Дневник. Тетрадь 37. Сентябрь 1989

1 сентября 89 года

0:40 Поход в лес выбил из колеи, сына собирали в школу. Он ведь у нас баловень, сам палец о палец не ударит, все папа с мамой. Ворчу больше по привычке, чем серьезно. Зря мы с ним в такие года так нянькаемся. Надо отпускать в самостоятельное плавание. А у нас не хватает на это твердости, ведь отпуская рвешь последние зримые родительские нити, лишаешься той главной адмиральской роли, к которой уже привык.

Замучило затяжное безденежье. В кармане последняя трешка, а в ближайшем будущем никаких денег не предвидится.

23:25 Устал. Ходили с Володей за клюквой. Где нас только черти не носили! За Глутно вышли на высоковольтную линию, трещавшую от каких-то попутных напряжений, и дальше по болоту с чахлым сосняком. Шли долго и тяжело, болота чавкало под ногами, мхи пружинили, проминались и следы тут же заливала черная болотная вода. В двух местах напали на хорошее ягоды, но Володя затеял идти на гладчину и мы поперлись с корзинками и рюкзаками по такой хляби, что сперва я зачерпнул одним сапогом, а потом-двумя, да так крепко, что думать о сухих ногах уже не приходилось – как бы их унести по добру по здорову из болота. На гладчине ничего, кроме топи не оказалось и направили свои усталые стопы через заросли шуршащего сухого тростника к возвышающейся над глухоманью болотной узкой гряде моренного происхождения. Казалось что недалеко, а шли-шли и ближе не становилось. Когда подобрались поближе, увидели, что гряду окружает такая топь, что на душе сделалось нехорошо. Сунулись туда, сунулись туда, ноги ушли в воду выше колен, в сапогах просторно и вольно заплескалась водица.   Кое-как выбрались, едва не увязнув в трясине. На суше вылили из сапог в воду, отжались, и отправились в путь, занявшие у нас с лишком два часа времени. Дорога из бывшей деревни Задорье вышла нелегкой.   Мостки между грядками местами подопрели, идти по ним было неудобно, ноги то и дело обрывались. Корзинка оттягивала руки, приходилось балансировать по скользким обомшелым бревнам, а дорога, вернее – тропа, то забирала вправо, то влево, путь то и дело преграждали никем не разобранные лесные завалы, возникающие всякий раз с неожиданностью выстрела. Когда-то тут брали камень, на месте бывших карьеров остались озерца черной, как деготь, воды, когда-то здесь были хутора и сенокосы, заросшие теперь диким дремучим лесом. Но все равно следы бывшего человеческого жилья еще сохранились: ясно угадываются фундаменты домов хозяйственных построек, среди осин и елок вдруг увидишь смородину или акацию. Земля не была бесплодной, все числилось за кем-то, обихаживалось, проводилось в порядок, дорога строилась и содержалась своими (два слова в скобках неразб.) силами и средствами. А теперь только бобры по своему усмотрению устраиваются здесь. Запрудили болотную протоку, залив водой изрядный кусок низины и никто им не указ. Хвостатые гидротехники дело знают, – мы еле прошли по бобриным озерам.

2 сентября 89 года

0:10 Бурелом в лесу, запустение… Никому до того нет дела. Обомшелые бревна кем-то спилены и брошены, трухлявый тонкомер – нет сил перечислять лесную бесхозяйственность.

На поле, куда мы, устав окончательно, вышли уже в восьмом часу, было не лучше – огромный кусок поля, засеянного горохом и подсолнечником не убран, брошен на съедение коровам, выпущенным сюда попастись. Кусок крепко заросшего сорняком ячменя так и стоит никому не нужный. Поле убрано кой-как, плешины несжатых подсолнухов, клочья сена, разоренные кули, (слово неразб.) под открытым небом.

4 сентября 89 года

6:30 Еду в Любытино, где должен был побывать еще неделю тому назад.

