1 января 1990 г.
1:05 Скучный новый год. Трезвое застолье, с обильной закуской… Костя с Павликом убежали на улицу, Миша спит, сразил молодца сон на диване. Перевели его на кровать в маленькую комнату.
Мама приехала с ребятами в два часа. Мы с Людой только пришли из бани, где я прекрасно напарился – пар был такой, что на полке было не усидеть, пятки жгло. Народу было немного. Вовка Захаров затеял умный разговор о политике, который так его увлек, что он бросил мыться и подсел ко мне весь в мыле.
4:15 Собираемся спать
17:25 Вечер. Серые ветреные сумерки. Проводил маму с Мишей на устрецкий автобус. Автобус битком набитый, сытые молодые люди сидят, старушки стоят в проходе. Увы, теперь и в голову никому не придет встать. По глазам вижу, что не встанут хоть бей их, хоть режь, – принцип такой. Сытый молодой папаша в короткой куртке, в мохнатой шапки из собаки без очереди влез к билетной кассе в Боровичах, а когда очередь, смиренно стоявшая около окошечка, возроптала, нагло сказал: «Имею право, я с ребенком» «Где же ваш ребенок?» – спросили его. «Лена, подведи ребенка» Послушная забитая Лена, стыдясь, подошла с девочкой лет пяти, румяной и красной. «Позвольте, она уже большая, да и к тому с женой» «До пятнадцати лет имею право брать без очереди. И хоть три жены. Ясно?» Ему никто не возразил. Что возразишь на хамство? Надо в морду бить, но это значит встать на защиту хамства.
До пяти лет обращайся с сыном, как с царем, с пяти до пятнадцати – как со слугой, после пятнадцати – как с другом
«Тот, чье сердце не стремится ни к наукам, ни к битвам, ни к женщинам, напрасно родился на свет, похитив юность матери»
Эти древнеиндийские афоризмы я выписал из «Круга чтения» за 89 год.
– Он давно уже обещал собраться с мыслями, но собрание так и не состоялось.
– Был до того светлой личностью, что хотелось надеть на него абажур
– Не преувеличивай, ты не микроскоп
– Века были так себе, средние
– Короли и дворники должны заботится о блеске своего двора
– Весна хоть кого с ума сведет. Лед и тот тронулся
Эмиль Кроткий Отрывки из ненаписанного
2 января 90 г
14:05 Окуловка. В Боровичах на автостанции встретил Надьку Иванову. Она ехала с нами до Окуловки, всю дорогу стояла, не дав встать ни мне ни Косте.
– Эта я такая боевая, а муж у меня так. Ти-хо-ня-я, слова худого от него не услышала
– Это не говядина – мыло. Жрать невозможно. В вокзальном ресторане Надежда заказала тушеную говядину.
Спать хочу. Надежда, как тайфун, пронеслась, обдав вихрем своей суматошной бурной жизни.
23:55 М.Вишера. Приехали, разобрали сумки, пообедали и я уснул. Снилась Костина школа, учителя, какой-то учитель молодой, с которым я ругался
Прекрасная музыка. Прошлое наливает сладко-горьким туманом воспоминаний.
3 января 90 года
00:55 То, что обрушила на нас Надька Иванова (теперь – Антонова) невозможно выстроить в какой-то более-менее связный рассказ.
– Ты, Людочка, хорошо выглядишь, а я состарилась, как моченая груша. Да еще не выспалась, из-за Светки переживала, ходила, как тень загробная. Она у меня тихоня, плесень, вся в отца. А младшая – Юлька – девка красивая, волосы вьются, как у меня, – полная противоположность. Вся в маму, такая же шалало.
– Леха Сухарев, помнишь? На баяне играл. Мама говорила: «За такую игру в базарный день копейки не дадут» Ну так вот, от страшно боялся покойников. Бабка у нас на коридоре умерла, она гипертоник, страшная, всю ее разорвало… А мы, дуры, все покойников сходим посмотрим… Леха целый месяц в окно лазил, в дверь боялся ходить. И мой батька – Колесов, он ведь пьянь был перекатная за маленькую его с площади встречал и домой вел.
– У Г.кот, ему три года, все еще кошку сосет. Она тощая, в чем душа держится, а он толстый, жирный, Г.говорит: «Саня и матка» И ведь верно, он нигде не работает, все матку сосет, пенсию ее проживает»
– Я про тебя, между прочим, всегда думала, что ты будешь человеком науки. Сидит всегда так: щека подперта. Спросят, встанет и коротко, без лишних слов, лаконично ответит. Ага. Я думаю: «Ну, Красуха дает (Красухой тебя ведь звали, а меня – бочкой) откуда он все знает. Спо-кой-ный был.
