсем мало, частные «Жигули» и «Москвичи» пролетали мимо, никак не реагируя на мою поднятую руку.
Через полчаса стали мёрзнуть ноги, а еще через полчаса я потерял всякую надежу уехать. И тут-то «Волга» старого образца, бежевая, видавшая виды, остановилась. Муж и жена, оба с густой проседью в волосах, благообразные с виду ехали в сторону Хвойной. Они молчали, я тоже, только в самом конце пути заговорили. Денег с меня не взяли в ответ на мою чрезмерную вежливость и поздравления с праздником. Неловко выглядел я со своим рублем. Вышел я у ж/д переезда, долго ждал «шестерку», которая плелась до центра. Время, оставшееся до автобуса, таяло и, как я бы ни бежал через весь город, как ни торопился, все равно опоздал, не хватило мне минут пяти. Чертыхнулся и пошел дальше голосовать. Но ничего путнего из этой затеи не вышло. На виду у людей собравшихся на остановке, глупо махал рукой, выскакивал на дорогу, – куда там, никто и глазом не моргнул. Уехал на Передском автобусе, вышел у церкви и оттуда направил свои стопы к остановке в надежде на удачу. Но тут-то все мои неудачи и начались. Три часа топтал я там снег, утрамбовав его до плотности асфальта. Частники надменно, даже не повернув головы, пролетали на своих «Жигулях» и «Москвичах»… Надежда уехать с каждым разом таяла, а когда мимо прокатил переполненный «Пазик», совсем угасла. Впору тут было отчаяться. Уже вечерело. Снег то принимался идти, засыпая мои следы, то переставал, а я все стоял на дороге на манер верстового столба. Какой-то мужик лет 60 подошел с упряжью: «Куда едешь, едрит твою масленку? С Мошенского? Да я сам оттуда, с Ореховна, слыхал такое? Двадцать лет как оттуда. Иду лошадку запрягать, я тут за лошадьми ухаживаю. Хочешь довезу на лошадке-то?»
Уехал я в половине третьего, на долговском автобусе.
10 марта 90 года
11:15 Проводил Люду и Костю на автостанцию, посадил в переполненный автобус. Как они там? Удалось ли купить билеты до Окуловки? Если все хорошо, то через пятнадцать минут они уедут.
Погода прескверная. Вчера с обеда припустил дождь, и снег почти полностью согнало. Грязь, лужи, скользкая дорога, собачий холод. Сердце ноет, беспокоюсь за Люду и Костю. {…}
Вечером ходили в баню. Темно, грязь, дождь сечет немилосердно. На улице Физкультуры какая-то стройка, горы строительного мусора, кирпичи, щебенка, песок… Такая же партия у бани. Вот уже полгода она все подстраивается. Темные, мрачные казематы пристройки, тусклый свет редких лампочек в пустой холодной бане. В парилке вообще не было света и мы сидели там с Костей как в преисподней. На ощупь кидали воду на каменку. Шипело, по пару большого не было. Кое-как помылись и отправились домой.
Вчера звонил домой. Мама сказала, что умер Борис Александрович Шарков. Вчера его хоронили. Умер он в Боровичах в больнице, узнав перед смертью, что в райсовет он не попал. Что за жизнь такая? Столько смертей.
Пойду колоть и убирать дрова.
{Из блокнота
10 марта 90 года Мошенское. Холодный ветер с реки, запах расколотых дров. Мокро, грязно, неуютно в мире. Сердце ноет. Люда с Костей уехали, еще не было десяти. Перекидываю через забор дрова. Мысли тяжелые, мрачные. Предчувствие беды. Жизнь не сулит впереди ничего хорошего. Что будет завтра, через неделю, через год? Думаю про Колю, про предстоящую Костину операцию. И мысли эти не приносят ничего, кроме страха и беспокойства. Кажется, что и моя жизнь на пределе, что скоро уж… И мниться очередь за мной. Не очень этого боюсь. Боюсь за всех кто останется без меня. Может быть это блажь, очередной прилив «смертяшинских», по выражению Горького, мыслей. Дай бог.
Уверь разлилась, затопила кусты, подобралась и к собственным береговым кромках. Руки мерзнут писать. Сижу на дровах. Работы мне еще много.
}
Замерз на ледяном ветру. Сначала шел дождь, мелкий и неприятный, а потом нанесло огромную тучу из которой, как из мешка, повалил снег. Сперва это была крупного помола снежная крупа в одно мгновение припудрившая грязную облезлую землю, мокрые крыши, дрова и кучу угля у кочегарки, а потом, когда крупа вышла, пошел крупный порхающий снег, он и сейчас идет.
20:15 НЛО. Форма небиологической жизни.
11 марта 90 года
13:05 За ночь навалило снегу по щиколотку. Я вышел утром – ни дорог, ни тропок, все засыпано толстым слоем еще не успевшего слежаться девственно-белого снега. Было холодно, а сейчас, по прошествии времени, уже тает и к вечеру, если так дальше пойдет, опять будет слякоть и грязь.
Сложилась странная ситуация: не подсобное хоз-во при колхозе, а колхоз при нем. Зачем заводить стройку, канителиться со стройматериалами, не спать ночами, мучая себя думами и заботами, когда можно взять две, а то и три коровы, благо никто теперь этому не воспрепятствует, и, как бы ни сложились дела в колхозе, всегда быть при молоке и мясе, а следовательно и при заработке. И колхоз не помешает. Оттуда, не вкладывая ничего, можно черпать лопатой. Какой еще дачник будет платить по рублю за литр молока? А гос-во заплатит, с него не убудет. Оно и виновато в нашем бедственном положении. Не зря же экономисты пишут. Мы-то тут при чем? А пока есть к/з, милости просим дать нам технику, какую пожелаем, дать дефицит, проложить дороги… Да еще гарантированный оклад для конторских, а их аж душ на сто с лишним колхозников, да еще (слово неразб.) и прочая, прочая… Конечно не у всех высокие оклады, но ведь и без окладов неплохо. Заработали сотню и ладно, не особенно и старались.
Кто-то, конечно, старался, так это его, дурака, забота. От работы кони дохнут. Кто осудит председателя за две коровы и телки на своем дворе? Да он же важную народохозяйств. задачу решает, прод.пр-му выполняет, пример другим показывает. И верно, выполняет, пример другим показывает. Не сразу и сообразишь, что на две коровы и нетель надо поработать, надо вокруг них побегать, чтобы с голоду не подохли. Мой дед-средняк держал 2 лошади и 3 коровы имея в наличии пять малолетних наследников, жену и престарелого отца. В к-зе он не работал, его едва-едва хватало не то, чтобы управиться с хозяйством.