7:40 Поезд на Неболчи. Мутное, неласковое утро. Грибники и ягодники с корзинками хмурые, непроспавшиеся лица, заспанность в глазах, ничего не значащие пустые разговоры. Вагон пока полупустой, в купе, кроме меня, никого, – сиди и радуйся одиночеству, но радости нет, настроение угрюмое: с Людой простился впопыпах, вчера был к ней неласков и даже высокомерно груб, бывает со мной такое. Сам от этого страдаю, но переломить себя не могу. Спина болит мелкой, рассыпчатой болью. Народ понемногу прибывает, шумно, бестолково, кричат на весь вагон, нисколько не стесняясь посторонних.

– Кобра хорошая найдена… Не лежит у меня к Нюри душа. В семнадцать лет ее встретил и все путаюсь.

– Дедушко носом водит, а боится сказать… – Мужичок невысокий, невзрачный рассуждает в соседнем купе с женщиной много моложе его.

Вагон заполняется, кончилось мой одиночество. Кажется, это Зарубино.

18:50 Любытино. Номер 16. «Люксик» – как выразился Н.Е. – зав. общим отделом местного райкома

23:40 Гостиница. «Люксик» сыграл со мной дурную шутку. Приклеился цветному телевизору «Чайка», смотрю все подряд, включаю дубовый кинобоевик «Без срока давности», настолько дубовый, что даже странно представить себе людей на полном серьезе ставивших этот фильм, играющих в нём произносящих чудовищный текст.

Ездили с … на красном «Москвиче» АПО. Поездка вышла пустая, а разговоры, – большей частью, – глупые. Я был не в форме, говорил невпопад. Бардак на фермах. В Торбине один двор стоит как на острове, посреди озера из навозной жижи ВК. Какие-то бревна, доски, похожие на обломки давно давнего кораблекрушения плавают в «территориальных водах». По доскам и жердочкам пришлось переходить (перебираться), чтобы попасть на утонувший в навозе скотный двор. А на соседнем – зияет дырами крыша навеса. С виду кажется, что никто на этих трех дворах не бывает. Но это не так. Следы недавнего ремонта можно разглядеть сквозь наслоения навоза. Кое-где меняли полы, белили потолки и стены, впрочем, стены от побелки наряднее не стали ты уже мало чем отличается от небеленых.   Сквозь дыры и щели между бревнами светится улица. Дел тут еще много, хватит их и плотникам и слесарям, и стекольщикам. «Все будет сделано. Свои беды, поверьте, мы хорошо знаем, и, поверьте, совсем не заинтересованы ставить скот в неподготовленные помещения» – говорил нам Сергей Яковлевич Бондарь директор совхоза «Ярцево». Так-то оно так, но до начала зимовки остались считанные дни, вести подготовку к ней с той же медлительностью, это заведомо растянуть ее на неопределенный срок.

Все это жалкие попытки набросать хотя бы основу будущего рейда.

Дождь накрапывал весь день. Лес, несмотря на серое ненастье, полыхал яркими первозданными красками, описывать которые я просто не в силах. Да и вообще не в силах, не в настроении писать.

В книжном оставил последние деньги. Купил первый том энциклопедии русских писателей и шестой том Бунина с дневниками и воспоминаниями. Покупками доволен, но… осталось у меня всего четыре рубля.

5 сентября 89 года

0:30 Пора ложиться спать, как бы не проспать утром. Гулев обещал дать машину, чтобы съездить в «Любытинский»

В редакции теперь неуютно. Нет Толи Малышева, нет Бошова, Веры Родиной, вздорной Зинаиды… П. оказался преувеличенно серьезным гражданином в черной бороде, с замашками непризнанного гения. Ни к селу, ни к городу, он, к примеру, на мой вопрос: «Как ему Любытино?» ответил «Деревня, как деревня. Дело не в том, что Любытино, а в том, в чьих оно руках.» Я пропустил сей пассаж мимо ушей и разговор на этом прекратился.