– На вечер придем с Валькой Бушиной, сядем и давай всех огладывать. Хохотали. Смотрели: пришли, орлы. Курятина пришел… Еще кто? И так все по одному. Рже-ём!
– Людку Демидову встретила, не узнала. Два зуба, слева и справа, хоть босиком ходи. Такая девка была. Что с бабой сделалось?! Я ей говорю: «Людка, ты бы зубы вставила хоть» «Да ну, мне и так ладно.» Все, пропал человек.
– Шикунов Алексей Иваныч (помнишь, Шикуновы на второй линии жили?) доктор медицинских наук. Что ты. Дедка Шикунова помнишь. Бородка клинышком, весь прямой, красивый, джентельмен до последней минуты. Слова худого не скажет. Все: «Наденька, Наденька…» Я у них в Ленинграде жила, на работала (забыл где), по блату устроили. Ну не смогла, сбежала.
– У Антоновых в дурака играли. Кто останется дураком, тот меня провожает. Раз пошел провожать Вовка, фонарик взял, довел до моста у нарсуда и говорит: «Надька иди одна. Я с….ть хочу.» Вот что помню.
– Встретила всех, поговорила и как родню повидала. Ей-богу. На душе легче. – Она ни на минуту не умолкала, перескакивая с пятого на десятое, и изображая (очень похоже) в лицах каждого. Жеманную манеру Тани Лутковой отвечать не сразу, а непременно после поджатия губ, шмыгающий жест Коли Сургейлиса, тонкогубость Вовки Куразова, запинающуюся речь Гали Стремилиной… Все нашлось слово меткое, точное, иногда злое, иногда доброе и емкое.
Люди, как деревья в лесу, обступают тебя со всех сторон, каждый живет обособленно и независимо, ты можешь забыть о ком-то, совсем не думать, не вспоминать, а он живет в твоей жизни, равно как и ты в его. И все вместе, разные, взаимонеприятные друг другу и наоборот симпатичные, все вместе и есть лес, сила и целостность которого, его притягательная тайна и бесконечность, зависят от каждого в отдельности, от всех этих сцеплений, ближних и дальних, от тесноты до легких касаний кончиками ветвей…
В прошлое это корни, которые питают каждого соками давно прошедшей, отшумевшей жизни и он имеет над нами гораздо более сильную власть, чем мы думаем.
Явилась откуда-то Надька и давно забытая жизнь обступила меня со всех сторон, сразу все ожило, всполохнулось и потекло, как остановленное кем-то время (замороженное) Многое повернулось другим углом. Я ведь не все знал и не всё помнил. И это тоже было жизнью моей, потому что я отражался в чьих-то глазах, в чьей-то памяти и эти осколки исчезнувшего бытия оказывается до сих пор блестят, играют новым незнакомым светом. И тебя видели не таким, каким ты себя помнишь и знаешь и то, что видели – частица тебя самого, тобой же неуловленная и неосознанная. Стало быть ты – только часть огромного мира, состоящего из сцепления судеб.
4 января 90 года
1:25 Получил, наконец, деньги из редакции – 344 рубля с копейками. Рассчитаюсь с долгами.
Костя в 12:40 уезжает в Ленинград, а оттуда в Минск поездом. Весь вечер ушел на сбор. Крутили в дорогу котлеты, Люда зашивала ему свитер, пришивала пуговицы к рубашке.
5 января 90 года
3:20 Сорок лет моей дорогой жене. Вывесил на дверь подарки: розовое платье и легкий костюм состоящий из кожаной коричневой юбки и тонкой белой кофты с красивой отделкой. Подойдет ли?
Вечер ушел на кухонные хлопоты. Весь день прошел кубарем. Провожал Костю на вокзал, уехали они в Ленинград, а оттуда в Минск, зашел в редакцию, в магазин
Талико (неразб.) звонил, предлагал работу в новой газете Новгородлеспрома, обещал заработки в два-три раза выше, чем в «Н.п», полную свободу действий и прочие журналистские блага
Ганди один день в неделю ни с кем не разговаривал на протяжении многих лет.
Грех – это то, что не является необходимым.
Все это из последнего фильма Андрея Тарковского «Жертвоприношение», который мы с Людой смотрели
6 января 90 года
в 18:25 Не знаю почему, но с первых кадров меня неудержимо клонило в сон. Потом я все-таки смотрел фильм с интересом и переживанием. Но большого впечатления на меня он не произвел. Может быть я был не в том духовном состоянии, может быть был невнимателен и не понял сложный зрительный ряд…
День прошел в праздности. Поздно встали, накануне часов до трех разговаривали с Людой, вспоминали наши встречи, нашу общую жизнь. Долгий был разговор, даже не разговор, а объяснение в любви
День рождения прошел весело и бестолково. Были Надежда с Ириной и Володя. С коньяка и шампанского Володю развезло и он принялся усердно ухаживать за дамами, которым это, по их словам, не понравилось, хотя, со стороны поглядеть, как раз Володина развязность и добавила веселья нашим чопорным гостям.