Нет, как хотите, но даже если иметь технические возможности, все равно такое хоз-во требует времени и сил. А где их взять занятому человеку? Где? День же не резиновый? Вывод напрашивается сам собой.
Представьте себе фермера, который помимо всего прочего двух коров и телочку держит отдельно, для себя, рассчитывая на дополнительный доход с них? А все остальное – это уж так, наудачу, на авось. Глупо? Так почему же наш крестьянин (то бишь по роду занятий он тоже фермер) поступает так, вопреки всем экономических законам? Да потому что его интерес лежит вне колхозных интересов. Винить его не за что. Такова наша экономика.
{…}
16:15 Договорился в Жерновки ехать завтра. Душа не на месте. Неужели и мой век так скоро закончится? «Господи, спаси и сохрани» – хочется сказать, но разве скажешь.
Сильная слабость и в сон клонит, точно с похмелья.
22:05 Сходили с Сашей в баню к Куликовым. Ни воды там не было, ни пару. Посидели на полке, попрели, сполоснулись кое-как и домой. Я зашел поблагодарить хозяев. Слава играл на баяне, Валюха что-то делала на кухне, Серега в очках, делающих его похожим на вундеркинда, читал книгу.
12 марта 90 года
0:40 Прекрасная музыка, «соло на трубе Вл.Пресняков-старший» – объявил диктор. А мне вспоминается школьный вечер, запах спортивного зала, смешанный с хвойным духом исходящим от огромной елки… Шорох платьев и шарканье ног, взгляды, улыбки, полуулыбки, блеск ёлочных игрушек, блеск (неразб.) глаз, в которых, пойди разбери, и насмешка и восторг, и любование собой, и что-то зазывное, волнующее, незнакомое… Сердце и душу распирает волна новых чувств, понять кои невозможно, да и зачем понимать, что творится с тобой, когда наткнешься на теплый, тебе одному предназначенный, взгляд, беглый, неявственный. Может он и не тебе, просто ты по ошибке перехватил его, присвоил, не имея на это никакого права. И все же что-то твердит тебе: «Нет, ты ошибаешься, для тебя полуулыбка, поворот головы и быстрый смех. Для тебя! Не сомневайся
Утром уезжаю с Володей в «Авангард», разбирать осиное гнездо «дома Егоровых». Скорее всего это будет пустая трата времени и сил.
Читаю собственные письма, написанные 15 лет тому назад, летом 75 года из Казахстана. Писал я их просто, не думая (почти что) о стилистических приемах, поэтому они интересны и вполне искренни.
Мне почему-то кажется, что отношения людей, лишенных переписки, складываются примитивнее и проще. Чувства не готовы к лобовой атаке каждодневной близости, их нужно взрастить каждому по отдельности, создав идеальный образ друг друга. Это заставляет соответствовать воображаемому образу.
8:45 Ясное морозное утро. Над рекой поднимается пар. На проводах и прибрежных кустах иней
18:00 Съездил в Дубишки. Четыре часа кряду разговаривал с Егоровым. Какие впечатления? Изрыта и споганена земля. Дорожники, никого не спрашивая, извели на гравий пригорок, мыском входящий в озеро. То там, то здесь накопано ям, не успевших еще обрасти травой и кустарником, точно по луне, а не по земле едешь, – так местами безжизненно и пустынно кругом.
13 марта 90 года
0:55 Посмотрели с Сашей «Очи чёрные» в кинотеатре. Компот из Чехова, Феллини и Никиты Михалкова, смотрится, между тем, занятно и местами трогает. Говорю как …, на все случаи жизни имеющий готовый ответ. И чего я к нему привязался? Глупый он еще, с года, дай бог, обколотится. А я с ним в споры полез относительно Аксенова, да и не только его.
Егоров- круглолицый с просторным носом, узнал меня или сделал вид, что узнал: «Вы у нас раньше работали, я вас помню.» А спустя время: «Вот вы говорите, аренда, да кто пойдет-то? Некому работать. Вот писали: в Маловишерском районе выгнали доярок-пьяник, да их же назад и приняли. Вы, кажется, и писали.»
Поеду утром, в девять часов, надо ложиться.
Сердце щемит, жмет, в пищеводе тоже что-то болит, мешает даже когда просто сижу или хожу.
13:20 Окуловка. Болит голова, в затылке тяжесть, на душе – тьма. Внутренности мои постоянно дают о себе знать, жжет и побаливает что-то внутри. Беспокойно и тревожно на сердце. Мысли о смерти тут как тут. Жалко себя, жалко всех. Запоздала и горькая любовь к жизни. День сегодня прекрасный как на заказ: морозно и солнечно, немного подтаивает
13:05 Пишу уже в электричке. «Вы Краснов?» – подошел ко мне давний знакомец, случайный попутчик Степанов Степан Михайлович из Торбина. «А я вас сразу признал. Что-то давно вас не видел.» К разговору я не был расположен и мы скоро распрощались.
Читаю Владимира Кожинова. Юрий Селезнев умер от обширного инфаркта, перед рассветом. Спасти не удалось. Коля повторил его судьбу. Мы как-то говорили о ранней смерти Ю.С., гадали, отчего он, такой еще молодой, умер.
14 марта 90 года
22:50 Ездил в Чудово. Отвез листовки Михайловой Светлане – Володиному доверенному лицу. … Вывела из себя некто З. Она завела дурацкий спор о Володе, я ввязался в него, но защищал Володю довольно неумело. Надо было просто отшутиться. Я не сумел и принужден был выслушивать колкости … особы …, которая походя процитировала Григория Сковороду, еще кого-то. Говорит она, впрочем, умеет. Я отвечал ей излишне резко и грубо, как это часто происходит со мной, когда я смущен чем-то.
Чувствовал я себя в Чудове прескверно. Глупой казалась мне затея с листовками, разговоры вокруг Володи, да и сам я в роли его защитника выглядел из рук вот неубедительно и слабо. Встретил на вокзале Семенова (председателя КНИ) и Воронина (бывшего второго), оба подозрительно покосились на меня, я кивнул, ответил один Семенов, ехидный Воронин сделал вид, что меня не заметил. Мне показалось, что они в Чудове не случайно, видно тоже поливают Володю грязью, как это сделал в своей «Звезде» Витя Сидельников, перекроивший своё интервью с Володей в обывательскую сплетню. И это гнусное интервью райком требует перепечатать в местной газете.
15 марта 90 года
2:25 Обострились все мои комплексы – чувствую себя старым, немощным, крайне некрасивым человеком. Таким казался я себе в Чудове, таким вижу себя и теперь. Понимаю, что все это бред, чепуха, но поделать с собой ничего не могу. Так легко выбить меня из колеи. Какой я помощник для Володи с такими мыслями?