6 сентября 89 года

 

8 сентября 89 года

13:40 «Ни рубля дотаций не получала РСФСР за годы советской власти. Все отдавала.» Из р/передачи.

Леша Волков. Семейный скандал эпохи перестройки. Драка с женой. Звонил в ОБХСС. Леша подрался с женой. Пьяный пришел. Позвонил в ОБХСС: «Жена работает в детдоме, ворует, они все там воруют.» Обэхээсэсники приехали, Лёша показал простыни, белье. Скинул с себя трусы: «они тоже с биркой.» С ребенка стал срывать штанишки. «Да что ты ребенка-то!»

Т.И.Карягина Заговор 15 тыс. подп. миллионеров в стране. Блокируют печать. Экономический саботаж. Политизация теневых сил.

9 сентября 89 года

2:30 Много психовал сегодня, много сотворил глупостей, а стало быть – зла. Сколько вытекло его из темной души моей? Себя иной раз отказываюсь понимать. Противоречия, как волки, сцепившиеся из-за куска мяса, раздирают бренное мое существование.

10 сентября 89 года

3:05 Воскресенье. Получил наконец-то зарплату и гонорар, вышло около 130 рублей. Пришел 7 номер «Нового мира» с Нобелевской лекция Солженицына.

21:05 Бьюсь над рейдом, нервен, неполная страничка – все, что я пока написал. Запах жареных грибов препятствующий полету мыслей – дело движется медленно. Костя дважды ездил на обмалившемся ему «Орленке» куда-то за Пустую Вишерку, где по узкоколейке ходят дрезины самодельные и даже мотовоз. Оба раза возвращался с подосиновиками и подберезовиками и даже два два белых нашел. Место ему понравилось, зовет меня с собой, охота показать «свои» владения.

А мы с Людой пошли прогуляться по парку, и что же? Вернулись не с пустыми руками: четыре белых найдены у самой тропки и без счету черноголовиков, в основном маленьких.

11 сентября 89 года

22:40 Рейд сотворил часам к четырем. Каша получилась. Местами ничего, местами никудышно. Отправил почтой, Бог с ним. Сходил в баню по пути, крепко напарился, вышла распаренный красный, а на улице ветер студеный, голова замерзла. Впрочем, гулял я недолго – зашел на почту, потом в редакцию, где оставался только В.

Погода резко испортилась. Холодно по осеннему, и по-осеннему не уютно. Хочется выйти на улицу тепло и удобно одетым и дышать чуть резковатой ветреный стужей.

12 сентября 89 года

00:10 В. прибегал вечером на часок. Давно с ним не о чем не говорили. Сегодня, как прорвало. Земля – основа экономики, от нее – все, она перво(неразб.), первооснова, а следом человек, работник. Город и деревня – диалектическое единство. Сокодвижение, как стволе дерева. Крона не может быть шире корней. Одно зеркально равно другому. Иначе дерево упадет. Город паразитирует на деревне, если в обмен не дает ей, помимо железа, нового человека, новой культуры в самом широком смысле этого слова. Впрочем, все это незрелые мысли. На слуху одно, на бумаге другое.

 

15 сентября 89 года

22:45 Собираюсь в поход на поиски немецкого самолета, упавшего в болото где-то верховьях реки Вишеры. В. считает, что самолет мы найдем. С нами будут Костя и Антон.

