Дневник. Тетрадь 37. Август 1989

1 августа 89 года

9:15 Духота. Ночь за окном, на градуснике 22 градуса тепла.

В понедельник был в бане железнодорожной. Мужик с большим круглым животом, на котором, видно, еще в юности была выколота лежащая русалка. Татуировка и без того неказистая расползлась по животу, бедра русалки достигли гигантских размеров, голова перекрасилась и скособочилась. Забавно

3 августа 89 года

2:15   Окуловский материал ни с места, хотя весь день посвятил ему, просидев над машинкой как Нарцисс над своим отражением. Только я, в отличие от мифического самолюба, ничего от созерцания клавиатуры не получил, никакого удовольствия. Ничего не увидел, никаких ходов не придумал, и даже фразы первой у меня нет. Все получается глупо и плоско. Отчаявшись сдвинуть с места этот воз, взялся за алиевские записи. Тут дело идет повеселее.

Жара так и стоит. Дома чувствую себя как на печке. За день никуда не вышел, очумел в четырех стенах.

Утром собираюсь ехать за Костей в Окуловку.

9:30 Утренняя электричка. Прохладные сквозняки гуляют по вагону. Читаю «Окаянные дни» Бунина. Как он желчн, ядовит, но как он прав!

10:10 Какие-то молодые бродяги в ветхих джинсы с дырками на коленях спят, развалясь на скамейках. Бородатые и просто не бритые, без носок с красными расписанными (слово неразб.). С ними девица в свитере и тоже с драным коленом.

20:00 Погода меняется. Небо в сизых, странноватых тучах. «В виде кошачьих хвостов. Это перед смерчем.» – сказал Костя.

21:15 Дождь. Запах сырости, шум дождя, мокрый, шелестящий. Гром пограмыхивает где-то за пеленой однообразно серых туч, даже не туч, а какой-то жидкой студенистой массы наподобие овсяного киселя. Вот сейчас громыхнул за железнодорожным полотном, через паузу покатилось по небу тяжелокаменное, грузное, и затихло.

Говорил с Костей про вечность, про жизнь человека, которая не прекращается с его физической смертью и, сгущаясь в какую-то духовную субстанцию, продолжает земную жизнь совсем по-другому, так, как мы не можем понять и объяснить. Говорили про миры человеческие, троих безмерное богатство, про общение и понимание, про то, что человек, каждый, без исключения есть великая неразгаданная тайна.

Дождь опять припустил, зашумел громче, бойче, настырнее.

5 августа 89 года

0:15 Уехали с орехами. Костя перепутал время отправления, вместо 23 34 он решил, что поезд уходит в 23 54, но он ушёл вовремя не опоздал, как на зло, ни на минуту. «Эх вы!» – укорила нас кассирша, – «Билетов не было, вам достали, а вы…» « Ну что же делать, раз такие бестолковые.» – развел я руками. Упрекать Костю не стал, только и сказал, что понадеялся на него. Он, конечно, расстроен.

6 августа 89 года

1:30 Москва.

Точнее – Видное. К памятнику Ломоносову, конечно же, никто кроме Татьяны Куперт, нас с Костей, и Вадима Шувалова, не пришел. А мы, как сентиментальные дураки, минут сорок торчали под дождем. (О встрече сокурсников МГУ)

Дождь лил весь день, то моросил, то снова

7 августа 89 года

0:45 Вчера до шести утра поговорил со Славкой. Весь день ходили по Москве в поиске Патриарших прудов, но так их не нашли, зато прошли почти все Бульварное кольцо.

21:50   Новгородский поезд. Едем втроем, Славик с нами, правда, билет у него в другом – общем вагоне. Он побежал менять.

8 августа 89 года

Славик ехал в нашем вагоне, на боковой полке в соседнем купе. Девчонка – проводница, маленькая, – хитро – наивная взяла с него 5 рублей в качестве доплаты. Чай, однако, она принесла и вообще была мила и внимательна, несмотря на трезвость и расчет.