18:50 Автозаправка. Ездили с Евсеем Ивановичем и Виктором в Панковку. Возвращаемся домой. Письмо от Екатерины Николаевны, Колиной матери.
{…}
16 марта 90 года
1:55 Ездили в Панковку. Виктор дорогой важно молчал, я тоже, только Кириллов поначалу трепался, выводя меня из задумчивого состояния. А думал я после письма Екатерины Николаевны о Коле, слезы подступали к глазам и опять разум отказывался верить в очевидное.
В Панковке я походил по квартирам, довольно неуклюже агитируя за Володю. Встречали меня вполне терпимо, с любопытством выслушивая мой лепет невразумительный.
23:40 Погода опять сворачивает на тепло и сырость. Утром еще держался морозец, но уже к полудню воздух затяжелел от сырости, стало мозгло. Ездили с Виктором в Селищи, ходил по домам, разговаривал с мужиками в мастерской, одни встречали вполне дружелюбно, другие ругали все на свете, матеря и начальство и жизнь окаянную и самих себя. Запомнился пожилой крепкий мужик-шофер, напиравший на бессмысленность всяких перемен. Интересным показался мне и бывший ленинградский сварщик Александр Федорович Граулс, переехавший на жительство в Селищи.
17 марта 90 года
0:05 Опять сеанс психотерапевта Александра Овсянюка. Последний раз я слушал его, заснув под его музыку, накануне Колиной смерти. Я плакал тогда странными слезами
17:50 Овсянюк усыпил меня, я все ночь проспал со светом
Сходил в книжный, сдал целую сумку старья, купил Андрея Белого за 10 рублей. Цены сумасшедшие, книги дорожают с курьерской скоростью.
Вчера получил большущий конверт с двумя газетами «Шурави» и письмо от Володи Колбунова. Он, судя по всему, процветает на кооперативной ниве. Газеты сделаны великолепно, ничего не скажешь, слог и стиль Володиной руки чувствуется в тех статьях, что стыдливо подписаны псевдонимом К.Володин, В.Федоров… О личной жизни, кроме того, что разменялся с родителями и въехал в двухкомнатную квартиру на шестом этаже, ничего не пишет.
Умер Николай Васильевич Яковлев из Любытинской газеты «Ленинская правда». 61 год пожил на земле Н.И. Не будет больше его напыщенных (неразб.), громогласных статей, над которыми мы с Володей, грешным делом, не раз потешались. Жалко человека, ушёл, опустело что-то без него… Вся редакция там сменилась: ушел Бошов (неразб.), Вера Родина, Зинаида, Коля Чайка, умер Толя Малышев, теперь вот Николай Васильевич. Остались там из прежних только Жукова да Балова
18 марта 90 года
1:50 Пора ложиться, но все какие-то (слово неразб.) Утром пойдём голосовать за Володю. Как сложатся его дела? Скорее всего проиграет он
18:10 Сходили с Людой проголосовали, вычеркнув в двух бюллетенях всех, кроме Володи. День сегодня теплый, парной. Дороги и тропки развело. Трудно уберечься от грязи. Прогулялись до магазина на набережной, купили мяса, яиц, сметаны и кружным путем повернули назад. Снега совсем не осталось, огородная земля черна и масляниста, синицы тенькают, вдоль канав распустилась верба. Пришли, я сразу засобирался в баню. С полчаса сидел в предбаннике, ожидая очереди и читая Варлама Шаламова.
Попарился. Тут ко мне привязался Володя Богачев, безобразно толстый, расплывшийся как квашня. Подсел и пошел рассуждать о выборах, о Володиных шансах, о том, что ему надо было снять свою кандидатуру, тем самым облегчив провал Ивану Ивановичу.
А после бани приперся Виктор, укравший от меня около часу времени. Поддергивая модные подтяжки и подтягивая рукава дорогой рубашки с погончиками, пустился в путаные рассуждения о местной власти, о том, что надо заставить работать, что за 380 рублей можно ни черта ни делать. Что Тонька… ничего не делавшая за 180 и за эти деньги хребет не переломит, что как не было толку в сельсовете, так и не будет И до того он вошел в раж, до того разгневался, что попер из него мат почти без примеси обычных слов. Я не выдержал, сказал: «Кончай, Виктор, материться, у меня жена и сын дома, да и сам я этого не люблю.» Он осекся, извинился, сказав, что борется с этим не достатком, но ничего не получается. Мне даже неловко стало за свою резкость. Вскоре он, слава богу, ушел.
23:20 Костя уже два дня подряд ходит в лес фотографировать. Вчера ходил за Пустую Вишерку, а сегодня – по дороге на Бургу. Ввалился в лужу. Пришел уже около четырех часов вечера, мокрый, с разорванной штаниной.
Вечером приходил Володя. Пиши чай, он говорил, что Иван Иванович выиграет, у него такое предчувствие
19 марта 90 года
10:15 Володя вышел вперед примерно на две тысячи голосов. У И.И. 30 тысяч у Володи 32. Так примерно.
Пугает меня предстоящая операция. Звоню в больницу, номер то не отвечает, то занят. Что скажет Ш.? Когда оперировать: завтра, в четверг… Страх за Костю. Жалко его до слез.
Валя Базанова говорит, что Ш.был вчера в стельку пьян, волоком его домой тащили. Где-то он на свадьбе что ли был.
20 марта 90 года
6:00 Электричка на Окуловку. Ночь теплая, по-весеннему сырая. Спал плохо – сердце болело, ныло, оно и сейчас ноет, несмотря на валидол под языком. Еду в резиновых сапогах, в коричневом пальто, подбитым искусственным мехом. Довольно нелепый наряд.
Ходил вчера в редакцию. Там шумно и бестолково по поводу Володиной победы. Вечером по радио объявили: Володя вышел вперед с разницей в 4 процента, он набрал 45,4%, Иван Иванович 41,5
-Величественные развалины Селищенских казарм
7:45 Совершенно пустой вагон Новгородского поезда(.) Не жарко. Сижу в пальто. Пожалуй резиновые сапоги сегодня не помешают. Утро холодное, ветреное и хмурое. Народ потихоньку набирается (.) Это мужики-работяги.
Шишо назначил операцию на пятницу. В четверг повезу Костю в больницу.
«…Умение достойно проявить себя в своем природном существе есть признак совершенства и качество почти божественное. Мы стремимся быть чем-то иным, не желая вникнуть в свое существо, и выходим за свои естественные границы, не зная к чему мы по-настоящему способны. Незачем нам вставать на ходули, ибо и на ходулях надо передвигаться с помощью своих ног.»