16 сентября 89 года

{Вклеено из запиской книжки

19:55 Деревня Витка. Вязкая неподвижная тишина давно умершей деревни. Замшелые камни, как могильные надгробия на заброшенном кладбище. Отгорает рябина, березы рядами выстроились вдоль бывших улиц и переулков. Реактивный самолет летит где-то за облаками, изготовившимися к дождю, и звук его долго не затихает, слабея и теряясь в далеке. Темнота опускается, густеет. Невыразимая печаль ложится на душу. Была деревня. Жизнь людей, их судьбы, еще живые и давно утраченные слились в прошлом, как ветви обнажившихся черемуховых кустов. Непостижима тайна их переплетений, пересечений. Куда исчезло все это? Куда ушло? В эту ухоженную человеком землю еще хранящую память о нем неровностями борозд на полях и огородах заглохших, затянутых мхами и травами. Яблони задичали, выродились и в нынешний урожайный год не дали даже яблочка-дичка. Пусто. Только полыхает крапивный пожар, на старых пепелищах, да в одном месте чудом уцелели золотые шары. Странно, что их пощадили морозы, дожди, засухи. Табуны телят и коров, которых пригоняют сюда на отаву осенью, когда сено в стогах.

20:40 Совсем стемнело. Странная птица прокричала и умолкла, комары ведут свою задушевную арию – откуда их столько нынче в такую глухую пору? Козодой проскрипел на лугу и тоже затих. Тишина совсем уж зловещая, одиночеством обдает кладбищенская пустота.

Грибы растут вдоль кромки поля, бывшего некогда м.б. улицей, а м.б. переулком или палисадником. Подберезовики, подосиновики, груди, волнушки и рыжики – они теперь здесь за хозяев.

Прошли с Володей всю деревенскую территорию. Грустно. Ледины (неразб.), кусты, шум старых берез – человек долго не отпускает свое, долго не отдает природе. А рядом, в лесу, глухо, пустынно даже воздух дышит дремучестью и запустением.

Слышно все: то голоса, то звуки какие-то подозрительные. Ребятишки – Костя с Антоном – колдуют у костра, прислушиваясь к шорохам б..ным (неразб.) и лесным. Костер колдовски мерцает угольями. Потемки окружили его со всех сторон, стерегут из-за каждого угла. Луна воровски выглядывает из-за туч краем зловеще красного глаза. Темно, почти ничего не вижу. Костя тоже пишет. Антон светит ему лучиной. Луна то выкатится, как пасхальное яичко, то снова юркнет за тучу. Прямо-таки прятки с нами играет круглая, полная как купчиха, луна. Речной сыростью наносит из низины, поросшей ивняком. Тихая безмолвная речка Вишера несет свои медово темные таинственные, как зелье с наговором, воды.

21:10 Только за счет вспышек ((слово неразб.)) костра, еще можно кое как, склоняясь писать.

Жил человек когда-то дико, беспросветно, но ведь кажется только нам, он жил и жил, не зная другой реальности.
«И всего-то кажется на этой земле кружок света от костра»(Володя)

И потом все превратится в опустошающую темень

}

17 сентября 89 года

9:25 Пришли мы в седьмом часу. Большими плавными кругами летал на бывшей деревней ястреб, высматривающий с высоты только ему видимую добычу. Облака рыхло громоздились в высоком блистающем небе, а солнце, зацепившееся краем за облачную гряду, стрелами золотистых лучей било до самой земли. И все это была неизъяснимо похоже на собор.

Обезображенный лесозаготовителями лес. Гниющие древесные завалы, измочаленный траками трелевочных тракторов тонкомер, брошенный где попало и уже заросший болотной травой и зачахлым осиновым подростом. Лесовозные дороги с извечной непролазной грязью, с темной взбаламученной водой в глубоких колеях… Даже пешему их трудно преодолеть, чего уж говорить о транспорте, – только гусеничный трактор, расталкивая по сторонам дорожные хляби проползет сюда еще больше обезобразив дорогу.

Мостки через реку – это завалы из осиновых хлыстов, брошенных как попало, лишь бы проехать

18 сентября 89 года

22:05 Ездили с В.М. и С.З. в Борок. По дороге у машины оторвался глушитель. Виктор с руганью полез отвинчивать гайки. Дождь хлестал, погода с утра была мерзкая. До деревни ехали с тракторным грохотом. Гусевы встретили нас хорошо, будто ждали.