9 августа 89 года

День разломился пополам, время покатилась под откос. В. пришел с забинтованной правой рукой. «Попрощался с женой.» – сказал он. «Наверное навсегда. Чашку об меня разбила, хорошо, что успел руку поставить, а то бы по голове…» Мы попили с ним чаю, я рассказывал о московских впечатления: встреча в коммунальной квартире на Кутузовском проспекте,

Рассказать всего невозможно. Это был долгий разговор. Мы с В. больше молчали. Т. все говорила, говорила. Костя сидел и читал Булгакова. А мы пили минеральную воду (В. поразил меня тем, что пить бросил) и болтали, перескакивая с пятого на десятое. В. сбрил бороду, работает сторожем в театре «Эрмитаж». «После Чернобыля не могу ничем заниматься. Все чепуха. Чернобыль меня перевернул. Ничего теперь не пишу, скоро три года как отошел от всего. Сутки отдежурю в театре, три – дома. Все свободное время отдаю детям.» У него взрослый, старше Кости на год, сын, кажется Виталик. Какая-то странная семейная ситуация, квартира трехкомнатная в Зеленограде, жена вторая (?) с которой он то расходился то сходился. Одет В. в старую заношенную куртку, давно потерявшую всякий вид, брюки обвисли на коленях, он, впрочем, всегда так выглядит.

11 августа 89 года

11:15 День сегодня мозглый, сырой. До трех ночи читал в «Новом мире» повесть бывшего зэка Леонида Габышева «Одлян, или воздух свободы». Страшное, тяжкое повествование. Невозможно читать, но и не читать тоже невозможно.

Вчера приходили Володя с Виктором. Виктор был в настроении, шутил весьма остроумно, он мне вчера понравился. Рассказывал про сеанс гипноза в старорусском районе, про то, как гипнотизер предлагал задавать вопросы испытуемой женщине, она отвечала, как на духу, а какой-то мужик спросил «Мужу изменяла?» «Да» «А сейчас изменяешь?» «Да». В зале хохочут, шум, скандал.

За клюквой с братом пошли. Спросили куда идти. «А туда…» и неопределенный жест рукой. «А где болото-то?» «Там…» И опять тот же жест. Взяли карту совхоза, нашли болото, взяли азимут и пошли. «Куда идете?» «За клюквой» «Да там же нет клюквы.» «А где она есть?» «Да там…» Итак всюду. В болото пришли, а клюквы действительно нет, всю с мохом унесли. (Виктор)

12 августа 89 года

1:45 Отправил в Новгород два авторских материала. «Живем, как на острове…» и еще один из Чудова. Завтра утром поеду, наверное, домой.

Домой я не поехал. Заболел живот. Ходили с Людой в город, в книжном магазине разыгрывался Бёлль и Булгаков. Я ничего не выиграл.

В.М. прибегал с грибами: набрал подберезовиков около собственного дома, почти полное ведро. Люда сварила суп. Весь день ковырялся с книгами. Перебирал ящики. Надо сдавать в книжный магазин лишнее. Много куплено впопыхах, неизвестно для чего. Книги были как средство от неграмотности. Устал от этой мешкотной, суетливой работы.

Люда стирала. Вечером, точнее ночью уже читали дневник, который она вела, когда Костя был маленький

14 августа 89 года

2:35   Вспоминали с Людой свою юность, историю нашего знакомства и трагикомедию первоначальных отношений. Что знали мы, чего не знали, что думали, желали, делали, чем мучились, о чем переживали… Все помнится, ничего не забыто. Целый роман. Но из жизни романа не сделаешь. То, что было и теперь длится – не годится в литературу. Это жизнь, из которой, как из песни не выбросишь ни слова, не переставишь местами. Все там было так, а не иначе. Как мы были глупы и только поэтому счастливы! Много нам, конечно, недоставало: ума, опыта, знаний, денег, но все это с лихвой перекрывало чувство, передать которое, увы, я не в силах.