Мишель Монтень
Взял в дорогу Монтеня, читаю помаленьку вступительную статью Арсения Гулыги. Родился в 1599 году в окрестностях Бордо в купеческой семье. Жил уединенно. Лишь на склоне лет путешествовал по Швейцарии, Германии, Италии, в конце жизни ненадолго ездил в Париж. Молодым человеком служил советником по судебному ведомству в Бордо. В 1581 году на два срока избирался мэром города. Королем был пожалован орден Святого Михаила – высшее отличие фр. дворянства.
Любытино
18:25 Дождь идет. Все небо затянуто бесконечной серой пеленой. Где-то надрывается бензопила «Дружба»(.) Сижу за столом, покрытым пестрой клеенкой в 11 угловом нумере гостиницы «Мста». Борюсь с искушением завалиться в постель. Притомился за день.
Сошёл с поезда и почти нос к носу столкнулся с Нарышкиным. Его поселили в двухместных седьмой номер. «Ты хитрый, догадался сюда позвонить, а я только в исполком.» – сказал он мне. Но к нему сердобольная дежурная, кажется, никого не подселила.
21:20 Часа на полтора забылся тяжёлым, неприятным сном. Проснулся – сердце бьется, во рту горечь от общепитовских котлет, а на душе камень. Снилась какая-то чушь: соседи Куликовы Слава и Валюха, разговоры, купание в реке почему-то неприятное. Мысль о том, что Костю в четверг будут оперировать отравляет жизнь, страшно за него, лучше бы уже сразу сделать операцию, теперь бы уже все зажило.
В редакции меня встретили хорошо. Нина Евгеньевна Белова и бухгалтерша Галя напоили чаем. Редактора не было, он был на сессии райсовета. Познакомился и разговорился с заведующим Дубковым Владимиром Тимофеевичем, он оказался немолодым суховатым «джентльменом» в сером, не без изящества, костюме, чем-то напомнившим мне Васю Калиничева(.) Оказалось, что он с сорок третьего года, где только до этого не поработал, был замом ответственного секретаря краевой газеты, сюда прибыл из Волгоградской области. «Понравилось здесь, решил остаться.» Рассуждает от здраво, мужик вроде неплохой, но нудноватый, как, впрочем, и я сам.
Попил чаю с мягкой столовской булкой. Дежурная (забыл её имя и отчество) столь любезно принявшая меня, меняется.
А ездили мы с Дубковым в Ярцево, разговаривали с молодым, похожим на мальчишку, агрономом Зимченко Николаем Ивановичем. Сидели на скамейке у мастерских, ветер, разогнавшись в широкой пойме речки Полонки, был силен и холоден
23:15 Говорили с Геннадием Тимофеевичем о Коле Лаврове. Он согласился со мной, что написать о нем надо. «Ты напиши, у тебя хорошо получился. А мы подумаем и что-нибудь дадим.» Но, странный он человек, тут же спросил: «Послушай, а он случайно не зашибал? Я к нему как-то приходил приглашать на встречу с читателями в парке, так жена меня на порог не пустила, наверно приняла за алкаша.»
В нём (Нарышкине) смесь холодного азарта и бытового цинизма. Ни во что и никому он не верит. Чем и как он живет с такими сквозняками в душе? Я не могу его понять.
Телевизор орёт на всю гостиницу, мёртвого поднимет. Передавали репортаж с митинга в Вильнюсе. 200 тысяч человек. Пламенные речи. «Литва останется в пределах СССР!»
23:40 Полинявшие за зиму сосны выстроились вдоль дороги по предписанным природой и человеком законам. Молодая сосновая поросль, старые, немало повидавшие на своем веку деревья… Красота, неподвластная слову. Немеешь от восторга и грусти – все это когда-нибудь покидать.
Разговор в мастерской деревни Бор. Петров Владимир Николаевич – звеньевой. Мужики ничего принимают на веру и в той нелепой экономической ситуации, в которой находится вся страна, они находят единственно верное решение – брать за свою работу сразу, не дожидаясь конца, надеясь только на свои руки и силы. Ни во что их не заставишь поверить на слово. Было уже, работали не за страх, а за совесть, а что получили? Пшик. А тут, вспахал – получил, посеял – получил. Живая работа – живые деньги. Человек привык зарабатывать, а не работать. Работают на себя, зарабатывают у дяди, который может и обмануть. А чтобы не обманул потом, надо деньги сразу, наперед.
Нет надежды, что все будут работать так же, как и они. От тысячи случайностей зависит конечный рез-т. Будет ли погода, не подведет ли техника, дадут ли запчасти, помогут ли с ремонтом, запьют или не запьют доярки… Нет гарантий. А когда нет гарантий, человек живет одним днем. Что будет завтра, послезавтра, касается его во вторую и третью очередь. «Будет деть и будет пища» «Не укусно, да улежно» «По сеньке и шапка»
Все усилия, все труда крест-накрест может перечеркнуть какой-нибудь «Агросервис» не давший вовремя запчасть. А это ему, монополисту, ничего не стоит. Может и заупрямится: нету и все. Мотор из капиталки масло летит в выхлопную трубу. Солярка брызжет. Деньги отдали, время затрачено, результата нет. Тр-р как боевая единица выведен из строя. Опытный тр-т слесарит по его же признанию. Без дела не сидит, но и дела не видать.
Освобожденные от снежного гнета поля ждут своего часа. Снег схоронился в ельниках, доживает последние часы своей недолговечной жизни.
21 марта 90 года
0:15 Разговор в конторе с-за «Мстинский» Обтекаемые рассуждения, образцы демагогии… Хорошо поставленный голос партийного секретаря Валентины Дмитриевны, умеющей сказать и знающей, что сказать, но вот зачем, с какой целью… «Мы должны поднять народ. Да неужели мы разучились выращивать капусту? Да мы…» И резкий рубящий жест рукой, совсем не женский.
Постное, как в уксусе вымоченное, лицо Петра Ильича Степанова, главного агронома. Он больше отмалчивался, уклончиво и невнятно улыбаясь. Вопросов как не слышал, ни одного конкретного ответа. «Как погода. Там видно будет. Или овес будем сеять или кукурузу.» Понять такую позицию можно. Не сказавши «а» не надо будет говорить «б»
Равнодушие и презрение специалистов друг к другу. Спец. как хранитель некой тайны, открытой только ему и пока она не раскрыта, он в силе, как Кощей Бессмертный. Снисходительность специалиста к неспециалисту. «Мели, мол, Емеля, твоя неделя», а нам все равно виднее. Специалист как начальник – абсурд. Он равнозначен доктору, поставленному командовать больными, а не лечить их, не помогать советами сберечь здоровье.
Разговор все время сбивался в спасительное русло общих рассуждений, о чем только не говорили. О негодности нынешних коров, о никудышности аренды. По мысли гл. агронома арендатор, если все подсчитать, останется без штанов.