В честь сорокалетия нарушил обет и выпил рюмку шампанского. Оно мне не прибавило ни веселья, ни радости.
После застолья и танцев впотьмах при свете ёлочной гирлянды, мигающей как паралитик, зашли к Надьке и в ее коврово-хрустальном будуаре провели еще около часа. Плясали под однообразную музыку «Миража», сидели за столом. Гости пили водку, я – воду.
7 января 89 (90) года
2:30 Устал от безделья и праздничной суматохи. Собирался съездить домой, теперь не поеду, в понедельник надо собирать материал по зимовке
Как там наш Костя? Приедут они только в понедельник, примерно в половине седьмого вечера.
23:45 Еще один день провел в четырех стенах. Сделал немного. Подшил газеты, подсчитал авторские строчки. Вышло 2055. Мало. Даже с учетом болезни не хватает до нормы. Если Коля не поможет, не видать мне премии, как своих ушей.
Сегодня Рождество. Праздник похожий на будни. Ничего от него не осталось. Завтра с утра надо съездить хотя бы в «Маловишерский» и наскрести 150 строчек о зимовке. Скучное и глупое занятие писать о том, что от нашей писанины не улучшится ни на копейку.
Опять дело к оттепели. От морозов по 20 до минус 1-3ч. Такие перепады температуры.
8 января 90 года
1:30 Собирался лечь пораньше, а вместо этого сижу и занимаюсь мелкими, мешкотными делами вроде просматривания районных газет.
Вечером наконец-то приедет Костя. Наверняка они уже в дороге, спят на казенных постелях
20:45 Костя приехал, бледный, усталый и все же довольный. Встретил его в электричке. Т. с И. увешаны свертками и сумками неподъемными. Сами они вряд ли бы донесли все свои покупки. И. на мать шипит, дерзит ей, та все терпеливо и кротко сносит. Вот образец непонимания. Мать не понимает дочь, изменившуюся, как ей кажется, на глазах, дочь, по младости лет и наклонности характера, не понимает родную мать. Увы.
9 января 90 года
2:05 Хочу спать. Ничего не успеваю. 150 строк с зимовки не написал, придется в Новгороде отчитываться.
22:25 Новгород. Устал и измучался я за сегодняшний день. Начать с того, что уезжать пришлось попутками, автобус в 11:40 был битком набит, а шофер, к несчастью, попался спесивый, не помогло и удостоверение, на которое он взглянул искоса. Навязываться показалось унизительным и я пустился на волю случая. Виктор довез меня до контры лесхоза и я остался в одиночестве на пустой, продуваемой ветром, дороге. Уже через 10 минут я продрог в своем черном, подбитом ветром, пальто из болоньи, а еще через 10 минут отчаялся когда-либо уехать. Дорога была пуста во всю её вытянутую длину. До Вяжищ довезли меня дорожники на своей специально оборудованной машине. С Вяжищ до Селищ, с руки на руку, пересел на другой дорожный Зил с навесным бульдозером, ехавшим довольно резво, да ещё и с музыкой. В Селищах померз около получаса на студеном Волховском ветру, от нечего делать обозревая живописные развалины Селищенских казарм, поражающих циклопическими размерами и добротностью кирпичной кладки, которую не смогли сокрушить ни артиллерийские снаряды, ни авиабобмы, не безжалостное время, наделавшее, пожалуй, больше бед, чем самая страшная и разорительная война.
До Спасской Полисти довез молчаливый ленинградский шофер, а оттуда я ехал со старорусским мужичком, моих примерно лет. Сухое костистое лицо со впалыми щеками, характерный приильменский говорок с нажимом на «у» вместо «о» и растягиванием окончаний. Говорили мы о политике, о России и Прибалтике, а том, что в Ленинграде теперь ничего не купишь, там ввели визитные карточки, вроде тех, что в Латвии, Литве и Эстонии… Солнце било в глаза, ничего было они него не укрыться, козырька в кабине не оказалось. Пока оно не скрылось за тучами, сущее мучение было глядеть на дорогу. Но тучи заволокли горизонт и в город мы въехали уже в унылом полусвете оттепельного зимнего дня. Я уже готовился выходить и поспешить в редакцию, но, видно, чашу неудач я испил не до дна – мы попали в такую немыслимую пробку, что расстояние от Колмова до Псковской (каких-нибудь полтора километра) плелись почти целый час. Я психовал, дергался. Да что толку? В редакцию прибежал уже в пятом часу. Потолкался в коридоре, поговорил с одним, с другим… Ради этого стоило спешить, мерзнуть в дороге, нервничать? Вечером позвали в подвальчик на юбилей Константина Васильевича Минутина, которого я совсем не знаю. Чувствовал я себя там деревянно, через силу пил чай, угощение на столах было богатое, ешь – не хочу, но мне было неловко и я почти ничего не ел. Зато теперь съел бы чего-нибудь, да нечего.