А первой любви вспоминает тот, у кого нет ее сейчас, кто не нашел ее как некий душевный капитал.

22:45 Звонил домой. Костя сегодня приехал в Посад. Ходили они сегодня же в лес, куда-то за Корчевку, но вернулись домой пустые, грибов еле хватит на суп.

15 августа 89 года

1:30 Ужасно хочу спать. День прошел в четырех стенах. С утра дважды приходил Володя и мы толкли обычную нашу воду в ступе – разговаривали. На сей раз накинуло нас на женщин и мы изощрялись, изгалялись в психоанализе и житейских наблюдениях.

12:45 Звонил. Разговор с телефонисткой Наташей. «В отпуске была, Владимир Павлович. У стариков. Они в Окуловском районе живут, в деревне Песчанка. Две семьи там всего осталось и больше ни души,   ни дачников, никого там нет. Старенькие они у меня. Но мы еле ходит. Только, извините, в туалет, а также лежит. Буренку еще держат. Там косить пришлось, сено сушить. А куда денешься? Помогать-то ведь надо. К ним из Ярцева можно попасть.

17 августа 89 года

0:55 Литературно-художественный альманах по телевизору. Картавые ораторы, Сергей Аверинцев, Эрдман, Мандельштам, Пастернак, внук Сталина (не помню фамилии), Андрей Миратов и заключает все это интервью с Александром Исаевичем Солженицыным, ради которого я и сижу у телевизора в столь поздний час, мешая Люде спать.

Солженицын говорил о языке, о тенденции современных языков к суживанию, о том, что существует та тонкая языковая оболочка, которая еще не отмерла и ее еще можно вернуть, спасти, возвратить в оборот и таким путем постепенно язык расширить. « Вот на этом стыке я и работаю.» – говорит он блестел темными, близко поставленными глазами не то русского святого, не то еврейского священника, не знаю, кто он по национальности, да и имеет ли это какое-то значение? Широкая, окладистая борода, глубокая, поместительная плешь, живой, безо всякой коры, облик. Воевал, сидел в камерах, в 55 излечился от рака, 74-м выслан, и вот опять он возвращается, в 70 лет. 2:00

Время позднее, надо спать, но я что-то размаялся, разволновался. Ведь я не протестовал против той постыдной смуты, я ничего не знал, не читал как будто бы оправдывал все, что тогда с такой (слово неразб.) бушевало в печати… Мне тогда не было дело до такой малости, как писатель Солженицын, я был чересчур малокультурен, чересчур занят собой. Отсутствие культуры есть тут податливый человеческий воск, из которого можно лепить все, что захочешь.

«Я каждый день, вот уже 35 лет, занимаюсь языком. Каждый день»

Москва думает, что она – вся Россия, а на самом деле она просто Москва

18 августа 89 года

1:40 Вышел мой многострадальный материал «Хозяин и работник». Заголовки эти слова почему-то переставлены местами. Заверстан он очень постно, в левом углу на второй полосе под рубрикой от которой скулы сводит: « экономическая реформа: опыт, проблемы, решения.» Никто его в таком безликом без инициалов виде читать не будет. Много и утомительно. Я недоволен манерой подачи. Как нарочно. Правки, правда, почти нет, выброшен досадный для меня кусок. Ну да бог с ним – велика беда.

Очень жарко, градусник на солнце едва не выползает из стеклянной своей оболочки, показывает за 30 градусов.

19 августа 89 года

1:55 Вечерняя духота, липкий пот. Дневные мысли выветрились, надо больше записывать, многое теряю походя: поворот мысли, слова, редко соскакивающие с языка, фразы… Все это словесное добро проходит без возврата.

Кажется, сегодня Спас. Люди шли с цветами. Непривычно даже для выходного дня, нарядные. Пожилые, конечно, люди. Их наряды старомодны и несколько неуклюжи.