Сенокосы заросли. Помилуйте, а разве они заросли в одну ночь? Кто в этом виноват? Десятилетиями наблюдали, как выпадают из оборота старопахатные земли, кормившие десятки крестьянских поколений, да и не только их.
Проблема с людьми. Не хотят работать. Правильно, не хотят из-под палки. Нужен обоюдный интерес. Есть интерес, есть экономика, нет – принуждение и диктат, способные согнать людей, но не способный принудить работать на совесть. Привыкли к принуждению, к помощи любой ценой.
Получало так, что без идеальных условий нечего и думать о результатах, что все равно ничего не выйдет, нечего и пуп срывать.
Чем хуже одному, тем лучше другому. Не до жиру, дескать, быть бы живу.
Зато у арендатора все ясно и четко. Сколько будет картошки, почём семена, сколько навозу и минеральных удобрений выйдет на гектар. От чего ждать прибыли, где возможны убытки. Техника готова к посевной, хоть сейчас выезжай в поле. Да она особо и не разбита – берегли. За все, про все в год приходится отчислять 12 тысяч рубликов арендной платы. Деньги эти на дороге не валяются. Пусть не совершенна еще аренда, то не так, это не этак, но она уже сделала людей хозяевами самим себе, земле и технике. Их не надо агитировать, призывать хорошо работать. Они знают свой интерес, свою выгоду. И уже теперь перекраивают арендное хозяйство как считают нужным. Будет меньше картошки, зато больше зерновых. Больше бычков на откорме
Вот только бы двор им построили, обещали еще к прошлой осени закончить, но где там? Несколько блоков – вот и весь строительный задел.
Осенью, почувствовав что осенняя картошка стала преть, перебрали все три бурта, переложили соломой, засыпали. 9 тонн семенных клубней сберегли до весны.
В книжном магазине продавец Любовь (не помню отчество) оставила для меня два тома Булгакова из собрания сочинений. Я не ожидал такого царского подарка.
1:10 Пора ложиться. «Невозможно вести честный и искренний спор с дураком» И тут Монтень кругом прав. Невольно вспоминаю тяжеловесного В. способного сокрушить любую стену кроме стены собственного самодурства и самолюбия.
…
8:40 Проснулся в восемь. Снились какие-то сны, обрывки коих при пробуждении еще вились в моей голове. А теперь мне никак их не вспомнить.
15:50 Окуловка. Купил билет на Боровичский поезд, отбывающий через полчаса. Планы с утра пришлось нарушать и вместо «Агафоновского» ехать в «Волю» Нарышкин проспал на автобус и попросил довезти его до Зарубина. Там мы с Дубковым оказались сперва в Артеме, а потом в Барщине, которую по новому зовут Родники.
Деревня маленькая, выглядит покинутой. И, если бы не жилой блеск стекол, можно было бы подумать, что там никто не живет. На деревенских задах разместились бригады Витхена. Залитая асфальтом площадка для техники, плуги, культиваторы, сеялки. Расставлено все аккуратно, на чурбачки, все смазано, ремни сняты. Во все видна хозяйская рука. Вросшая в землю кузня с потухшим горном и кислым запахом сгоревшего угля оборудовано всем необходимым для ремонта. «Мы сами себе и слесари и сварщики.» – сказал показывавший мне техническое хозяйство. Силосный комбайн и рулонный пресс-подборщик на неимением другой крыши загнаны в сенной сарай. Насквозь прокуренный вагончик, крепкий, до красноты заваренный чай в закопченном чайнике.
А чуть поодаль старое здание с провалившейся крышей и выбитыми стеклами – бывшая начальная школа. Столетние липы окружают ее со всех сторон.
16:25 Поехали. Боровенка. 16:40 Солнце пронизывает сосны. Странный франтоватый попутчик с едва заметным то ли прибалтийским, то ли еще каким акцентом. Сейчас он спит положив голову на скрещенные на столе руки.
17:00 В Зарубине купил «Москву» Андрея Белого и «Человек за письменным столом» Лидии Гинзбург. Пришлось 5 рублей занимать у Дубкова, страшно неудобно, но делать нечего. Мог бы я еще купить дневники Муромцевой-Буниной для кого-нибудь, но для этого надо было еще 5 рублей. Книги очень дорогие. Андрей Белый – 6,50.
Очень холодный ветер сегодня. Стоим в Торбине. Солнце, а тучи все равно мрачно-трагические.
Овцы на сухом безтравном лугу.
Я только теперь вспомнил, что за весь день ничего, кроме столовской булочки с чаем, не ел. Пожевал всухомятку печенья.
17:25 Веребье. Непостижимость переплетения ветвей(.) Как совершенно устроена природа!
17:45 Бурга. Стоим, пропускаем какие-то поезда(.) Костя пошутил, когда говорили про Мошенскую больницу, что там теперь никаких операций не делают, сказал, что там только ногти могут остричь.
Читаю Лидию Гинзбург. Не оставляет (впечатление) ощущение великосветского кокетства, искусственной наигранности
23:30 Некогда присесть и спокойно записать свои вечерние растрепанные мысли. Получил еще одно письмо от Колиной матери. Сердце рвется на части – как утешить ее, чем облегчить это горе? Костю завтра в больницу, душа болит, страх забирает как бы я не старался держаться спокойно и невозмутимо. А держусь я из последних сил.
22 марта 90 года
12:35 Отвез Костю в больницу. Операцию ему будут делать сегодня, завтра Ш. занят. Отправились мы в самый дождь, перелезли через товарняк, преградивший дорогу. В.П. встретил в коридоре. Он был спокоен, курил. Переодели Константина. Суета и грязь приемной, топчан с драной обивкой. Костя, молодец, держится спокойно и с достоинством. Сейчас он скорее всего на операционном столе. Через полчаса пойдем с Людой в больницу. Она тоже прибежала в приемный покой. Домой шли вместе. Она отпросилась на работе. Душа болит: как там наш сын.
13:20 Операцию сделали. Ш. сказал, что все в порядке. Сейчас пойдем к нему. Собираемся.
15:05 Костя лежит в маленькой четрехместной палате. Там негде повернуться от тесноты. Лежит бледный, с запекшимися губами. До вечера, сказали, нельзя есть и пить, нельзя поворачиваться набок, отчего он, по его словам, страдает больше всего. Состояние у него после наркоза заторможенное, говорит с трудом, нехотя. Пока мы сидели около него, его клонило в сон, он слабо улыбался в ответ на наши слова и попытки рассмешить.
Соседи у него весьма разношерстные. Рядом на высокой хирургической кровати «тяжелый» старик, худой и желтый, больше похожий на скелет, чем на человека. Около него хлопочут две женщины, постарше одна, а вторая молодая, нет еще и 30 лет. Костина койка слева у окна, за которым покачивают сухими ломкими ветками старые яблони, да морщатся рябью серые, угрюмые лужи.