10 января 90 года
0:10 Холодно у Нади. Сижу, закутавшись в плед, как старая барышня. Настроение поганое. Надоели глупые разговоры в редакции, неуверенность в себе, которая, как тень, сопровождает меня всюду, куда бы я ни поехал, куда бы не пошел, надоел себе сам со всеми своими гнилыми потрохами. Нельзя так жить, права Надя. Но как надо жить? Если бы я знал? Глупости делаю на каждом шагу, себе не принадлежу, виноват перед всеми кругом, никогда мне не отмыться от грехов своих.
8:25 Холодное и глухое мглистое утро. Лужи и мокрый зернистый снег. Непроспавшиеся, бледные лица прохожих. Проснулся я в семь часов, только-только разоспавшись. Спал плохо, долго было ее уснуть, ворочался, включал свет, принимался читать Сенковского, снова тянулся к выключателю и снова силился заснуть.
9:45 Коля ушел на планерку. Прекрасная музыка.
21:55 Пишу в Колином доме. У него болит правая нога. Мать с инсультом в Хвойной, сплошные неудачи кругом. И разговоры у нас о болезнях, о неприятностях.
11 января 90 года
10:40 Подсчитывал строки, до нормы не хватало порядочно, по совету Коли недостающие строчки приписал, взяв от него и от Васи Пилявского понемногу. А теперь душа болит, кажется, что все это откроется и я буду опозорен на всю редакцию. Вот на что толкает гнусная система соревнования.
22:40 Я у Гриши Филиппова. Был Донченко Анатолий и его жена Тамара, с который я всякий раз при встрече знакомлюсь, в третий или четвертый раз. Она меня забывает. Выглядел я за столом полным идиотом, говорил невпопад, страдал от этого, стеснялся и ничего не мог с собой поделать. Разговора с Петровичем у нас так и не получилось. Я не понимал его, он – меня. Более-менее разговорились, когда Петрович собрался уходить.
С Геннадием Григорьевичем (шофером) ездили в колхоз «Урожай». С Бронницы свернули вправо и по узкой малонадежной дороге среди утопающих в сумерках полей, занесенных снегом наша «Волга» плавно покатила по прямой. Деревня оказалась большой и крепкой. Добротные дома с крыльцом, забранным под общую покатую крышу.
{Вклейка
Удостоверение. Тов. Краснов Владимир Павлович зарегистрирован доверенным лицом кандидата в народные депутаты РСФСР тов. Михайлова В.Я. Председатель окружной избирательной комиссии..
Секретарь окружной избирательной комиссии. 11 января 1990 г.
Вклейка}
12 января 90 года
1:15 Спать хочу, глаза слипаются. Завтра обо всем напишу, если успею. Бойкий, странный для моего уха разговор, обычный для поозеров. Невнятица согласных и плавная певучесть окончаний. Церковь на ильменском берегу. Прекрасны ее чистые очертания, ясно видна даже сквозь аляповатость позднейших вмешательств в ее архитектуру. Церковь превращена в рыбный склад, который нам очень неохотно открыли, не пустив, впрочем, в гулкую сводчатую пустоту, и сказав, что бригадир Николай Павлович Александров, которого мы разыскивали, только что на мотоцикле уехал в Чавницы. От склада шёл народ походкой деловито-лукавой с сумками и торбами, из которых стыдливо торчали судачьи хвосты. Сумерки сгущались, озеро бесконечной белой целиной широко и просторно уходило в темнеющую даль. Пацаны деревенские, один – в очках, с любопытством глядели на нас, на нашу мазутно-черную «Волгу», занявшую почти все уличное пространство. Вялый, осторожный разговор с Георгием Константиновичем Даниловым, тихим незаметным старичком, опрятным, убористым, с ласковым голосом, лишенном эмоций. Пальцы на правой руке неестественно изогнуты. Рубаха заправлена под ремень. Маленький дом, поставленный после войны. Вместо гвоздей приходилось рубить проволоку. Жена – сгорбленная старушка, угрюмо-приветливая, напоила меня чаем.
9:40 Вчера еще была слякотная почти апрельская погода с мокрым снегом и лужами на дорогах, а сегодня уже минус двадцать и студеный ледяной ветер валит с ног. Хорошо, что мне вовремя подвернулась «двойка» и я доехал до Льва Толстого, а оттуда – бегом в редакцию.
Вчера, едва заснув, проснулся и часов до четырех не мог уснуть. Включил свет и начал читать Марину Влади, дурно написанную книгу о Высоцком.