19 сентября 89 года

22:00 Очередная серия о комиссаре Каттани. Море крови пролито в этом третьем сериале. Полицейские, судьи, мафиози с автоматами… стрельба, закулисные интриги, поставки оружия…

Дом Гусевых у самого ручья, к нему надо сперва спуститься, перейдя через мосток, чуть подняться. В окошко глядело детское личико. Внучка гостила у деда с бабкой оказалось она непоседливый в тоже время капризно молчаливой девочкой с роскошной гривой пепельных волос, с вес…трим (неразб.) взглядом быстрых тёмных глаз. «Перестань баловаться, доченька» – уговаривала ее Анна Федоровна. «Хватит тебе кота дергать.» Большой пестрый кот терпеливо сносил выходки маленькой хозяйки.

Простота и безыскусность обстановки – старомодная мебель, давно отслужившая свой век: кровать железная шариками на спинках, кушетка, деревянный диван на кухне старый, застеленный вытертой клеенкой на стол на кухне…

20 сентября 89 года

22:35 Не первый раз замечаю, что, переодевшись в чистое и приведя себя в порядок, невольно чувствуешь прилив сил.

Ходили с Володей в «Ленинские искры». Собрание СТК (совета трудового коллектива). Анекдотически нелепая ситуация: седоволосый, с редеющей артистической гривой кочегар Кузнецов, избранный председателем, долго и нудно зачитывал положение об СТК, а потом вступил в прерии качество с директором А.С.Сараевой. Та была необычайно кротка, на явное, нахрапистое нахальство ничем не отвечала. Кузнецов повышал голос, придирался по всякому пустяку, стращал своими полномочиями. Требовал кабинет для приема или хотя бы стол. Заседание, тем не менее, прошло скучно при полном молчании собравшихся, оживились лишь тогда, когда заговорили о фирме «Хелен», которые, якобы, собирается брать земли совхоза для того, чтобы кормить туристов, долженствующих хлынуть в Ленинград. Фирма финская, работники какие-то китайцы. «Не надо нам никаких китайцев» – сказано было пожилой груздной женщиной – «Без китайцев обойдемся».

Заглянули мы в железнодорожный магазин. Заведующая … – миловидная тридцатилетняя женщина, похоже – незамужняя, что разговор улыбалась настолько приветливо и многообещающе, что разговор о капусте и картошке казался лишним и совершенно пустым. Какая тут капуста, когда молодая женщина, милым, грудным голосом, улыбаясь, разговаривает с двумя молодыми мужчинами, переводя попеременно темный, блистающий взгляд то на одного, то на другого. Какая тут капуста, какая картошка, если налицо классический сюжет на вечную тему. Но мы как вахлаки, все толковали про свою капусту, бубнили про складские помещения, про издержки хозрасчета… так и ушли

21 сентября 89 года

1:00 Большой неохотой ходил по кабинетам райповским, торгов..(неразб.). Не было никакого настроения заниматься овощной темой. Ходил уже так, по необходимости. Долго сидел в редакции, отрывая от дела Володю и весь редакционный коллектив. Трепаться мне не хотелось, злословил и шутил через силу. (Слово неразб.), еще себя не проявившая хворь терзала мое хилое тело, уязвляло душу. Я казался себе некрасивым, скверно одетым, старым, неостроумным и болтливым.

Сегодня Рождество Богородицы.

23 сентября 89 года

Опеченский Посад. Только к трем часам с горем пополам справился я с рейдом, нагородив бог знает чего. Делать было нечего – запаковал четыре машинописных листка в конверт с ощущением плохо сделанного дела. И сейчас это ощущение меня, увы, не отпускает.

День сегодня был редкостно прекрасным. Теплая ласковость бабьего лета – тишина и покой. Сухие листья легко и беспечально шуршали под ногами. В куртке и свитере мне было даже жарко.