Кроме него и старика в палате средних лет мужичок с подвешенной к сложной системе блоков и веревочек ногой И еще парень, похожий на дегенерата с диагнозом: болезнь дауна.
Мрачное впечатление оставляет больница: шаткие полы покрыты затоптанным потрескавшимся линолеумом, кровати впритык стоят в коридорах
17:00 Больница. Палата N3 У Кости температура 37,8. Тяжело ему. Читать не может, лежит то на спине, то на боку. Сменил Люду, она ушла домой. Придет часов в семь. В палате душно. Полоумный с болезнью Дауна, разговаривает в полный голос: «Я не дурачок, у меня память еще есть. Я им припомню.» «Как будто я этих врачей в кожаном отделении не видел.»
«За пять километров в школу ходили.
Пять туда, пять оттуда – одной обуви не надюжить Рады (неразб.) – то радехоньки были»
18:05 Косте сделали какой-то больной укол. Он поел немного картофельного пюре с мясом, шоколадку схрумкал, попил. Легче ему стало. Читает «Войну и мир»
«На сыром полене в месяц свету нажигаю. Забываю и зажечь»
«Как чаю сейчас затуманим. Чаю напилися всем миром»
Две красивейших радуги вознеслись от земли к туманно-синим небесам
«Работать не хотят. От неробети лезут на всякие фокусы»
«В каждой орг. есть парторг, он на 3 копейки в сутки пользы не дает» – это мужик с переломом нам. «А райком, райисполком только?»
«Раз перестройка, так переворачивает всех кверху лапами» – бабушка
«Это не перестройка, это перекройка» Дегенерат Юра так «умно» выразился
– Никто никому бы не мешал кабы в деревне жили. Не с радости уезжали. Надо бросать родное гнездо.»
Бабушка
– До сих пор никак лопату не бросил.
– Уйдет еще заря не занимается. Идешь налог сдавать молоко, мясо, яички, лук. Вот котомщики идут. Стыдуха (бабушка)
– Ленька и говорит: Мама, ты м..ешь – м..ешь (неразб.), а мы спим под эту музыку. Много ли спала. За 5 км. на трактор возили
Так приважены были. Как корову надою, – приходите молоко пить. Досыти пили.
– Одна 60 телят справлялась, а то и все руками
– Будем живы, так и чай будет. Весь чай выносили, а чего его копить? Мы сейчас хорошо живет Сахару домой, 6 банок тушенки выкупила, тоже ладно.
Про Колю. Он впитывал в себя книги
23:55 Люда сменила меня в семь, я пошел менять её в половине одиннадцатого. Жена «тяжелого» уговорила не оставаться на ночь: «Я присмотрю. Мне все равно всю ночь сидеть.» Ушел, а душа болит: как он там?
23 марта 90 года
18:40 Костя сегодня уже встает и ходит, хотя это пока дается ему с трудом – больно. Делали перевязку. Уколы ему назначены очень больные: пенициллин, кальциевая соль. Держится он хорошо. Читает то «Войну и мир», то «Собаку Басквервилей». «Собаку» уже прочитал. В половина седьмого к нему бегала Люда, я пошел в десятом часу. Потом меня сменила Люда, она и сейчас в больнице.
22:50 Больница. Собираюсь сидеть у Кости всю ночь или, по крайней мере, столько, насколько хватит сил. Люду проводил до дому, закрыл своим ключом. Напился кофею, сна пока ни в одном глазу. Читаю первый номер «Слова»
Звонил Смульскому. Он сказал, что надо торопиться с обменом, есть возможность получить трехкомнатную квартиру. Пока есть. Если это так, надо, пожалуй, спешить.
24 марта 90 года
0:15 Свет в палате выключили, пишу у двери, приоткрыв ее так, чтобы хоть чуть-чуть лунило. Костя уснул. Все в палате спят и пока здесь тишина, даже храпа не слышно.
Дорогая Екатерина Николаевна. Всем сердцем я с Вами. Колю вспоминаю все время, а точнее – не забываю о нем никогда. Я очень любил его, у меня не было и не будет друга равного ему. Невозможно было не любить Вашего сына. Дружба с ним согревала и возвышала жизнь. Коля был удивительным человеком. Я это всегда понимал и поражался, что не все это видят. К доброму люди быстро привыкают и перестают замечать, думая, что так и должно быть вечно. Наверное и я не всегда был внимателен к нему, приходил иногда на ночь глядя и мы еще долго сидели на кухне, разговаривали обо всем на свете. Говорить с ним было легко и просто. Ему все было интересно, он умел слушать, умел и рассказывать. Как теперь я жалею, что в суете и спешке наши ночные разговоры записывал в своих дневниках иной раз коротко и наспех. Я перелистал свои тетрадки – каждая встреча с Колей записана там, но как же до обидного мало иногда я писал! В последний раз, когда мы до 3х часов ночи мы сидели на кухне, он говорил о Вас, беспокоился за Ваше здоровье, но он ничего не сказал о том, что у него болело сердце. Ни разу, сколько я помню, он не жаловался на него. Тогда у него болели и опухали ноги, он думал, что растянул связки в Хвойной, когда носил с реки песок, чтобы посыпать скользкую тропинку. Я ему еще говорил, чтобы он не шутил со здоровьем и обязательно сходил к врачу. Сидели мы долго, ему было тяжело, нога ныла, я, увлёкшись разговором, не сразу это заметил. Сейчас казню себя за это. Когда ложились спать, я настоял, чтобы он лег не на раскладушку, как обычно, а на кровать, чтобы ноге было удобнее и легче. Это была наша предпоследняя встреча 10 января. Разговоры у нас были невеселые. Он говорил о Вас, я – о своей матери, она у меня тоже осталась одна, отец умер 14 лет назад и она часто болеет. Говорили, помнится, что вздрагиваем теперь от телефонных звонков и пугаемся телеграмм, что страх за близких людей стал частью нашей жизни(.)
К сожалению, это действительно так. Это письмо я пишу Вам в больнице, сыну вчера сделали операцию и мы с женой по очереди сидим у него. Сегодня ему уже получше, но лучше уж ночь не поспать в больнице, чем дома беспокоиться (за свое собственное чадо.) и переживать за него дома.
«Тягучий свербящий звон кузнечиков»
В последний раз я приходил к Коле 14 февраля, у него были гости и мы поговорили не больше пяти минут, я обещал придти позднее…
Со смертью Коли невозможно смириться. Я все время ловлю себя на мысли, что вот это я обязательно рассказал бы ему, вот это было бы для него интересно.