13 января 90 года
22:15 Очень холодно, ходили с Людой в город, я замерз так, что бегом бежал от хлебозавода – невыносимо зябли кончики пальцев перчатках. Приходил В.М. Разговаривали о женщинах, о В. отношениях с ними.
Старый Новый год. Скучно и вяло прошли святки, елка в комнате не радует, как в детстве, даже и не замечаешь ее. Вся жизнь, к сожалению, потускла, выцвела, как старые обои, к которым так присмотришься, что уже и не видишь их.
14 января 90 года
22:55 180 строк для сельхозотдела еще не написал. Вставил в машинку чистый лист, сижу перед ним как перед иконой, не знаю с чего начать. Недоделанная работа весь день не дает покоя, тревожит, гвоздем сидит в сознании.
Утром проснулся с сильнейшей головной болью, вставать не хотелось, но я все же встал и отправился на вокзал за газетами. «Новгородской правды» почему-то в сегодняшней почте не оказалось. Было очень холодно. Мороз и ветер.
Сходили с Володей в баню, Костю встречали с четырехчасовой электрички. В своей курточке он все же замерз. Дома сразу влез в ванну и дедову жилетку. Никак не привыкнуть к тому, что он уже вырос, что ростом едва ли ни выше меня, что жизнь его уже не постичь с исчерпывающей полнотой.
15 января 90 года
18:00 Сашке сегодня исполнилось 36 лет. Люда отправил телеграмму. Мама звонила утром, сказали, что его нет на работе.
Ехали с Володей на утреннем автобусе. Оказалось, что билеты он купил на вчерашний день. Хорошо, что контролер нам не встретился.
Весь день сижу за столом. Подготовил к печати два письма, сделал 150 строчек для отдела. А если быть точным – приписал концовку к начатому дома материалу. И это все. Остальное – разговоры с Колей, беготня по этажам – обычная редакционная суматоха.
16 января 90 года
9:35 Ночевал у Нади. Лёг рано, в девятом часу. Долго не мог согреться, спал плохо и неспокойно, но в конце-концов выспался. Утром в животе урчала съеденная вечером брынза. Надя угощает всегда чем-то пересоленным и острым. Разговор за столом носил, как всегда, мистический характер. Я рассказал ей сон про отца и она сказала, что «их оттуда отпускают повидаться. Но ненадолго. И что это не отец, а черная сила, которая подзаряжается от меня и что если так пойдем дальше, жить мне осталось года два-три не больше.
10:05 От вчерашнего мороза ничего не осталось. За ночь намело сугробы. Дворники утром мели и скребли тротуары.
Утренняя маята, тревога. Сердце покалывает. Здесь оно меня все время донимает. Валидол спасает. По всякому пустяку дергаюсь и тут же, как наказание, колотье в левом боку.
«Пейзажи печали и радости» изрядно потрепали. Вылетел конец и несколько кусков в середине. Досадно. Над всем этим много думано, сокращения повредили смыслу. Газета воскресная, мелкий формат страниц повлиял на судьбу моей эпопеи. Никто вроде не противился.
11:50 Снег идет
13:25 Отобедали в обкомовской столовой. В нижнем зале собирается мелкий чиновный люд, весьма пестрый, но чем-то неуловимо объединенный. Коля В., как всегда, аккуратный, прилизанный, в черной костюмной паре с галстуком, подобранным в тон полоскам на рубашке. Вежливая бесстрастность, мелкие, экономные жесты – типичный функционер. Поговорили две минуты и все, разговор исчерпан, не о чем более толковать.
Снег так и идет.
18:50 Все еще сижу в редакции. Звонил домой, в Мошенское, маме. Со всеми надо поговорить. Ночевать поеду к Наташе Павловой
17 января 90 года
1:40 Долгие торги с Наташей, разговоры и рассуждения о политике… Наташа – мой вечный оппонент. Если я говорю «а», она непременно скажет «б». Психология спора: победить любой ценой, неприятие позиции противника постепенно переходит в неприятие его самого, заведомо неверное положение о равном знании предмета, так и бывает, каждый знает только часть, исходя из нее спорит о умном, отсюда неравноценность аргументов… А спорили мы о революции в России, о том, что было после ее. А торговались насчет книг, уравнивая обмен до
9:05 Спал плохо, поверхностно, урывками, все время помня, что сплю. Под утро приснился Слава Тараскин в коричневой драной фуфайке и кирзовых сапогах.
Что-то Коли все нет и нет. Не заболел ли?
16:05 Автобусная суматоха. Запах выхлопных газов. Тревога на душе. Зачем я еду? В редакции ничего полезного не сделал. Хилая информашка на первую. И все разговоры, разговоры… Артур Канчин, Юра Давиденко, Володя Михайлов… Помог таскать шкафы, третий день все чего-то таскаю. Эля переезжает на второй этаж к стенографистке М.А., Сергей Брутман занимает ее апартаменты по редакцию рекламного «Спутника»
Вчера Людмила Асвешина предложила идею создания института обозревателей в газете.