День прошел в сутолоке. Утром, не продавши как следует глаз, бегал в книжный. Но книги не выложили и я ни с чем отправился домой, записавшись, без всякой надежды, на собрание сочинений Пастернака. Но ведь выиграл! Вот что интересно! К тому же нашел на улице мокрую измятую десятку мимо которой прошло бог знает сколько народу. Искать хозяина было явно бессмысленно – столько народу ног прошаркало по асфальту, сколько глаз скользнуло по красненькой бумажке… Да еще дождь прошел, перестал и сновал прошел и перестал…

27 августа 89 года

23:30 Все впопыхах, ничего не успеваю. Выкосить траву не успел, хотя накануне замочил косу, не успел переколоть, перерубить старье… Корыто прибил поросенку, в бане у Куликовых вымылся (два раза прыгал в реку, вода холодная, обжигающая), по магазинам прошлись, купили Косте костюм школьный, он ему только-только, брюки даже чуть-чуть узковаты. Костя ходил с Мишкой за грибами в Лыткино, точнее ездили они на велосипедах. Велосипед у Мишки украли. Вот такие новости. Померял отцовский кожаный плащ и он казался мне почти впору. Решил ехать в этом тяжелом, свиной кожи, пальто чехословацкого производства. Отец его так и не носил. Оно ему было и широко и длинно.

28 августа 89 года

14:05 Электричка на Малую Вишеру. Бестолковщина окуловская. Негде руки помыть. Единственный кран в тамбуре ресторана замотан тряпочками. У единственной билетной кассы – хвост. Здесь билеты на электричку, которая уходит через 10 минут, здесь же утомительно и долго выписывают проездные билеты.

29 августа 89 года

11:50 Окуловка пуста и провинциальна. На базаре выгружают ящики с водкой, у винного магазина небольшая группа зевак, заинтересованных этим занятием зрелищем. В «Продуктах» пожилой мужик в старомодном костюме (широкие брюки с отворотами) и шляпе, сдвинутый на затылок, покупал папиросы: «Вы меня помните? Я у вас мясо брал?» « Да мало ли кто берёт у меня мясо?» – ответствовал ему полная угрюмая продавщица далеко уж не средних лет. Мужик на неласковость ее не обратил ни малейшего внимания и радушно поблагодарил за папиросы: «Спасибо, доченька, а то у нас и курева нет.» Дожидаться конца диалога я не стал, пустые полки маленького магазинчика ничем меня не заинтересовали, вышел на волю, где в этот серый утренний час не было ни души.

Женщина в киоске чихнула так громко, что мне, ей богу, сделалось нехорошо.

Гипсовый Киров в сапогах серьезно и внимательно с высоты своего постамента глядел через бетонный забор на железную дорогу. В правой опущенной руке по мысли скульптора должен быть бинокль, выполненный столь небрежно, что догадаться об этом можно было только сильно напрягши фантазию.

23:45 С Костей смотри фотокарточки и валяли дурака.

 

31 августа 89 года

21:40 Какие возвышающие душу звуки! Какая музыка! Я не могу. Под нее, повторяю в который раз, и умереть не страшно. Какая сила! Нет, слов не найти. Очень российская музыка. За нее одну, за эту мелодию Георгию Свиридову памятник надо ставить. За этот «Романс» из музыкальных иллюстраций к повести Пушкина «Метель».

Ходили за грибами за Веселую горку и дальше. У самых домов, в нескольких шагах от городской окраины, где хожено-перехожено, набрали сумку подосиновиков, подберезовиков, красушек, груздей и волнух. Вышли поздно, в седьмом часу. Быстро стемнело. Даже жутковато было в этом пустом, сумрачном лесу, хотя и лесом-то его назвать трудно: ива, да ольшанник вперемежку с березняком и осинником. Поля, скошенные уже по второму разу, рыжая сухая некось в заболоченных низинах, все вытоптано, тропки, кусты, кое-где – огороженные жердями стога, ручьи и канавы с черной стоячей водой и неподвижной россыпью желтых листьев… А в вечернем густеющем воздухе, в шумах леса и поля уже разливалась и вздрагивала только душой постижимая тревога.