2:10 С письмом я выдохся. Устал писать в потемках. И сон начинает наваливаться всей своей томной тяжестью.
3:50 Закашлял что-то Костя, несколько раз уже принимался дохать. Только ему этого и не хватало.
«Тяжелый» сосед ночью сплоховал, запах в палате стоял немилосердный, – сон как рукой сняло. Девчонки (дочери, они дежурят сегодня, по очереди сменяя друг друга) спокойно и без ругани сменили испачканное белье на свежее(.) Одна молчунья, бука, слова не выбьешь, кажется зовут Лизой, другая – поменьше шустрая, с крестом на шее. Обе терпеливы, спокойны, и не подумаешь, глядя на них, что они способны вот так вот, не стесняясь, ухаживать за больным человеком. Его, оказывается, избили и ножом торнули, задели сердце, легкие. Восьмой день он здесь.
Очень долго писал я в этой тетради, с 10 ноября, почти пять месяцев. Пишу все так же притулившись на стуле у полураскрытых дверей.
{Начало тетради 39}
24 марта 1990 года
4:15 Хирургическое отделение Маловишерской ЦРБ. Палата N3. Пишу у приоткрытой двери, из коридора падает бледный невнятный полусвет. Сижу с Костей. Он спит сегодня сном праведника после вчерашней операции. Вчера спал плохо, болело, наверное, в паху, голова после наркоза была тяжелой. Да еще сосед всю ночь метался и прыгал, Костя в испуге просыпался. Можно бы мне идти домой, да что-то держит меня здесь. Кажется, пока я тут сижу, все будет в порядке.
Звонил сегодня маме и А.И. Сказал обеим про Костину операцию.
5:00 Пишу уже дома. Лиза (одна из дочерей «тяжелого») сказала: «Да идите вы домой, чего вас сидеть. Я присмотрю» Холодно. Ночью приморозило: лужи (затянуты) забраны льдом, на траве и на дощатом переходе через дорогу белый, как мука, иней. Я уже вроде размаялся, ложусь спать.
25 марта 90 года
15:20 У Кости сегодня еще не был, зато Люда успела сбегать к нему две раза. А я сходил в баню, долго ждал своей очереди, читая сборник статей Владимира Бондаренко. Сосед по очереди предложил мне свой веник, так что напарился я как полагается, благо каменка сегодня трескуче отзывалась на каждый ковш кипятка.
Вот какое космическое событие оказывается характеризует сегодняшний день.
Костя читает Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии»(.) Говорит, что ему нравится. Читает, кроме этого, «Войну и мир» по второму разу, Конан Дойля, брошюры серии «Знание»
«Тяжелого» зовут Анатолием Сергеевичем Прокофьевым. У него пятеро детей: три дочки и два сына. Старший сын, флегматичный неразговорчивый Сергей с большим мясистым носом и руками в татуировках, вчера явился с женой дежурить у больного отца. Невестка очень похожая лицом, фигурой и даже голосам на Валю Семисотову всю ночь не сомкнула глаз у кровати свёкра, а сын проспал до утра на кровати дегенерата Юры, выписанного вчера. «А ты возьми подушку да рядом с ним ложись» – посоветовал он молодой жене. Это она рассказывала вчера сменившим её Лизе и Марине.
У большой семьи свои заботы. «Мама не может придти, у нас корова вот-вот телится, надо у нее дежурить, а у меня двое ребятишек. Вот и крутимся.» – улыбаясь говорила невестка.
Хозяйка – женщина полноватая, спокойная, домовитая(.) На Людино участие, тяжело, мол, с покосом, молоко-то нелегко даётся. «Что вы?» искренне удивилась там. «А как хорошо на покосе-то. Сядешь под липину (неразб.) – сеном пахнет, простор, красота. И работаешь, но ведь и радуешься. Покос у нас рядом, место хорошее. Нет, с коровой-то благодать. Как без нее-то, когда в магазинах ничего нет.
Вот вам и подтверждение Чаяновских слов, вычитанных недавно в статье Игоря Шафаровича «Все оказались на пепелище». Она напечатана в первом номере журнала «Слово»
«Чаянов… говорил, что в основе крестьянской культуры лежит другой принцип выгодности, чем в технологической цивилизации, другая оценка выгодности хозяйства. Под «выгодностью» подразумевалось сохранение того уклада жизни, который был не средство для достижения большего благополучия, а сам являлся целью. «Выгодность» кр.хозяйства определялась его связью с природой, с крестьянской религией, с крестьянской этикой, а не только полученным урожаем.»
То есть результатом может стать сам процесс. Та радость, которую он приносит, то ощущение полноты жизни, которое при этом возникает.
Глава большой трудолюбивой семьи Анат. Серг.Прокофьев, в сущности, этой семьей спасен и храним. В одиночку выходить его было бы просто невозможно. День и ночь проводить у больного по силам только большой и дружной семье.
Оказывается, при своей тщедушности и куриной груди, он был выдувальщиком, зарабатывал много, брался за любое, сулящее приработок, дело. Надо было кормить большую семью.
19:45 Сходил к Косте. Сегодня он много лучше. (тьфу-тьфу) Легко, почти не горбясь, ходит, легко встает с кровати. Обращаются к нему запросто и с добром. Словом, освоился парень.
На Юрином месте новый сосед: первоклассник Санька из деревни Сюйска. Когда я пришел, он тихо, по-щенячьи, скулил. Он делал скворечник и отрубил фалангу большого пальца.
26 марта
11:40 Маленький Костя, когда оставлял ключ под ковриком писал на записках: «Папа. Чюлк под↓», считая, что такой шифр, кроме него и меня никому не понятен.
Люда звонила. Умер дядя Толя, Анат.Сергеевич Прокофьев. Ночью, в двенадцать часов. Что пережил Костя, сказать трудно. Слезы, суматоха, труп в двух шагах… Было бедному дяде Толе вчера совсем плохо, воздух попал под кожу, шея надулась, дышал он тяжело, с хрипами, как рваные мехи. И все просил вчера пива. А это обычно бывает перед смертью
27 марта 90 года
3:25 В комнате витает запах папиросного дыма(.) Полчаса назад ушел Владимир Павлович Шишо. Часов пять кряду, а то и все шесть просидели с ним за столом. Разговор поначалу не клеился, но после второй или третьей стопки В.П. разговорился и уже не слушая меня стал рассказывать про ловлю жерехов и голавлей на стрекозу, про спиннинговые снасти, про детство и летние походы в Александровское на родину бабки и деда, откуда они бежали от раскулачивания в М.Вишеру, купив здесь на улице Новой небольшой домишко. Дед В.П. служил в Гельсингфорсе (неразб.) и бабка, надумав навестить его получила бесплатно ж/д билет туда и обратно, деньга на проезд и на прожитье. В части, где служил дед, его отпустили на две недели, сняв для молодых номер в гостинице и снабдив деньгами на харчи и гостиничные расхода. Было это, конечно же, до революции.