18 января 90 года
Пишу все это в Надиной квартире. Надоело мне все, хочу восвояси, домой. Мне кажется, что я живу здесь какой-то не своей, чужой жизнью. Говорю не то, поступаю не так
13:10 Оттепель. Чавкает под сапогами мокрая снежная каша, мозгло и сыро. Сегодня я в одиночестве. Коля заболел и пока взял отгул. Выйдет от завтра или нет – этого никто не знает. Куча дел и забот, настроение хуже некуда.
15:15 Звонки, суета. Весь день провожу согбенным за столом, а проку от такого сидения немного. Выправил огромный, дурно написанный материал А.Поповой из «Красной искры». Такая неряшливость и глупость, что
23:00 «Пятое колесо» на кухне у Ефимовых. Маленький цветной телевизор стоит на холодильнике. Вовка встретил меня так, как будто я пять минут назад ушел и, позабыв что-то, вернулся. Вовка есть Вовка, таким он был всегда, грех на него обижаться. Мы даже толком не поговорили, уткнувшись в телевизор. Весь разговор свелся к репликам по поводу того, что показывает маленький телеящик.
19 января 90 года
14:50 Крещенье сегодня. Крещенские морозы едва-едва подсушили вчерашнюю слякоть, превратив улицы и тротуары в сплошной каток.
Вечер того же дня. Малая Вишера. Мороз прибавил прыти. Особенно это было заметно, когда я стоял на остановке у вокзала, дыша, крепко настоянным на выхлопных газах, воздухом. Покусывало руки в нитяных перчатках, ноги в мокрых ботинках стыли. До вокзала меня подбросил шофер Гена на черной редакционной «Волге». Так что времени у меня вышло с избытком. Встретил там Т.В. с девятилетней дочерью Клавой. Она все та же. «Живу одна, без мужа, выгнала его – чего с мужиком-дураком жить? Сыну 16 лет, учится в ПТУ. Учится с двойки на тройку, лентяй, но парень добрый, не пьет, не курит, наркотиками не балуется и девками пока не гуляет. Дочка ходит в первый класс, вожу в бассейн. Дед не дожил до 100 трех лет. Схватил осложнение после гриппа, его парализовало… Бабка 88 лет, она на 17 лет моложе деда, болеет, но живет самостоятельно, в огороде копается в меру сил. Надия работала заведующей садиком где-то в Новгороде, садик сгорел, на нее навесили полторы тысячи, еле выкрутилась. Сорокина, она так и есть Голицина, директор Дома пионеров в Пестове, двое детей, машина. Старшая дочка собирается поступать в пединститут.»
20 января 90 года
1:45 Вот такая вышла встреча. Автобус запаздывал, мороз крепчал, стоять на месте совсем не улыбалось, но деваться было некуда и мы все вспоминали общих знакомых, бедное житье наше.
Вчера у нас в актовом зале выступали художники (фамилий, к сожалению, я не знаю), они давали, как выразилась Людмила Михайловна Ханова, благотворительный концерт. Поначалу, когда они молча сидели на сцене, обыкновенные, немолодые люди, одетые с концертной щеголеватостью, подумалось, что вот, провинциальные посиделки под гитару. Но стоило им запеть стоило тронуть гитарные переборы, все изменилось. Пожилая женщина в алом концертном платье с фальшивой розой на груди пела несильным, тёплым голосом, задушевным и страстным. Гитаристы в галстуках-бабочках были просто молодцы.
Устал. Спать хочу.
Имена – самое древнее, что мы носим в живом обиходе.
21 января 90 года
2:50 Копаюсь в книгах. Утром сходили в город и я опять накупил в книжном товару на 12 рублёв. Разоряю бедное семейство. Удержу у меня нет
23:15 День прошел, будто и не было его вовсе. Поздно встал, был вроде чем-то занят
Жизнь лишается красок, тускло, неинтересно влеку я своё существование. И будущее не радует. Господи, до чего дожили! Война в Закавказье. Армяне убивают азербайджанцев, азербайджанцы – армян, а все вместе с остервенением обстреливают русских солдат, ни в чем не повинных. Страшно, страшно… Как жить с такой занозой в сердце? Как, если бог дал тебе неравнодушное сердце?