До Окуловки я ехал в «Юности», билет на Боровичи купил одним из первых еще с полчаса ждал автобуса. На заплеванном пятачке у автостанции бушевала пьяно-шебутная молодежь окуловская. Какие-то разрисованные татуировками молодые мужики, раскорячившись, зло и агрессивно взирая на толпу выбирали жертву пожиже характером и кулаками. В воздухе стояло предчувствие скандала. Какой-то расхристанный Илья Муромец, раскинув руки крестом лежал прямо на мостовой в сухой сентябрьской пыли. Рубаха, расстегнутая до пупа, обнажала богатырскую грудь, лицо, выражавшее пьяное бесстрастие, было перекошено на сторону и от этого казалось, что жизнь покинула это могучее тело. Но не тут-то было. Едва подали кулотинский автобус, Илья Муромец поднялся, пошатываясь огляделся и полез в толпу, штурмующие двери. Не без галантности пропустив двух старушек, втиснулся в неподатливое автобусное чрево, набитое битком праздным, большей частью нетрезвым, народом.

В Боровичах мы встретились с Александрой Ивановной и на шестичасовом автобусе благополучно прибыли в Посад, где нас уже поджидала Наташа.

{вырезки и бумаги, вложенные в дневник

Стихотворение Г.Филиппова

Когда-нибудь не страшно умереть.

В сто крат сташнее умереть сегодня!

Ну как же так? И птицы будут петь,

Смеяться дети, небо голубеть,

А я… Помедли, задержись, рука Господня!

}

26 сентября 89 года

9:50 Окуловка. Туман. Попутчик из Тольятти. Шляпа – пирожок, плащ клетчатый с кушаком, широкое лицо (про таких говорят – мордатый), огромные рабочие ручищи со следами тяжкой, грязной работы. Ехал он с большой спортивной сумкой, доверху набитой всякой снедью. «Две недели прожил. Теща в больнице. Скука, делать нечего. Еду к матери в Тесово-2 на недельку.» «Куда едешь-то?» «В Малую Вишеру» «У нас была возможность поменяться на Малую Вишеру. Жена не захотела» «А мне там не нравится. В 70 году уехал, никак не могу привыкнуть. Все вроде путем, с продуктами неплохо, снабжение хорошее, не сравнишь с вашим, а все равно не по мне» «Колбаса вареная есть, масло не переводится, мясо по руб 90, по два двадцать. В крайнем случае кооперативное по 3.50, по 4.20. все есть. Конфеты потерялись шоколадные. Простые есть. Гусиные лапки, допустим. Я их люблю к чаю, а шоколадные давно не вижу. Сыр бывает. Косточки свиные, бараньи для супчика есть. Зашел в магазин, взял. Пиво бутылочное, сколько хочешь. (неразб.) три бутылки в руки. Взял, зашел с хвоста еще три бутылки. Хватит?! Коньяк стоит «Белый аист», «Азербайджанский». Я люблю коньячишко. Бутылку за 14.80 возьмешь, чтобы не стоять, да еще бутылочек 10 пива в сетке. Рыбки копченой, морской к пиву возьмешь, она у нас не выводится. Хорошо. Сел дома. Порядок. Мойва тут была тоже копченая. Ничего. Жить можно. Теперь наборы стали давать, на предприятиях. Сыр финский, очень вкусный, круг два килограмма, конфеты финские дают, там еще что-нибудь. Нормально. Рыбы теперь только не половишь. Волга рядом, рыба того… Ртуть. Да и тут у вас тоже… Раньше подлещиков грамм на 500-600 ловил, а теперь вот. – Он показал рукой расстояние в два пальца длиной. »

Голова так и болит. Пишу через силу. Туман поредел, но еще не рассеялся. Электричку трясет, не удобно записывать. Сидим в вагоне вдвоем с колоритным седобородым дедом, одетым в плохонький пиджачок, давно потерявшей первозданную форму и цвет, в синие брючки и стоптанные ботинки, хорошо, впрочем, почищенные. Он все со своей сумкой возится, на меня не смотрит сидит, отворотясь к окну. Левый рукав старика наполовину пуст.