Потом В.П. рассказывал как учился в кораблестроительной ремеслухе, год работал на кораблестроительном заводе, три года служил на Украине в авиации (этому были посвящены рассказы про коварных и глупых старшин, коих В.П., как легендарный Хожда Насреддин, ловко проучил. История с домкратом, например) В медицинский он поступил только с третьего раза, закончив перед тем 11 классов вечерней школы. Учился, будучи женатым на Гале, родившей ему к тому времени сына Славку.
Я только слушал да поддакивал, сам говорил мало, да В.П. в моих рассказах и не нуждался. Люда пришла от Кости, погремела посудой на кухне, принесла нам пельменей, чаю, ушла… Мы так и сидели, как пришитые. Так я и не спросил как он там.
Ходил к Косте днём, перед обедом. Кровать дяди Толи, пуста, даже не заправлена. Одни голые пружины. В.П. говорил, что умер он от тромба, попавшего в легочную трахею, что оказывается он был зачинщиком драги, первый дважды ткнул ножом своего собутыльника, но тот, вдвое толще его, пострадал меньше и в ответ тем же ножом резанул дядю Толю прямиком в сердце.
Костя вида не подает, что испугался покойника, ему предлагали лечь в коридоре, но он отказался, так и остался спать вместе с поступившим вчера первоклассником Сашей Липовым и лежачим (с переломом ноги) больным. Он был занят кубиком Рубика.
28 марта 90 года
10:25 Костя звонил, сказал, что завтра, может быть, снимут швы. Пойду к нему через полчаса.
Вчера звонил Смульский, торопит с квартирой. Завтра надо ехать, вопрос с моими переездом, как я понял, уже решен.
{Вырезка из газеты}
Михайлов Владимир Яковлевич, корреспондент районной газеты «За коммунизм», г.Малая Вишера. Новгородский сельский территориальный округ №516 Новгородской области.
{Вырезка из газеты }
23:30 Володя, стало быть, народный депутат РСФСР. Теперь в этом отношении сомнений нет, все опасения отпали, списки опубликованы в сегодняшнем номере «Советской России», вырезку из которой для истории я оставлю здесь. Смешно все-таки, что мы со своими кустарными играми в предвыборную борьбу победили, а вся многочисленная свора первого секретаря, не гнушаясь постыдной бранью и сплетнями, потерпела поражение.
К Косте ходил днем, пред обедом. Снес ему поллитровую банку горячего кофе с молоком (он тут же все и выпил) и бутылку минеральной воды. Посидел у него недолго. День сегодня был солнечный, с утра крепко морозило, к обеду земля отпотела и жирно залоснилась на солнце. В палате было душно.
Вчера написал Екатерине Николаевне Лавровой письмо, но так и не отправил.
29 марта 90 года
1:20 Устал неизвестно от чего, хочу спать. Утром надо ехать в Новгород. Любытинский материал еще не готов, по сути дела он и не начат.
Про Колю думаю все время. Невозможно забыть его. Я лишился с его смертью половины своей жизни. Все поблекло, потеряло смысл. Как мне жалко его! Как мне его недостает!
{Вклейка из записной книжки
Новгород 6:15 Собрание. Настраиваюсь на долгую, минимум полуторачасовую скуку. Весь день провел в редакционных стенах, даже в столовую не заходил.
Костю выписали, он уже дома. В субботу ему на перевязку. Швы сняли. Люда избегалась, извелась, ожидая его звонка. А ему просто было не дозвониться до регистратуры.
Грустно теперь ездить в Новгород. Нет Коли и это я каждую минуту ощущаю. Вышел из автобуса и память о нем резанула по сердцу. День прекрасный, солнечный, радостный… Бульвар Карла Маркса многолюден(,) но нет в этой праздничной толпе моего дорогого друга. Нет и не будет никогда. Горько сознавать это. Даже Василий Иванович сказал про Колю: «Жалко. Хороший был мужик. Без дураков хороший. Всегда спросит как дела, всегда посочувствует. Жалко.»
Наверное поеду сегодня домой, здесь не останусь.
До мамы не дозвонился. Мишки не оказалось на месте.
Вклейка из записной книжки}
30 марта 90 года
7:30 Псковская, 22. Гришина квартира. На московский (неразб.) не было билетов, а на Боровичском я не захотел тащиться. Долго было не уснуть после двух чашек крепчайшего чая, проснулся около шести и больше не уснул.
21:05 Малая Вишера. На автостанции встретил Володю, долго стояли с ним и какой-то его знакомой (заочница из пединститута) в ожидании автобуса, он как назло запаздывал. Подходили нарядные медлительные «Икарусы» , разворачивались и отплывали. Я пошутил: «Автобусы приходят и уходят, а пассажиры остаются». Посмеялись. И еще долго стояли на довольно холодном, хотя и не сильном, ветру. Я рассказывал о том, что мне всегда не везет, что вчера, например, встав к окошечку, у которого были всего две девчонки-студентки, я простоял чуть не полчаса, постепенно накаляясь, они что-то долго препирались с кассиршей, потом она выписывала им билеты. Терпенье мое было на пределе, а тут еще погас свет на вокзале… Билетов до М.Вишеры мне не дали, и, я, вконец рассерженный, почесал к Филипповым.
Студентка была некрасива, белеса бровями и ресницами и, вместе с тем, было в ней обаяние простоты и непосредственности. У нее двое детей, муж, работает на стекольном заводе(.) Они говорили с Володей о походах, о байдарках и катамаранах.
А дорогой я вспоминал Колю Лаврова, рассказывал про него Володе: дом, где они жили, странный сон – свет в покинутом доме, дружба с отцом Андрианом…
Вчера приехала Александра Ивановна.
31 марта 90 года
Суббота. 16:15 Очень болит голова, не помогают таблетки.
21:20 На улицу вышел только для того, чтобы вынести мусорное ведро. Голова по-прежнему тяжела, работа не идет, письма не написаны. Читаю. «Человек за письменным столом» Лидии Гинзбург. Умно и точно, но… что-то отдает литературным жеманством то ли вольным, то ли невольным. И все же это интересное чтение.
Костя рвется на улицу, но мы пока его не пускаем, сидит дома, копается в книгах, читает
23:50 Голову кружит. Дурное состояние. Работать не могу, это хуже всего. Читать тоже тяжело.
Надо привыкать жить без Коли, это трудно, я привык жить с оглядкой на него. Придется по сути дела создавать новую жизнь, где Коля будет более в духовном, чем в физическом обличии.