Упаси бог от потрясений и революций, если за ними насилие и кровь! Не хочу никакой политики, никаких общественных дрязг. Они чужды мне по моей глубинной душевной сути. Но приходится, раз избрал я такую неспокойную профессию, раз взялся быть доверенным лицом у Володи. Надо мне что-то писать о нем и рассылать в газеты. А что? Я не знаю. Трудно писать о человеке, которого давно и хорошо знаешь. Его характер, привычки, мысли и поступки не укладываются в привычную схему биографических справок: родился, учился, работал… Говорить только хорошее, без меры хвалить, – неудобно
22 января 90 года
3:25 Не сплю. Напечатал две с небольшим странички машинописного текста, который завтра надо передать с автобусом.
23:30 Материал за подписью Вотчинского отправил почтой. Коля сказал, что можно не спешить и с рейдом. Но завтра надо все же ехать, иначе я просто не успею ко времени
Крепостное состояние души. Несвобода. Куда ни ткнись – забор, запрет, табу. Нет денег, нет выбора, нет покоя… Ничего нет
Приходил Володя. В. и его послушная компания обсели его, как псы медведя, и толкали к тому, чтобы он свою кандидатуру снял. Ломали изощрённо, иезуитски, но так и не сломали.
Пишу с большим трудом. Чтение газет вызывает такую зверскую тоску и тревогу, что жизнь кажется хуже каторги и теряет всякий смысл. Как жить, если в газете цитируется сводка Народного Фронта Армении, где голова солдата в краповом берете оценена в 25 тысяч рублей, а голова офицера – в пятьдесят? Это же надо уложить такое в сознании. Что за потемки в головах людей, если такое может существовать в нормальной жизни? Меня это убивает, лишает сил и покоя. Я не могу представить себе ужаса надвигающейся воны.
23 января 90 года
2:20 Нет ни сна, ни покоя, листаю газеты, голова гудит от сообщений, похожих на фронтовые сводки.
16:05 Снег идёт. Мороз заметно спадает. Завтра уже сулят оттепель. Как одеваться? Собираюсь в Окуловку. С машиной вроде бы договорился, но все как-то неопределенно. Никто не хочет ничего обещать.
С утра (а встал я очень поздно, в одиннадцать часов) началась телефонная суматоха. Звонил в Окуловку, в Новгород, в Веребье, домой маме – мама ждет в гости, «поросенка закололи, возьмешь мяса.» «Кумушка умерла, вчера хоронили. Хотели сходить попрощаться, – дом на замке.»
24 января 90 года
Среда 1:20 Хотел спать, с трудом боролся со сном и зевотой и вот на тебе – ни в одном глазу. Сижу, хлопаю зенками, постель не притягивает к себе, морфей сам дремлет, что ему до меня. А мне утром, в шесть часов соскакивать с дивана, наскоро мыться, бриться, и, попив горячего утреннего чаю полугалопом бежать по безлюдным улицам и лабиринтам к вокзалу, только бы не опоздать на электричку.
7:05 Электричку только что подали. Погода, как и обещали синоптики, мягкая, близкая к оттепели. По этой причине шубу оставил дома, оделся в коричневое, на ватине, пальтецо. Если мороз ударит, я в этом наряде подрожу. Состояние полусонное, если бы Люда не растолкала, я бы обязательно проспал. На сон грядущий читал письма Ивана Сергеевича Аксакова. Господи, какой славный и разумный мир стоит за этими обстоятельно написанными письмами, полными милых житейских мелочей, разговоров, дорожных наблюдений!… И какой неторопливой и несуетной должна быть жизнь, чтобы не жалеть времени на долгие, подробные описания. Все это давно и бесследно утрачено
7:40 В электричке тепло, снизу подогревает, сидишь, как на печке. Конфликт между отцами и детьми следует скорее не из противоречий между поколениями, а от непонимания той жизни, которую мы так старательно строим. Душа не принимает ее, отвергает, сравнивая с той, что была. Молодым сравнивать нечего, им надо приспосабливать мир по себя, оглядываясь и обживаясь в нем, они готовят будущие противоречия, смысл которых постигнут позднее.
25 января 90 года
Опеченский посад. Проговорили до сего часа с Наташей. Проводил ее до сто первого, попил чаю. Тает, лес шумит как дальний прибой.
23:45 Кажется, я заболеваю. Тело будто не принадлежит мне, ломит руки и ноги, сухой ознобливый жар накатывает волнами. Проводил Наташу до дому, заходить не стал, хочу спать. Так я и не выспался после бессонной ночи. Никому не позвонил.
Заходил в библиотеку, поговорил с Тамарой Ивановной, но все как-то комом, неловко. Зашел и к Вере Филатовой, и у нее чувствовал себя неуютно, разговаривал через силу.
26 января 90 года
9:50 Поезд Адлер-Ленинград. Стоим на Мстинском мосту почему-то. Я заболеваю. Утром была такая слабость, что я еле поднялся. Вовка Антонов заехал за мной уже около восьми. На автобус, тем не менее, я не опоздал, минут 15 еще подождать пришлось.
10:30 Поезд еле ползет. Этак домой попаду даже позже, чем на электричку. Пишу с трудом, преодолевая слабость и отвращение к самому процессу писания. Люда заболела, мама сказала, что она звонила только я ушел провожать Наташу. Так что дома – лазарет.
27 января 90 года
2:50 Эгоизм – образ жизни. Человек живет за чужой счет, пользуясь тем, что не заработал, жнет так, где не сеял. А если можно жить не создавая, он и живет. Но создавая что-то свое, человек создает и себя. А если ты жил за чужой счет, значит ничего не создал, тебя нет, а есть одно ненасытное стремление присвоить, прибрать к рукам.
Сходил в поликлинику, Вахрушева выписала больничный до пятницы. Костя добрался до Посада благополучно. Из Окуловки доехал до Боровичей на такси.
28 января 90 года
23:50 Вчера было очень плохо. Еле-еле добрался до поликлиники, день был сырой, промозглый, с дождем и большими безобразными лужами. Ноги беспомощно скользили по грязному замызганному льду, ботинки промокли. Больничный дал мне неделю покоя, как бы ее поразумнее израсходовать?
Вчера приходила Ира Матвиенко, Володя зашел по пути в баню. Напарились с ним неплохо, правда, без веника. Народу было немного, никто не мешал. Пока мы ходили в баню Люда с Ириной нажарили котлет с сделали многокашный салад, названный Ириной шведским.
Сегодня с утра было неважно. Полдня возился с мясом. Оттепель. Некуда его девать. Остаток вечера потратил на телевизор.
Сегодня Гене Васину исполнилось 42 года. Я его не поздравил, увы.
29 января 90 года
2:25 Оттепель продолжается. Капли с крыши ударяются в подоконник. Спать хочу.
Чехову 130 лет 4494 письма в последнем собр. соч. Чехова. Но это не все письма. Многие погибли.
Сырость несустветная, мартовская: крупный мокрый снег, весенний молодой ветер, дующий бестолково очень похоже на то, как если бы по снегу бегал большой лохматый щенок.
Энфлюэнза – как красиво называли раньше нынешний грипп, не дающий мне сейчас покоя. Висок левый болит. Ни с того, ни с сего разболелся и ничем эту боль не снять.
Вспомнилось как 30 лет назад в этот день я бежал по морозу в школу на вечер. Толстые длинные столбы подпирали аспидно-черное небо, густо усеянное звездами, снег под подошвами подшитых валенок скрипел и повизгивал, густой морозный воздух обжигал и покалывал лицо и паром валил изо рта. В школе (а учились мы тогда у парома, там, где сейчас сельсовет) было непривычно чисто и торжественно. В коридоре стояла пахнущая туалетом и хлоркой стужа, лестница скрипела и потрескивала иначе чем днем, а в большом классе были вынесены все парты и вместо них вдоль стен расставлены стулья, на которых сидели в основном старшеклассники и старшеклассницы, очень важные и серьезные. Над классной доской висел большой портрет Чехова (в пенсне на шнурочке) и рядом к нему прилепилась вырезанная из картона цифра “100”. У доски разыгрывалась какая-то смешная сценка, кажется из рассказа «Злоумышленники» Было очень смешно, я хохотал от души. Щёки мои еще горели с мороза и в кончиках пальцев покалывало больно, но я уже был увлечен атмосферой этого немноголюдного вечера, на котором звучал мудрый человеческий голос, его прекрасное и точно слово, воплотившее воедино и этот морозный вечер с россыпью звезд и запах полов в коридоре и шум платьев и разговоры вскользь…
30 января 90 года
23:35 Все та же непрекращающаяся слякоть. Градусник застал на третьем делении. Три градуса тепла посреди зимы. Рехнуться можно.
Звонили в Посад. Костя ходит с Павликом в школу. Сегодня даже получил «пятерку» по физике. Домой до субботы не собирается. Придется мне забирать его.
Одурел от домашнего заточения. С утра ломило левый висок. Лежал на диване, читал газеты, закрыв один глаз рукой. После обеда полегчало, но боль еще чудится где-то в уголке мозга и любое усилие может ее вернуть. Так все не нестойко, ненадежно.
31 января 90 года
21:05 Ходил в редакцию. Занёс сумку в починку. Обещали к завтрашнему дню все сделать. К врачу попаду поздно вечером, не раньше. Иванова заболела, дали номерок к Шефовой на 18:30. Пишу обо всем впопыхах, без всякого настроения. Оттепель дурно влияет на организм. Подобно погоде, она киснет, капризничает, не желая радоваться жизни. Пишу сущий вздор. Газеты доводят до нервного истощения, до срыва – везде все плохо, плохо… В Баку пролилась и все еще льется кровь, русских травят и гонят, как бродячих собак, уровень злобности поднялся выше